С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001) - Перес-Реверте Артуро - Страница 69

И тем не менее, субъект, который пожадничал триста песет, кажется мне полным идиотом.

ЗАНУДЫ БЕЗ ГРАНИЦ

Сегодня я приступаю к написанию своей заметки animus citandi[40]. Один из братьев Гонкуров сказал — или один из них сказал другому, — что воспитанных людей отличает всего одно свойство: они говорят о том, что интересно тебе. Об этом писал Гейне, дон Энрике, всю жизнь которого можно описать этими строками: «Я самый вежливый человек в мире. Мне нравится старательно избегать грубости в мире, наполненном невыносимо вульгарными особами, которые подсаживаются к тебе и начинают рассказывать о своей жизни и даже читать свои стихи». Во времена Гейне и Гонкуров вежливость была несомненной ценностью, доступной далеко не всем. В наше время ценятся естественность, искренность и полное отсутствие воспитания. Когда кто-нибудь говорит мне: ты извини, приятель, но я человек искренний, — меня начинает трясти, особенно, если никто не спрашивал его об искренности и вообще не просил открывать рот. Я хожу в кафе не затем, чтобы узнавать о делах людей за соседним столиком из их радостных воплей и не выношу, когда кто-нибудь громко говорит по мобильному телефону прямо в поезде, посвящая весь вагон в подробности своей трудовой и интимной жизни. И терпеть не могу, авторов, норовящих при первом же знакомстве подсунуть тебе свою монографию, которая ни капельки тебя не интересует.

Существуют сотни способов продемонстрировать свою невоспитанность. У каждого из нас есть свои предпочтения. Одни присылают рукописи романов, которые ты вовсе не собирался читать, а потом забрасывают тебя гневными письмами, если ты не стал тратить три дня своей жизни на чтение и рецензирование их творений. Другие просят слова на вечере, посвященном капитану Алатристе, и добрые пятнадцать минут высказывают свои соображения насчет очередного романа о Гарри Поттере. Есть и другой вид зануд и грубиянов, которые не пишут книг и нигде не выступают. Сидишь себе в кафе «Хихон», читаешь и перемигиваешься с продавцом табака Альфонсо, всякий раз, когда в дверях появляется красивая женщина. Вдруг за твой столик плюхается совершенно незнакомый тип и без всяких предисловий сообщает, что никогда тебя не читал. Этот из искренних, с ужасом понимаешь ты. А незваный собеседник спешит заявить, что Хавьер Мариас — замечательный писатель, который очень нравится его жене, она у него страстная читательница. И в один присест рассказывает тебе историю своей жизни. Именно своей, заметьте, — не Мариаса, не своей жены, не Мариаса и жены заодно. Или начинает высказывать суждения по любому поводу, хотя ты в свои годы вполне способен судить об окружающем мире самостоятельно. Однажды мне полчаса рассказывали о войне на Балканах — как раз, когда я летел из Загреба в Сараево. Прямо в зале ожидания. Сами понимаете, насколько я был расположен говорить на эту тему. Таксисты обожают делиться со мной подробностями воскресного футбольного матча, хотя я не выношу футбол и болтливых таксистов. Общительные матроны спешат поведать о том, как учатся их детишки, чем занимаются их почтенные мужья, и где они провели последний отпуск. Сопровождая свои монологи игривым подмигиванием. Есть и такие, кто хочет поговорить обо мне. Вы знаете, я сам пишу. Моя дочка хочет стать журналисткой, как вы. В глубине души я искатель приключений. Вообще-то я родился в Мурсии. Уловки, чтобы начать разговор о себе.

