Том 18. Счастливчик - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 9

Но тут дверь класса широко распахнулась, и карауливший ее Малинин вылетел на середину комнаты.

В класс ворвались Янко, Голубин и Курнышов.

Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и в один миг понял все происшедшее.

— Ага! Вы все-таки обижаете его! — крикнул он. — Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!

Засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.

Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!

Аля Голубин растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив его за плечи, отчаянно жестикулируя, кричал:

— О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло!

Но мальчики и сами отлично знали, что во всем происшедшем действительно немного было хорошего.

Они отхлынули от новенького.

А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся куче.

— Директор идет!..

— Директор! Что делать? Что делать?

На лицах мальчиков отразился ужас. Только четверым драчунам сейчас не было до директора никакого дела: они продолжают кататься по полу, награждая друг друга пинками и тумаками. Тогда Малинин бросается к Помидору Ивановичу и кричит ему в самое ухо, что есть мочи, как на пожаре:

— Директор идет! Понимаешь — директор идет.

— Что? Где? Какой директор? — Тяжело дыша и сопя носом, с вытаращенными глазами, недоумевает Помидор Иванович.

Но ему некогда пояснять.

Десятки рук подхватывают его, ставят на ноги; потом приводят в стоячее положение Янко, Калмыка, Подгурина.

Голубин в это время хватает за руку Счастливчика и кричит:

— Спрячься! Спрячься! Под скамейку! Не то всему классу попадет!

И сам мчится к своему месту.

В классе топот… шелест… возгласы испуга…

Директор идет — это ведь не шутка! Директор идет, а у них раздетый мальчик в классе! Что делать?

Счастливчик, трепещущий, измученный, медленно направляется к своему месту.

— Скорее! Скорее! — кричат ему мальчики с первых скамеек.

Но уже поздно…

На пороге класса стоит директор — высокий, полный, красивый господин, с баками, вроде котлеток.

На лице его не то недоумение, не то испуг.

— Это еще что за явление? — говорит директор и протягивает вперед указательный палец.

Спиною к нему стоит Счастливчик в нижнем белье и носках.

На вопрос директора он оборачивается и, увидя взрослого, почтительно кланяется, шаркнув полуобутой ножкой по всем правилам.

— Это еще что такое? — строгим голосом спрашивает директор.

Подоспевший воспитатель, «дедушка», бочком протискивается к Счастливчику и тревожно спрашивает:

— Где же твое платье, Раев?

Счастливчик хочет поднять руку и показать, где его платье, хочет ответить, что его платье мирно покачивается на лампе под потолком, но в это время между партами пробирается Янко и, очутившись около Голубина, рядом с первой скамейкой, шепчет Счастливчику:

— Только не выдавай!.. Только не выдавай!.. Они все дрянные, гадкие, но ты их все-таки не выдавай!.. У нас выдавать не полагается… У нас правило товарищества… Пожалуйста, не выдавай!

Счастливчик молчит. Его губы сжаты. Глаза полны слез.

— Да что с тобой, голубчик? — тревожно спрашивает его воспитатель. — Отвечай же господину директору, отчего ты раздет.

Голос «дедушки» похож на голос monsieur Диро, и еще он смахивает немножко на «Ами»: такой же седенький, старый. И потом он первый приласкал Счастливчика в этих так неласково встретивших его стенах, назвал приветливо «голубчиком», тревожится, сочувствует ему…

Кира, перенесший столько волнений сразу, не выдерживает. Слезы брызгают фонтаном из глаз. Он прижимает голову к синему сюртуку воспитателя и рыдает горько, неудержимо.

Нечасто можно видеть в классе плачущего гимназиста в нижнем белье, похожего на поваренка. Это явление далеко не обычное. Притом мальчик плачет так искренно, так исступленно и так дрожит, что тревога невольно наполняет сердце директора, и он говорит, приближаясь к Кире:

— Ну, ну, успокойся, мальчик! Да расскажи, в чем дело.

