Крайняя мера - Стивен Мартин - Страница 44

— А я думаю, тебе следует молить Господа, чтобы никогда не встретиться с этим человеком! — откликнулся Грэшем.

Вернувшись из Дептфорда, Грэшем с грустью подумал, что жилище в Альзации потихоньку становился их родным домом. Генри поднялся по лестнице и тяжело опустился на стул, чувствуя, как на него накатывает очередной приступ черной тоски, но их убогое убежище здесь совершенно ни при чем.

Манион отправился вниз за вином.

— Неужели это восстание так для тебя важно? — Джейн сразу же почувствовала перемену в настроении Грэшема и безуспешно старалась разогнать его меланхолию. — Все короли и королевы погрязли в пороке, — заявила девушка, делая поспешное обобщение, которое, как заметил Грэшем, вот уже в течение нескольких тысячелетий приводит человечество к уничтожению предпочтительной для него формы правления. — Взгляни на нашего короля. Он не может ровно стоять на ногах, язык не умещается у него во рту, и его величество ходит слюнявым, точно малое дитя. Роскошные драгоценности выглядят нелепо на его обтрепанной одежде. Он завшивел и смердит за версту. Яков осваивал искусство управления государством на малочисленном народе, который только и умеет, что выживать при помощи Франции и убивать своих правителей. Он заключает договор с Испанией и не понимает, что это мы победили Испанию и имеем полное право на господство. У его жены отсутствуют мозги, а у фаворитов — мужское достоинство. Простите мою грубость, но что мы потеряем, если это ничтожество сбросят с трона?

— Ты читала Макиавелли? Я приносил тебе его книги.

— Я их прочла.

— И что скажешь? — поинтересовался Грэшем.

— Как и большинство мужчин, он думает, что говорит обо всех, а на самом деле — только о себе. Своим высокомерием и самонадеянностью он портит хорошую мысль, притязая на слишком многое.

Грэшем на минуту задумался.

— Макиавелли посадили в застенок и пытали, когда его государь оказался недостаточно сильным и безжалостным. Нам нужны правители не хорошие и красивые, недобрые и благородные, а приносящие пользу государству. Больше всего нам нужны мир и уверенность в завтрашнем дне.

— Ты говоришь, как Сесил, если то, что я узнала о вашей последней беседе, — правда. Странно слышать такие слова от человека, рожденного воином, вся жизнь которого проходит словно на войне! Из всех людей, которых я знаю, никто не испытывает такого восторга от битвы!

— Потому что я знаю, за что сражаюсь.

— И за что же?

Грэшем немного помолчал, обдумывая слова девушки.

— Я сражаюсь за то, чтобы выжить. Это все, что я знаю и умею. И ты, и я, и Сесил — все мы считаем, что можем повлиять на ход событий, но на самом деле мы всего лишь актеры, играющие в пьесе, написанной безумцем. В ней нет никакого смысла, и я знаю: нам никогда не выиграть это сражение. Смерть сильнее любого из нас, но если я борюсь за то, чтобы выжить, значит, я еще не сдался. Рано или поздно смерть меня одолеет, но уже на моих условиях. Никому не под силу остановить солнце, но заставить его двигаться — можно.

— И поэтому ты борешься с Сесилом?

— Я борюсь с ним потому, что иначе погибну. Сейчас мы заключили перемирие, так как он принимает меня за тяжелобольного. Но Сесил в любой момент может повторить попытку убить меня, и чем больше я о нем знаю, тем успешнее смогу противостоять его козням.

— Но ты же можешь его уничтожить, — сухо заметила Джейн.

— Да, я могу его уничтожить, вместо того чтобы держать в постоянном страхе, но предпочитаю этого не делать. Речь идет не о его или моей жизни. Несмотря на злобность и двурушничество, на жажду власти и богатства, на все, что вызывает у меня глубочайшее презрение, именно благодаря этим качествам он помогает спасти страну от раскола. Именно об этом и говорит Макиавелли. Чтобы стать хорошим правителем, человеку не требуется быть безгрешным. Он всего лишь должен править, и если при этом приходится отдать душу дьяволу, то такова плата за безграничную власть. Я борюсь с Сесилом только тогда, когда он выступает против меня и перестает быть хорошим правителем, использующим свою власть на благо государства. Если же готовится мятеж, а Сесил не видит, что затевается у него под носом, я намерен бороться только с его неведением.

