Королевский гамбит - Новожилов Иван Галактионовнч - Страница 36

В КАФЕ “РИМ”

Связь, связь, связь! Прошло уже полтора месяца, а о Полянском ни слуху ни духу. Напрасно Соколов с надеждой всматривался в лица прохожих, с волнением следил, как открываются зеркальные двери кафе. Входили люди, много людей, но все не те. Иной раз майору казалось, что вот сейчас он увидит лицо с глубокой поперечной складкой на крупном лбу, темные, озабоченно сдвинутые брови, и голубые, как горная дымка, глаза. Полянский был теперь для майора самым желанным и дорогим.

Через кого же передать в Центр, что на днях в советский тыл заброшена большая группа диверсантов из школы Крафта. Много труда затратил Соколов, чтобы узнать их пароли, их явки. Через кого сообщить, что агент из дивизии генерала Бурова связан с рижским отделением абвера? Через кого известить Силина, что в диверсионной школе со Штаубергом встречался матерый шпион, известный нашим чекистам под кличкой Самум? Он следовал в Тайгоград.

Без постоянной регулярной связи разведчик слеп, нем и глух.

С первых дней пребывания в диверсионной школе Соколов думал только о связи. Он старался убедить себя в том, что Николай выполнит поручение так, как надо, но… за этим “но” скрывалось слишком многое: и побег из концлагеря, и обязательная погоня, и блуждание по вражеским тылам, и случайные встречи с гитлеровцами, карателями, полицаями…

Соколов знал точный срок массового побега военнопленных из лагеря, знал, что подготовка проведена превосходно, и не сомневался в успехе. Приблизительно рассчитал он и время появления Полянского, либо кого-нибудь другого в Риге. Но все сроки давным-давно прошли, а желанного человека не было… По всей вероятности, Полянский не преодолел какое-то из этих зловещих “но”, и ему, Соколову, придется самостоятельно налаживать связь.

Майор слушал рассеянно болтовню Левченко, который, навалясь грудью на залитый томатным соусом столик, гнусавил:

— Сарычев, друг! Уважаю тебя. Уважаю за хладнокровие, понял? Ведь нас Крафт специально туда забросил, специ-ально-о-о… Он сволочь, Сарычев… Давай учиним закатец по всем кабаре и питейным заведениям. Учиним? Покажем, на что способна широкая душа. Мне здесь осточертело глядеть на пьяные хари. Они ведь пьяные, Сарычев? Пьяные? Вот. А мы — трезвые. Я сегодня в доску трезвый. Ха!

— Перестань! — прервал его Соколов.

— Все дозволено гражданину Великой Германии. “В саду-у ягодка ма-а-линка-а…” А хочешь, я сейчас зеркало разобью? — Левченко ткнул пальцем в двухметровое венецианского стекла трюмо. В зеркале отражалась его красная потная физиономия с посоловевшими глазами и спутанными редкими волосами. — Хочешь? Ох, и весело будет и шумно! Сарычев, где дамы? Где прекрасные незнакомки?! “И каждый вечер, в час назначенный (иль это только снится мне?) девичий стан, шелками схваченный…” В одном кабачке я такой стан заприметил… Не встречал, друг, второго подобного! Пойду-ка. Пьем отходную?

В кафе становилось все многолюднее. Соколов был рад избавиться от захмелевшего, вконец распоясавшегося Левченко и наполнил вином бокалы.

— Отходную? — сказал он.

— Это по-нашему. Люблю! — Левченко опрокинул в рот водку, потянул острым носом и пальцами выловил из тарелки с остывшим, подернувшимся пленкой жира борщом, кусок мяса. — Ты, Сарычев, не тоскуй без меня. Жди! Ба-а-а! Кого я вижу? “И каждый вечер, в час назначенный…” Мария пожаловала! Ну, скучать тебе не придется. Адью!

Холодно раскланявшись с Левченко, Мария улыбнулась Соколову. Глаза их встретились. За короткие две—три секунды майор успел прочесть в них и настороженность, и радость, и смущение.

— Вы давно здесь, Николай Петрович?

— Порядочно.

— Заметно по вашему другу. Кстати, куда он ушел?

— Отправился на свидание.

— Наконец-то поговорим! — это Мария произнесла с такой непосредственностью, что Соколову стало приятно: “Она тоже чувствует и видит в Левченко подлеца”.

— Чем же вам насолил мой приятель?