Но так как вместо рассказа слышны одни только рыданья и всхлипыванья, директор ровно уже ничего не понимает.

— Да объясните же вы мне, наконец, что случилось? — начиная сердиться, обращается он к классу. Но мальчики стоят, как истуканы, каждый у своей парты, и молчат.

Тогда встает Янко с первой скамейки. Рожица у Ивася сейчас самая плутовская, но брови он хмурит, стараясь быть серьезным. Он оборачивается назад и смотрит на заметно испуганных Подгурина и Бурьянова.

На них лицах написано:

"Не выдай нас, Янко! Пощади! Не выдай!"

Но Янко и без этого отлично помнит, что выдавать товарищей — мерзость. Помнит и то, что директор, Григорий Исаевич Мартьянов, любит его, Янко. Авось поверит его словам и не рассердится.

Ивась обдергивает курточку и говорит, обращаясь к директору, почтительно, но смело:

— Мы, Григорий Исаевич, в перемену бежали завтракать из коридора в класс. И новенький с нами был. Вдруг новенький поскользнулся, упал и прямо на доску боком угодил. Стал плакать и стонать: "Бок больно! Бок больно!" Стал просить нас: "Посмотрите, нет ли раны на боку?" Ну, мы и хотели посмотреть. Сняли куртку и все прочее. А вы и изволили войти как раз в эту минуту.

Янко говорит явную неправду, и директор отлично понимает это. Но Григорий Исаевич Мартьянов — в сущности очень добрый человек и не любит наказывать гимназистов.

Однако он все-таки очень недоволен беспорядком в классе и строго обращается к ученикам:

— Чтобы этого не было в другой раз!.. Слышите! Если кто стукнется, заболеет, нечего самим мудрить! Надо сказать господину воспитателю, и вас отведут к доктору в приемный покой, А ты не плачь и одевайся! Да в другой раз не будь таким дурачком, не позволяй так глупо с собой распоряжаться, — полушутливо обратился к Счастливчику директор и повернулся уже, чтобы уйти, как неожиданно увидел покачивающийся на лампе злополучный костюм гимназиста.

— Кто это осмелился сделать? Это еще что за шалость? Кто посмел забросить на лампу костюм?

Мальчики молчали.

— Ну-с, я жду! — еще строже спросил Григорий Исаевич.

Легкий шум проносится по классу:

— Мы все закинули!.. Мы все виноваты, Григорий Исаевич! — слышатся робкие голоса.

— Как все? Что за чушь! Не может быть, чтобы весь класс! — говорит директор.

— Все!

— Все виноваты до единого? — переспрашивает Григорий Исаевич.

— Все виноваты, все! — звучит дружный ответ.

Директор подходит к Счастливчику, кладет ему руку на плечо.

— Ну, а ты что скажешь, новенький? Кто сделал это? — и он поднял кверху палец, указывая на злополучный костюм.

Счастливчик поднимает голову. На него обращены испуганные лица тех двух злых мальчиков, которые так гадко поступили с ним сегодня. Что если назвать их директору?… Их строго накажут, и больше никогда никто не посмеет обидеть Счастливчика.

Но доброе сердечко Счастливчика выстукивает совсем другое:

"Ну, пожалуешься ты на них, ну, накажут их строго, и что ж? Легче от этого будет? Сестра Ляля постоянно говорит: "Надо прощать врагов, тогда только и будет хорошая, светлая, радостная жизнь на земле".

И при этой мысли теплая волна вливается в душу. Хочется простить и Версту, и Калмыка, всем сердцем простить.

Директор внимательно смотрит на заалевшее лицо Счастливчика.

— Ну, что же? Кто закинул твой костюм? — спрашивает директор. — Дождусь я ответа?

Кира делает над собой невероятное усилие. Он не привык ко лжи. Но сейчас, когда надо спасать товарищей, приходится поневоле говорить неправду.

— Все… — говорит Счастливчик, — все закинули, весь класс…

И помолчав немного, неожиданно добавляет к полному изумлению присутствующих: