Путаный след - Давыдов Сергей Давыдович - Страница 26

Машины шли и шли по дороге. Ни одна из них не хотела сворачивать к щербатому камню.

— Ничего, — шептал Митька уже не так уверенно. — Большую рыбу поймать не просто.

Калина, вдыхая запах мокрой земли, молча смотрел на дорогу. Было ясно, что он не верит больше ни во что.

— Посмотри-ка, — толкнул его вдруг Митька. — Да не туда. Вправо. Что это… Никогда не видел!

Давя дорогу, проваливаясь в колдобины, завернула сюда с развилки огромная странная машина. Впереди у нее были две пары больших колес, а дальше под широкой и высокой платформой стальные гусеницы.

Шофер сидел высоко в кабине без боковых дверей, и вместо крыши над ним был броневой щиток. Широкий туполобый радиатор был скошен назад, и от него исходило зыбкое марево тепла.

Это был автомобиль-тягач. Для особо тяжелых, негабаритных грузов. Он вез на своей платформе высокое двуствольное орудие. Зенитную установку для охраны аэродрома. Задранные кверху стволы угрожающе целились в небо.

Сзади платформы был еще прицеп. На нем сидели семь немцев в касках. Расчёт зенитной установки.

— Митька! — Калина, забыв обо всём на свете, приподнялся. — Колея-то у неё, погляди, широченная!

Митька быстро дернул его назад.

— Сам вижу. Убери голову-то!

— Ишь! Земля аж гудит!

Два глубоких рубчатых следа тянулись за машиной, словно две канавы, и на дне их желтел песок.

— До песка достаёт. Вот тяжесть! — заметил Митька. — Это хорошо. До песка-то тут грязи да гравия с полметра!

— Не-е, — вздохнул Калина. — Ничего у нас не выйдет. Маленькие мы с тобой люди для такого дела!

Но Митька ещё раз посмотрел на широко расставленные друг от друга гусеницы автомобиля-тягача, и в сердце его застучала надежда.

— Подожди ты! — прошипел он сердито. — Смотри!

Рыча, как тяжелый танк, беспрерывно подавая сигналы, автомобиль-тягач полз вперёд.

Вращал руль водитель под бронированным козырьком.

Покачивались семь рогатых касок.

Стволы презрительно смотрели в небо, словно собираясь плюнуть в него.

Щербатый камень был уже недалеко.

— Видишь. Не заденет. Каб поближе сюда… эх-ма! Кто мы такие, чтобы эдакую силу одолеть!

Митька и сам видел, что машина пройдёт в стороне от мины.

— Ничего. Ещё другие будут. Всё равно кто-нибудь рванется.

— Другие! Жди их.

Машина-тягач поравнялась со щербатым камнем.

— Hy-y… совсем в стороне, — разочарованно вздохнул Митька. — Я думал, наедет!

— Надо было тебе к камню ставить. Додумался!

И тут произошло непонятное.

Автомобиль-тягач вдруг начал подниматься на дыбы, задирая кверху тупое рыло, и откуда-то взявшееся стремительное чёрно-белое пламя чиркнуло по радиатору и охватило его весь.

Орудие махом повалилось назад, раздавив прицеп и сидевших на нём.

И только тут до Митьки с Калиной долетел грохот взрыва.

Он был каким-то несильным по сравнению с тем, что наделал.

Пламя охватило весь автомобиль.

Орудие лежало среди обломков прицепа.

Ни один немец не вылез из-под него.

С других грузовиков уже бежали сюда немцы, крича, стреляя из автоматов в придорожные кусты.

— Лежи, Митька! Леший ты мой, — радостно прошептал Калина. — Совсем ты мне сердце-то измордовал. Это где ж у тебя мина-то была, стервец! Совсем в стороне!

— Да нет же, — отозвался Митька, прижимаясь к земле, потому что шальные пули засвистели неподалёку. — Всё правильно. Это она от сотрясения. Ну… как это Сверлилкин-то говорил, сдето… сдетонировала!

