Классно быть Богом (Good to Be God) - Фишер Тибор - Страница 21

Я отвечаю:

– С индюшатиной.

– А я хочу с ветчиной, – говорит он.

Интересно, а у Христа были такие же проблемы с рыбами и хлебами? Народ капризно кривился и требовал сыра и буженины?

Велико искушение ответить этому парню в стиле моего прежнего босса, мистера Ансари: “Жить хочешь? Вот и бери, что дают, пока я добрый”. Но я так не могу. Я даю ему другой сандвич. Он тоже с индюшатиной, но так плотно завернут в пленку, что сразу и не поймешь, что там внутри.

– Вот, пожалуйста, – говорю я.

Он идет прочь, даже не развернув сандвич. Говори людям то, что им хочется услышать. Долго этот прием не работает, но в первое время срабатывает безотказно.

Только один из бомжей говорит нам “спасибо”. Он говорит:

– Классный сандвич.

Молоденький мальчик, он совсем не похож на бомжа. Он похож на измученного студента, у которого нет средств, чтобы нормально питаться.

– Эй, Глист, – окликает его тот парень, которому понравились мои ботинки. – Ты чего там застрял? Пошли!

Я с удивлением вижу, что к нам приближается Пройдоха Дейв. Он тоже слегка удивился, увидев меня.

– Его здесь нет, – говорит иерофант Дейву.

Как я и подозревал, Пройдоха Дейв знает всех в городе.

Судя по напряженному выражению Дейва, он очень не хочет пускаться в пространные объяснения, зачем он здесь. Поэтому я и не спрашиваю.

– Как жизнь?

– Неплохо. Как у тебя?

– Замечательно, – говорю я. Иерофант уже раздает последние сандвичи. – Кстати, хотел у тебя спросить… Ты, случайно, не знаешь каких-нибудь не очень честных врачей?

Я уверен, что Дейв таких знает.

– Нет, – отвечает он. И больше не говорит ничего.

Как-то он подозрительно быстро сказал это “нет”. Мне бы хотелось услышать что-нибудь вроде: “Э… надо подумать” или “Может быть…”

– Ты не знаешь ни одного не особенно честного врача?

Вообще это глупо: переспрашивать человека, когда он только что дал тебе четкий и ясный ответ, – но я на собственном опыте убедился, что если задать тот же самый вопрос несколько раз подряд, иногда можно добиться ответа, более-менее близкого к тому, который тебе изначально хотелось услышать. Скажем, с четвертой попытки.

– Нет, – отвечает Пройдоха Дейв, пресекая первую же попытку в зародыше. – Давай созвонимся в ближайшее время и сходим куда-нибудь выпить.

Теперь моей главной задачей должно стать скорейшее обожествление меня. Я уже заслужил репутацию таинственного аскета, который не курит, не пьет, не ширяется, не гоняется за женщинами и молоденькими мальчиками; и который почти не ест (во всяком случае, при свидетелях). Терпеливый, спокойный, доброжелательный, всегда готовый мыть окна и распространять брошюрки. Исправно посещающий церковь. Практически святой.

Культ божественного масштаба начинается с чудес. Несколько скромных, не слишком “публичных” чудес – это как раз то, что нужно.

Исцеление больных – вот типичный образчик такого чуда. Входит в стандартный набор умений любого бога. Если бы я мог исцелить Эстер, это было бы здорово. Но есть одна небольшая проблема: я этого не могу. И не хочу пробуждать в людях напрасные надежды. На самом деле, исцеление больных – не самая легкая задача. Да, случается, что неходячие инвалиды поднимаются с колясок или онкологические больные чудесным образом побеждают свою болезнь, но изобразить неходячего инвалида, к которому прямо во время воскресной мессы внезапно вернулась способность ходить – это ведь проще простого. А что касается тех, кто действительно болен, у них нередко случаются улучшения, несмотря на все старания врачей (но только не в случае с моим хроническим недугом, о котором не то чтобы стыдно, но как-то не принято рассказывать посторонним).

Но исцеление больных – человекоугодное дело.

Оно импонирует людям.

Самый простой способ вылечиться от болезни – это вылечится от болезни, которой не существует. Значит, мне нужен больной. Не мошенник, играющий роль больного. Потому что любое мошенничество чревато разоблачением. Мне нужен “честный” больной, который искренне верит в свою болезнь, и для которого исцеление станет подлинным чудом.