— Просто не лежит душа к нему. Он испорченный человек. Удивляюсь вашей дружбе. Разные вы люди.

— оворят, что дружба чаще всего завязывается между людьми с противоположными характерами.

— О, не так! Ваш приятель… — она откинулась на спинку стула и рассмеялась. — Не берусь о нем судить… Страшно проголодалась.

Мария раскрыла меню, пробежала взглядом по перечню блюд и с нетерпением стала ждать официанта.

Минут через десять терпение ее иссякло.

— Придется умирать от голода, — шутливо сказала она. — Помогите, пожалуйста, разыскать официанта.

Соколов поднялся и направился к стойке, за которой мелькала похожая на медный таз лоснящаяся физиономия хозяина. На статной крепкой фигуре майора темный костюм сидел безукоризненно. Белая рубашка оттеняла бронзовый загар чисто выбритого лица с уже поблекшими, почти бесцветными шрамами. Мария за время знакомства убедилась в несокрушимой воле этого человека. Она — железная воля — угадывалась теперь в каждом его движении, в каждом жесте. “Если такой решит или задумает что-нибудь, то можно быть уверенным, никто и ничто не заставит его свернуть с дороги. Он будет безбоязненно, твердо идти к цели…”

Вернулся Соколов. За ним с подносом в руках проворно лавировал меж столиками официант в черном фраке с куцыми фалдами. Окинув с головы до ног изогнутую в полупоклоне фигуру, Мария заметила:

— Николай Петрович, этот человек похож на вашего приятеля?

— Чем же?

— Манерами. Не находите?

— О приятелях не принято говорить плохое. Каждый имеет и плюсы и минусы.

С угодливой улыбкой официант поставил на край столика поднос. Полотенцем смахнул крошки.

— Смените скатерть, — Соколов указал ему на оранжевое соусное пятно. — Ненавижу грязь.

— Да, вы такой человек! — Марии показалось, что за этой фразой скрыт какой-то намек. Она искала ответа в коричневых со светлым оттенком глазах собеседника, но глаза ничего не говорили ей.

— Сколько еще грязи на земле, — Мария глубоко вздохнула. — Много.

— Осенью особенно.

— Молчите! Я все больше убеждаюсь, что с вами нельзя говорить серьезно!

— Можно, дорогая Мария, можно! — Соколов переждал, когда официант сменит скатерть, и энергично взялся за разливательную ложку. — Я буду ухаживать за вами.

Майор, изредка пригубляя бокал, смотрел на белокурые локоны соотечественницы. “Вот кто мог бы, пожалуй, выручить меня. Связь, связь!”

Мария отодвинула тарелку:

— Я сыта. Вам неприятно было наблюдать, как человек утоляет голод? Давайте поговорим.

Соколов шутливо вскинул руки:

— Если о Чернигове, то я готов! С закрытыми глазами теперь могу странствовать по вашему городу. Хотите — экзамен? Раз, два! Вот он — Спасо-Преображенский собор, памятник архитектуры одиннадцатого века! Описать?

— Не стоит о Спасо-Преображенском.

— Тогда Ильинскую церковь, Успенский, Борисоглебский и Благовещенский соборы. Пристань на красавице Десне?

— Хватит, хватит! — Мария весело и звонко рассмеялась. — Лучше расскажите о своем городе.

— С охотой. Начнем, начнем, ну с…

— Названия.

— И это правильно. Я ведь еще не рассказывал, что моя древняя Пелуга историческими памятниками не блещет. Но, говорят, в седую старину и там были страсти-мордасти. “Затонул град Китеж во глубине вод Соловецкого озера”. Мы этот самый град в детстве мечтали разыскать. Приедем, бывало, на Соловецкое озеро. А оно круглое, как чаша, огромное. Вода темная, таинственная. Вот мы, мелюзга, с вожжами, веревками и шестами — в лодки и на середину. Все глубину озера измеряли, надеялись в тайну Китежа проникнуть. Да где там…

— Не нашли!

— Нет, — Соколов с теплой грустью улыбнулся далекому прошлому. — Вырос, многое узнал. Но во мне долго еще жила надежда удивить мир, отыскать затонувший Китеж. Даже будучи студентом, я втихомолку прожекты сочинял, как без особых затрат осушить Соловецкое озеро. Но мечты мои разбились вдребезги о старые комплекты “Нивы”. В одном из журналов я случайно натолкнулся на статью об опере Римского-Кор-сакова “Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии”.