Дочь оружейника - Майер Генрих - Страница 15

Партия «трески» переносила дерзкое обращение Филиппа и сына его Карла Смелого только потому, что знала, что партия «удочек» страдает еще более от тирании бургундского дома. И когда в 1477 году погиб Карл Смелый, удочки вздохнули свободнее, соединились и прогнали из утрехтской епархии Давида. Напрасно он сзывал приверженцев трески из Голландии и Зеландии: эти провинции не хотели начинать неприязненных действий без приказа нового своего государя, герцога Максимилиана Австрийского, супруга Марии Бургундской, дочери Карла Смелого и, следовательно, племянницы Давида. Епископ послал просить помощи племянника, и Максимилиан обещал усмирить бунтовщиков, но восстание во Фландрии удерживало его, так что в минуту нашего рассказа монсиньор напрасно ждал помощи и должен был держаться собственными средствами, которые почти истощились, потому что он не умел привязать к себе самых преданных защитников.

Надобно прибавить, что Давид соединял в себе пороки отца и брата и не имел ни одного из хороших качеств бургундцев. Он был горд, дерзок и жесток до крайности. Впрочем, в то время, когда жизнь человеческая ничего не стоила, жестокость была обыкновенной принадлежностью властителей, по крайней мере герцоги Филипп и Карл отличались необыкновенной храбростью, и когда гнев не затмевал их рассудка, они поступали справедливо и великодушно; но Давид был всегда несправедлив и бесчестен по расчету. Вместо храбрости он употреблял хитрость, льстил своим врагам, чтобы привлечь их на свою сторону, и обращался дурно со своими приверженцами, зная, что они не смеют ему изменить. Слабые люди всегда прибегали к такой неблагородной политике.

Мы уже говорили, что Давид принял к себе на службу итальянца Перолио с его шайкой и не запрещал наемникам грабить своих и чужих. Епископ обращался с начальником их гораздо ласковее, чем с храбрыми и преданными дворянами. Кроме того, у него было другое наемное войско, под начальством гасконца Салазара, сына знаменитого воина, отличавшегося при Карле VII. Маленькая же армия епископа находилась под начальством трех рыцарей: ван Нивельда, ван Вильпена и ван Шафлера, и, по своему обыкновению, монсиньор Давид не думал награждать их за преданность, даже не извлекал из них никакой пользы. Сколько раз эти храбрецы упрашивали епископа, чтобы он позволил им взять приступом Утрехт, но он все откладывал решительное сражение, надеясь на скорую помощь Максимилиана, а между тем отнимал почти последнее у поселян, чтобы содержать иностранных бандитов, которые ничего не делали.

Ван Вильпен и Шафлер огорчались такими нелогичными распоряжениями, но преданность их к бургундскому дому была искренняя, и они не роптали на епископа; зато ван Нивельд, человек честный, но пылкий и раздражительный, не мог хладнокровно переносить оскорблений и давно объявил, что при первой обиде перейдет к удочкам. Это было тем вероятнее, что старший брат рыцаря был лучшим другом бурграфа монфортского. Епископ Давид знал о намерении ван Нивельда, но вместо того, чтобы объясниться с ним и привязать его доверчивостью, обращался с ним еще с большим пренебрежением, и боясь, чтобы он не передал врагам замка Одик, вызвал его оттуда и приказал стать с войском в деревне Котен. ван Нивельд не перенес этого оскорбления и поклялся отомстить. Однако он исполнил приказание, только не появлялся больше при дворе Давида. В то же время ван Шафлер предупредил его об измене Перолио, и епископ, боясь потерять половину своего войска, решился разузнать намерения двух начальников.

Он призвал графа Шафлера, принял его чрезвычайно ласково и посадил возле себя, чего никогда никому не позволял.

– Любезный сын, – сказал он рыцарю вкрадчивым голосом, – я вас призвал для того, чтобы поблагодарить за ваши заслуги, за преданность. Я горжусь вами, граф, и надеюсь, что в будущем могу рассчитывать на ваше расположение.

– Я принадлежу вам, монсиньор, располагайте мной, – отвечал Шафлер почтительно.

– Так вы не откажетесь, сын мой, оказать мне маленькую услугу?

– Приказывайте монсиньор, я готов.

Епископ протянул руку к графу и продолжал еще мягче:

– Завтра кончается перемирие, а я очень беспокоюсь насчет намерений мессира ван Нивельда и мессира Перолио. Прошли слухи, что они хотят изменить, но я еще сомневаюсь…

– Разве сомнение возможно? – прервал Шафлер. – Измена ясна.

Давид нахмурился и через минуту возразил довольно сухо:

– Если вы, граф, уверены в этой измене, то я хочу иметь ясные доказательства. Вот почему мы решили осведомиться об этом… осторожно, не показывая недоверчивости. Это, может быть, приведет их опять на путь долга. Вот два письма, мессир, одно к ван Нивельду, другое к Перолио. Я желаю, чтобы они получили их как можно скорее.

– Я тотчас пошлю всадников, и через несколько часов письма будут в их руках…

– Я не имею надобности в ваших всадниках, мессир, и желаю, чтобы вы сами отвезли письма.

Шафлер вскочил со своего места:

– Что вы сказали, монсиньор? Я – начальник ваших войск, дворянин!

– Оттого-то я, мой сын, и прошу вас, чтобы вы приняли это на себя. Мне надобен ответ как можно скорее, а вашему оруженосцу или всаднику не захотят, может быть, отвечать, тогда как вам не откажут в этом. Да и кто лучше вас может узнать с первого взгляда расположение начальников и войска?

– Хорошо, монсиньор, – сказал Шафлер, – я исполню ваше поручение… Через час я буду с моим отрядом на дороге в Котен.

Епископ улыбнулся и возразил:

– Что вы, граф! Если вы отправитесь с войском, это будет не дружеское посещение, а угроза или вызов… Вы должны ехать один и без оружия.

– Без оружия! – вскричал с гневом граф, но одумавшись, продолжал. – Вы знаете, что я вам предан, и потому поеду один с моим оруженосцем, чтобы доказать, что Шафлер не боится изменников и презирает их; но придти к Перолио без оружия невозможно. Мое оружие доказывает, что я дворянин, а дворянин не должен быть безоружен, даже в разбойничьем притоне.

Твердый тон, которым были проговорены эти слова, доказал епископу, что настаивать напрасно, и потому он сказал:

– Я не буду спорить с вами, мой сын; но так как жизнь ваша драгоценна для нас, то мы просим вас и даже приказываем, как государь и духовный отец, не отвечать на вызовы и употребить оружие только в случае законной защиты.

И благословив молодого человека, он отпустил его… Через час храбрый рыцарь ехал по дороге в Котен в сопровождении конюшего Генриха. На нем были великолепные латы работы Франка, подаренные мастером Вальтером, шлем с пятью белыми перьями, тяжелый меч и богатый кинжал. Сверх лат наброшен был плащ с вышитым гербом епископа Давида; к левому плечу прикреплен щит с гербом Шафлера. Лошадь его, рослая и сильная, была тоже покрыта железом.

Генрих ехал на почтительной дистанции от своего господина, тоже в латах и в шлеме, только без забрала. Подъезжая к Котену, они увидели солдат ван Нивельда, занятых чисткой оружия и военными приготовлениями. Некоторые из них узнали ван Шафлера и поклонились ему почтительно, однако смотрели на него с удивлением, не понимая, зачем он приехал.

Граф остановился перед домом ван Нивельда и с грустью заметил, что над зданием не развивалось знамя епископа. В одно из окон смотрел помощник начальника и, увидев приближающегося всадника, сошел вниз и встретил его.

– Это вы, мессир граф? Мы не ждали вашего посещения.

– Здравствуйте, храбрый ван Йост, – отвечал Шафлер, – мессир ван Нивельд так давно не был в Дурстеде, что надобно было приехать сюда, чтобы повидаться с ним.

Старый воин смешался.

– Очень рад, мессир, – проговорил он, – только моего начальника нет дома.

– Где же он?

– Не знаю.

– Не обманывайте меня, ван Йост, а скажите лучше прямо, что он в Утрехте, у бурграфа монфортского. Кто мог ожидать этого!

Старик вздохнул вместо ответа.

– И вы последуете за ним в новый лагерь? – спросил Шафлер.

– Я предан лично ему, а не партии, которую он защищает.

– А что думают ваши товарищи?