РАССКАЗЫ

ЖИВЫЕ ЛИНИ

Рассказ

Всю весну и лето жил дед Антон на Цыганском острове. Ни он немцев не видел, ни они его. На ранних, едва проснувшихся рассветах ловил дед рыбу. Поздними непроглядными вечерами приплывали к нему на камьях деревенские ребятишки, в узелках у них были картофельные лепешки, луковинки, куски тяжелого, горьковатого хлеба Взамен дед вытаскивал из тростника садок и выпускал в камьи скользких и холодных, как подводные голыши, линей. В стареньких выдолбленных из толстых деревьев камьях колыхалась вода, и лини начинали носиться по ним, поднимая брызги. Ребятишки уплывали, а дед приносил в землянку узелки, торопливо развязывал их и каждый раз горько сокрушался, что не принесли ему ребятишки хотя бы на одну закрутку махорки. Но что могли поделать ребята: в деревне совсем не было мужиков, а одноногий пасечник Гриша давно курил мох.

Дед Антон ушел на Цыганский остров после того, как провел болотами к партизанам двух наших летчиков. Самолет упал в трех километрах от деревни, лётчики прыгнули с парашютами, и дед разыскал их здесь, в зарослях Цыганского острова.

Оставаться в деревне после этого было опасно, всякие люди наведывались, и дед с пасечником выкопали на острове землянку. В ней дед прожил весну и лето, и ни он немцев не видел, ни они его.

Так бы и просидел он всю войну, наверное, если бы от тоски по табаку не пришла ему в голову дерзкая мысль — сходить в районный центр Пустошку на базар, может, там удастся выменять рыбу на осьминку махорки. Сперва он гнал от себя эту мысль: Пустошка была далеко, добираться до нее нужно часа два, мало ли кого по дороге встретишь, и немцев в Пустошке полно, кто знает, дадут ли рыбу продать, ещё отнимут и надают по шее. Но желание свернуть козью ножку с настоящей махоркой дразнило всё сильнее…

Дед шёл лесными тропами и тоскливо думал, что война видна даже здесь, в лесу. Осень. Все полянки красным-красны от брусники, грибы выбегают прямо на тропинки. Раньше лес по осени был полон народа, отовсюду слышались голоса, а сейчас пропадает лесное богатство, даже дети боятся из дому нос показывать.

На кочке возле тропинки, дразня красной бархатной шляпой, стоял крепенький подосиновик. Дед не удержался, бережно снял с плеча корзину и отломил белую, хрупкую ножку. Несколько крупных, прозрачных капелек скатилось с гриба.

— Вот ведь какое добро пропадает, — прошептал дед и положил гриб в корзину. На дне её, уложенные в сочную речную траву и завернутые в мокрую холстину, лежали крупные лини. Линь — рыба живучая. Дед рассчитывал живыми донести их до Пустошки. С тех пор, как помнит дед себя, рыбаки в этих местах продавали рыбу живой. В этом был свой рыбацкий шик, только у самых неопытных она засыпала раньше времени.

Тропинка выбежала из леса и запетляла одичалым, поросшим сорными цветами полем. Дед не был здесь с начала войны и помнил это поле голубым от зацветающего льна.

Но вот и дорога. Безлюдная, с тревожно гудящими проводами, с черными лужами. Вступив на нее, дед тоскливо пожалел о том, что выбрался со своего надежного острова. Какое-то смутное предчувствие беды вселилось в него.

Он успел отшагать по дороге километра два, когда догнала его подвода. Седоков было двое. Полная, не знакомая деду женщина правила лошадью. Сбоку, свесив ноги в крепких немецких сапогах с широкими раструбами голенищ, сидел парень. Он хмуро и подозрительно оглядел деда и приказал женщине остановить лошадь.

— Что в корзине? — спросил он, спрыгнув с телеги и подойдя к деду.

— Линьки.

— Что? — не понял парень.

— Так… рыба… Линьки. На базар несу.

Парень нагнулся и, сбросив в лужу подосиновик, запустил руку в корзину. Пошарив в ней, он вытер руку о штанину и коротко приказал:

— Садись.

Телега тронулась, а парень продолжал допрашивать: