Приманка для мужчин - Хоуг (Хоаг) Тэми - Страница 56

Обойдя кругом козлы с листом фанеры и перекочевавшую к холодильнику кучу старой обуви, Элизабет двинулась к двери во двор. Там было по-прежнему спокойно: ни подозрительных звуков, ни льнущих к стене сарая темных фигур. Дэн еще говорил, что каждый час по дороге будет проезжать патруль… Последнее воодушевило ее настолько, что она осмелилась выйти на крыльцо.

Всего-то и нужно, что пройти через двор к покосившемуся сараю за амбаром, найти бумаги в том кавардаке, что она оставила в машине, и вернуться в дом. Не бог весть какой подвиг. При свете дня она бы и не задумалась, но ночью все кажется страшнее… Правда, Джарвиса убили днем. Должно быть, он чувствовал себя в полной безопасности, не ждал беды. А ему перерезали горло.

Элизабет поскорее, пока не успела испугаться, отогнала от себя эти мысли, спустилась с крыльца и босиком пошла к сараю по заросшему сорняками двору со стаканом молока в руках.

Сарай был ветхий, узкий, ненамного шире ее «Кадиллака», с земляным полом, без окон. По углам громоздились оставленные прежними жильцами горы всякой бесполезной всячины: старые канистры с машинным маслом, жестянки с ржавыми гвоздями, негодные автомобильные запчасти, лысые покрышки. С потолочной балки свисала тусклая лампочка, дававшая света не больше, чем свеча, но и на том спасибо. Элизабет с колотящимся где-то в горле сердцем ощупью пробиралась вдоль стены, нашаривая выключатель. Под ногами что-то шелестело. Она включила свет и повернулась к машине лицом.

Повсюду валялись бумаги. Вчера вечером, уходя из редакции, она сгребла их в кучу и погрузила в «Кадиллак», чтобы за воскресенье хотя бы часть разобрать по папкам. Кто-то уже начал разбирать их. Или искать, только что? Передняя дверца машины была открыта настежь, и на утоптанный пол спускалась белая дорожка из бумаги.

У Элизабет перехватило дыхание. Дом как будто отодвинулся на необозримое расстояние, слезы заволокли глаза. Она бессмысленно смотрела на открытую дверцу. Ну, была бы она сейчас в доме, и что? Замков все равно нет. И соседей, которые могли бы прибежать на крики, тоже.

Но зато в сумке на кухонном столе есть пистолет. Плавно, как в замедленной съемке, она начала поворачивать к выходу, и тут ад обрушился на нее сзади. Мозг воспринимал происходящее урывками, словно в пульсирующих вспышках слепящего света. Закутанная в черное фигура. Глаза, рот, ничего больше. Бешеные глаза. Черная дыра рта. Он вынырнул из темного угла за капотом «Кадиллака», как призрак, встал у нее за плечом, высоко подняв руку.

У Элизабет вырвался сдавленный вопль. Кто-то наступал на нее, его рука опускалась вниз. Элизабет с криком рванулась вперед, что-то твердое наотмашь ударило ее по плечу, и боль пронзила всю левую руку до самых кончиков пальцев. Стакан с молоком полетел на пол и разбился вдребезги. У Элизабет замелькало в глазах, она оступилась, потеряла равновесие и упала на колени прямо на стекло. В правое колено впился осколок, но в горячке Элизабет почти не почувствовала боли. У нее подгибались ноги, перед глазами плыло, кружилось, будто на гигантской карусели, но сквозь предобморочную дурноту громкий голос словно кричал прямо ей в уши: беги или умрешь! Беги! Беги! Беги!

Она поползла дальше, непослушными пальцами схватилась за машину, чтобы как-то подняться на ноги. Сзади раздалось приглушенное проклятие: преследователь сражался с преградившей ему путь открытой дверцей. Второй его удар обрушился на «Кадиллак». Дверца с грохотом закрылась, но в этот момент Элизабет уже вскочила на ноги и побежала.

От ужаса ее бросало то в жар, то в холод. Ощущение было как в кошмарном сне, когда бежишь, бежишь изо всех сил, но вперед не продвигаешься, и чем больше стараешься, тем медленнее двигаются ноги. За шумом крови в ушах до нее доносились глухие удары, собственный испуганный лепет, невнятная ругань преследователя за спиной.

Она задела бак с мусором, и на пол с грохотом посыпались пустые жестянки из-под кока-колы, бутылки, кон-сервые банки. Сзади снова раздались проклятия, топот, но Элизабет не оглянулась посмотреть, упал нападавший или нет. Она выскочила из темного сарая на залитый лунным светом двор и побежала, не думая ни о чем: ни о боли, ни о смерти. Ни о чем, кроме того, чтобы поскорее добраться до дома, до лежащего на столе пистолета.

Крики распороли тишину ночного леса, как кинжал на взмахе — воздух. Серый мерин Дэна вскинул голову, фыркнул и нервно загарцевал на месте. Привстав в стременах, Дэн дал коню шенкеля, тот помчался вперед, напролом через густой подлесок, лавируя между деревьями. Дэн только успевал пригибаться к его шее, чтобы веткой случайно не выбило глаз. Мыслями он был уже там, по другую сторону рощи, с Элизабет, и сердце у него едва не выпрыгивало из груди.

Проклятье, как это он недодумал; надо было приставить к ее дому охрану, кого угодно из помощников, хоть Элстрома, если все остальные заняты. Ей угрожали по телефону, потом разгромили редакцию. Господи, она чуть не стала свидетелем убийства — и он бросил ее одну!. Неважно, что уже сам направлялся к ней, что собирался бодрствовать всю ночь; несколько часов она была совсем одна. А убить человека — дело нескольких минут. Даже секунд.

Что, если на эти несколько секунд он опоздает?

Нет, нечего думать, нечего травить себя. Дэн снова ударил пятками в бока серому; тот полетел еще быстрее, перемахнул через упавший ствол, и за деревьями показалась ферма Дрю. Конь вырвался на опушку и без остановки проскакал через двор к самому дому. Дэн опустился в седло, натянул поводья, серый резко осадил назад, присев на задние ноги, отчего передние разъехались в стороны на скользкой траве лужайки.

Тем временем Дэн, не дожидаясь, пока конь остановится, спешился и побежал к дому. При каждом шаге боль клещами впивалась в колено, но он ее почти не осознавал и не замечал; полностью подчинившись инстинкту — инстинкту не полицейского, а мужчины, — он одним прыжком вскочил на крыльцо, рывком распахнул сетчатую дверь и, не снижая скорости, ворвался в дом. Если она ранена, если умерла… — Элизабет! — крикнул он, вбегая в кухню. Здесь было темно, по углам гнездились тени. Полосы лунного света выхватывали из мрака очертания кухонной утвари и стоящую у стола фигуру. Вдруг фигура обернулась к нему, и лунный луч упал на серебряно блеснувшее дуло пистолета в ее руках.

Играя за рейдеров, Дэн недаром славился своими молниеносными бросками: он мог достать мяч практически из любого положения, хоть в двух сантиметрах от земли; не думая о боли, бросался в ноги противнику. Теперь тело вспомнило это само, без его участия: не спуская глаз с пистолета, он пролетел через комнату, вытянув руки вперед, и его пальцы сомкнулись на запястье чужой руки. Обрушившись на неизвестного всем весом тела, он увлек его за собой на пол, и оба в обнимку покатились по линолеуму, задев козлы. Тяжелый лист фанеры с грохотом свалился, пистолет вывернулся дулом вверх, оглушительно выстрелив в потолок, посыпались увесистые куски штукатурки.

Несколько из них попали Дэну по ребрам. Он заскрежетал зубами от боли, приподнялся, выбил пистолет из руки противника на пол и оттолкнул его подальше; затем оперся на ладонь и посмотрел вниз.

— Элизабет!

Она лежала под ним с белым от ужаса лицом. Дэна захлестнула волна облегчения пополам с гневом и запоздалым страхом. Он стал осторожно подниматься, чувствуя, как трясутся поджилки. Гнев казался ему самым безопасным из обуявших его трех чувств, и он дал ему полную волю.

— Господи! — взревел он, сидя на корточках. — Что еще взбрело вам в голову?

Не дослушав тираду до конца, Элизабет кое-как поднялась на колени, бросилась ему на шею, обвила его руками, чуть не повалив, и уткнулась головой в грудь.

Гнев угас как-то сам собой, а на смену ему пришло нечто иное. Дэн не хотел определять, что это было, но удержаться и не обнять Элизабет не смог. Он не думал ни о чем, просто гладил ее по плечам, по спине, по волосам, тихонько целовал в висок, а она жалась к нему и так дрожала, что он испугался, здорова ли она.