— И все? — разочарованно спросила Джейн. — А стал бы ты сражаться из-за меня?

— Я сделал бы больше, — просто ответил Генри. — За тебя я пошел бы на смерть. — В словах Грэшема не было ни тени высокопарности. Он просто констатировал факт. — Но я сражаюсь и за других.

— Я бы предпочла остаться единственной, — сказала Джейн, которая, к своему великому неудовольствию, не могла скрыть подступивших к глазам слез.

— Я сражаюсь за Джона Пахаря, который в своей ветхой одежонке гнет спину на поле и приходит домой с руками, покрытыми мозолями от плуга, кормящего всю его семью и господина землевладельца. За Коровницу Мэг, которая ждет Джона Пахаря дома. Он прикрикнет на нее или поцелует или овладеет против воли, но так уж устроена наша жизнь. Я понимаю, что у этих людей мало прав и свободы и им угрожают голод, болезни, алчный и мстительный хозяин, и все же у них есть выбор, который они и делают. Свобода витает в воздухе, которым они дышат, в холодных отблесках зимнего утра, в первом всплеске рыбы весной. Несмотря ни на что, им приносят радость оборванные детишки и работа, которой они занимаются.

— Позвольте заметить, — деловито сообщила Джейн, — что у сидящей перед вами Коровницы Мэг воспоминания о годах, проведенных в деревне, сильно отличаются от идиллической картины, которую вы описали с такой любовью.

— Но именно там я нашел тебя. Ты не погибла под конскими копытами, тебя не насадили на копье, как боевой трофей, и над тобой не надругались опьяневшие от крови солдаты.

Грэшем смотрел на девушку, но видел не ее, а описанные ужасы, которые неотступно преследовали его по ночам.

— Я видел столько всего, что заставило меня утратить веру в Господа и царствие небесное. Ты помнишь, что сказал Марло? «Мой ад везде, и я навеки в нем…» Я не нашел следов Бога на грешной земле, но я слышал его в музыке и стихах, видел божественное начало в закате солнца и в его отблесках на каменной часовне в Кембридже, когда дивное пение возносится к небесам. И все-таки я тоже считаю, что мы живем в аду, и, как Марло, разуверился в Боге, и мой гнев идет от безнадежности. Но что же остается? Джон и Мэг, измученные тяжким трудом, с их стремлением выжить, прокормиться и обеспечить убогое существование детям. В их борьбе за крупицы человеческого счастья, которое они хотят получить за отпущенное им на земле время, есть свое достоинство. У этих людей достаточно трудностей без войн и мятежей. И им нужна наша помощь. Джону, Мэг и их подрастающим отпрыскам все равно, кто сидит на престоле: Яков, Елизавета, Генрих или Ричард. Им безразлично, к какой династии принадлежит правитель, будь он Плантагенетом, Тюдором или Стюартом. Разницы нет, пока солдаты остаются в казармах и ходят по борделям, враг не осмеливается напасть на страну, а землевладелец ведет себя с арендаторами не слишком бесцеремонно, опасаясь наказания из Лондона.

Пойми, Джейн, мы все, и джентри, и высокородные дворяне, боремся за внешний блеск, за власть, богатство и драгоценности. Больше всего мы стремимся к власти, потому что она придает некую значимость нашим жалким и хрупким жизням, прежде чем их отнимет болезнь, злая судьба или беспощадное время. Мы совершаем ошибку. Бороться нужно не за власть, не за собственные страсти и необузданные желания, а за то, чтобы сохранить жизнь тем, у кого нет ни власти, ни могущества, а есть только воля к жизни. Мы должны сражаться за тех, кто не может это сделать сам.

Наступило долгое молчание.

— Мой славный рыцарь в сияющих доспехах оседлал белоснежного боевого коня, — наконец заговорила Джейн, желая поддразнить Грэшема, хотя его слова задели девушку за живое. — Посмотри, не испачкался ли белоснежный конь во время битвы? Скольких человек ты убил, Генри Грэшем? Скольких из них ты вспоминаешь во время бессонных ночей, когда думаешь, что тебя никто не видит, или когда бормочешь во сне имена, не дающие тебе покоя? Ты действительно знаешь, за что сражаешься? И смогут ли Джон и Мэг жить в мире в грязной хижине, жалком подобии дома?