Вполне естественно, что одинокие, издерганные люди используют любую возможность, чтобы поговорить с кем-нибудь, рассказать о себе. Автор этих строк и сам нередко предается пустой болтовне или потчует вас историями из своей жизни. Хотя у читателя этих страниц есть определенное преимущество: он может в любой момент отложить газету и отправиться прямиком к английским собакам или куда ему вздумается. Кроме того, я веду свои заметки не только из любви к болтовне, но и для того, чтобы заработать себе на жизнь. Совсем другое дело — люди, которые бросаются к тебе, нимало не смущаясь тем, что прерывает чтение или размышления, вторгается в чужие воспоминания и задевает старые раны. Меня обескураживает упорное нежелание понять, что для каждой вещи существует свое время и что между деликатным интересом к человеку и их набегами существует определенная разница. Жутковато наблюдать, как зануда ошибочно трактует проявления недовольства, которые позволяют себе его жертвы. Бесполезно вздыхать, кивать головой, повторять «да что вы, быть не может», посматривать на часы в надежде, что пытка скоро закончится. Зануды от этого только пуще переполняются энтузиазмом. И принимаются рассказывать о каком-то сержанте или о метастазах тетушки Мерче. Ты жалобно смотришь на него, изредка вставляя «не может быть», на что они с восторгом восклицают: «Именно так, ты еще не знаешь самого интересного!» — и заказывают еще пива. А тебе остается только шипеть про себя: чтоб ты им подавился. Урод.

КРЫСИНЫЙ ХОХОТ

Я нашел ее случайно, перелистывая старую книгу о фотографах журнала «Лайф». У меня есть альбом со страшными снимками. То, что изображено на некоторых, я видел своими глазами. Один такой образ преследует меня с детства. Это фото с войны, которой я не видел, до сих пор вызывает у меня дрожь. Наверное, это хорошо. В тот день, когда фотография перестанет волновать меня, я пойму, что разучился чувствовать. Некоторые снимки превращаются в символы. Эта воплощает наиболее низменные стороны человеческой натуры. Роберт Капа сделал свой снимок в июле сорок четвертого года, в Шартре. Когда город освободили от немцев. В центре композиции — молодая женщина в халате, с обритой головой. На руках она держит ребенка, совсем крошечного. Она француженка, а ребенок — сын немецкого солдата. Женщину конвоирует жандарм. Но хуже всего — толпа, окружившая арестованную: дамы приличного вида, мужчины, которых можно принять за настоящих джентльменов, дети. Все глазеют на женщину, не скрывая любопытства. И все, все без исключения смеются над бедняжкой, онемевшей от стыда и страха. На фотографии можно разглядеть сотню лиц, и ни одно не выражает сочувствия или хотя бы возмущения позорной картиной. Ни одно.

Люди по-разному относятся к себе подобным. Лично я считаю, что самое дурное в человеке — не жестокость, не склонность к насилию, не тщеславие. Когда узна?ешь жизнь с разных сторон и ввяжешься во все авантюры, в которые тебе полагалось ввязаться, рано или поздно начнешь понимать мотивы человеческих поступков и, если не оправдывать их, то хотя бы объяснять для себя, а это уже немало. И все же порок, природа которого остается для меня загадкой, — самое скверное из воплощений человеческой низости. Я говорю о душевной черствости. Об отсутствии у палача сострадания к своей жертве. И если бы только у палача… Я говорю о привычке унижать и мучить себе подобных. Это свойство отвратительно в конкретном человеке, и невыносимо страшно в человеческой стае. Я говорю об «овечьих источниках» в самом скверном смысле. Люди собираются толпой, чтобы публично выразить свое ликование или недовольство по той или иной причине — особенно, если причина беззащитна перед таким количеством врагов, — дать волю гневу или позубоскалить, ничем не рискуя. Избивая лежачего, мы надеемся возвыситься в собственных глазах, изгнать собственные страхи и стыд. Глядя на фотографию Роберта Капы, невольно задаешься вопросом, сколько из этих достойных женщин, глумящихся над обритой девушкой и ее ребенком, с готовностью переспали бы с немцем за еду или другие преимущества, если бы им представилась такая возможность. Сколько из этих мужчин не расступались, чтобы дать дорогу завоевателям, не лизали их сапоги, не предлагали им своих дочерей. Теперь все они горят праведным гневом, испепеляющим их собственные грехи.

40

В настроении цитировать (лат.).