Убеждать человека, что он тяжело и смертельно болен – это жестоко и в общем-то непростительно. Но вполне допустимо, если объект убеждения – адвокат или банкир. Так что мне нужен не слишком высокоморальный врач, который сумеет уговорить пациента, обратившегося к нему с насморком или сыпью, сдать кровь на анализ. Разумеется, таким пациентом должен стать непременно банкир или кто-то, кто категорически неприятен врачу – и непременно мужчина. (Детей и женщин никто не трогает.) Результаты анализов будут неутешительными. Результаты повторных анализов подтвердят страшный диагноз. И вот тут в дело вступит таинственный аскет, порекомендованный доктором в качестве духовного наставника. И алле-оп! Надо будет еще раз спросить у Пройдохи Дейва о его знакомствах среди медицинских работников.

Я иду вниз, в общий холл на первом этаже, где две симпатичные девочки моют пол. Обе практические голые – на обеих надеты лишь микроскопические трусики от бикини. О таком повороте событий ты мечтаешь в шестнадцать лет, но в сорок с лишним уже прекращаешь мечтать, потому что теперь-то ты знаешь, что с тобой никогда не случится чего-то подобного, а если даже случится, у тебя все равно не получится этим воспользоваться.

– А вы тот самый святой? – спрашивает одна из девчонок.

Значит, мои старания не напрасны. Мне приятно услышать, что моя скромная персона излучает сияние святости, хотя в данный конкретный момент эта святость изрядно подпорчена тем, что я не могу оторвать взгляд от их голых грудей. Впрочем, девочки не смущаются.

– Сиксто много о вас рассказывал, – говорит другая. Если учесть, какую работу я выполняю для Сиксто, он скорее всего просто смеялся. – А вы правда спите на двери? Кстати, я Трикси, а это Патти.

Пытаясь сберечь свою святость, я ретируюсь к себе. Чуть позже, когда девчонки уходят – мне было слышно, как они уходили, – я спускаюсь на кухню, чтобы перекусить.

– Я только что встретил твоих уборщиц, – говорю я Сиксто, когда он появляется на кухне.

– Ага, зла на них не хватает.

– Почему?

– Я разрешил, чтобы Патти ходила сюда убираться. А она притащила с собой подружку. О подружке мы не договаривались.

Сиксто объясняет, что Патти – младшая сестра его девушки. И эта Патти уже несколько месяцев достает его слезными просьбами насчет порошка. Сиксто считает, что это не очень порядочно: продавать кокаин младшей сестре своей девушки. И тем более непорядочно – угощать просто так. Но Патти и вправду его достала, и он согласился отсыпать ей “сахарку” в обмен на работу по дому.

– Чтобы привить уважение к труду, – поясняет Сиксто.

Он никак не рассчитывал, что Патти приведет с собой подружку. Ему это совсем не понравилось. И еще меньше ему понравилось, когда девицы принялись раздеваться, чтобы не испачкать одежду.

– Я им сказал, чтобы они оделись. Я их очень просил одеться. Но нет. Им, видите ли, не хотелось испачкать одежду. А когда ты пытаешься воспитывать двух пятнадцатилеток с голыми сиськами, тебя просто не воспринимают всерьез.

– Им что, правда, пятнадцать?

Сиксто уныло глядит себе под ноги.

– И чего я вообще с ней связался? Оно мне надо? У меня тут не благотворительная организация.

Мне представляется такая картина: два десятка полуголых пятнадцатилетних красоток дерутся за право мыть пол в нашем холле, чтобы получить порцию снежка. Вся школа в полном составе толпится у наших дверей.

Когда тебе сорок с чем-то, ты уже не испытываешь горьких разочарований, в основном, потому, что давно успокоился и перестал ждать чего-то от жизни. Но меня не покидает тревожное ощущение, что на один шаг вперед приходится десять шагов назад. Девушка Сиксто не поймет, что когда ее младшая сестра мыла полы в доме Сиксто, в голом виде и под кокаином (а именно так его девушка все и воспримет, и никакие трусики от бикини не послужат Сиксто оправданием), это была дисциплинарная мера, призванная привить уважение к труду. За такое тут могут влепить срок до пяти сотен лет в тюрьме особо строго режима. Вот что бывает, когда ты пытаешься помогать людям.