В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени - Брандис Евгений Павлович - Страница 55

— Черт их носит, пенсионеров! И обязательно им в часы пик надо!

— А если надо? Вот доживите до этих лет…

— За очками в аптеку ехала бабуся… Эх!

В этом дезинформирующем гуде и съезжал Митрохин, взволнованно шаря глазами по толпе внизу, а толпа, замедляя движение и оборачиваясь, создавала клокочущую толчею возле кабины контролера. Поголовно все смотрели на высокую, худощавую, снежно-белую старуху с сумкой под мышкой. Старуха, неудержимо относимая встречным потоком, изо всех своих сил пыталась пробиться назад, к митрохинскому эскалатору. Встав в своей кабине, кричала что-то женщина-контролер.

Вот уже ступени выположились под Борисовыми подошвами, и тут он увидел вдруг какой-то предмет, ну да эти самые очки. Они лежали сбоку, прямо у стальных зубцов решетки, под которые убегала лента эскалатора. Они подпрыгивали, тычась в эти зубцы и отскакивая. Кто-то из впередистоящих нагнулся было схватить, да где там! Эскалатор шел с максимальной разгрузочной скоростью часа пик. Вот сейчас и Митрохина пронесет мимо… Борис стремительно присел, резко качнулся вправо и так, на корточках, перепрыгивая с эскалатора на решетку, в последний миг успел уцепить эти очки пальцами. Кто-то в толпе подхватил его под локоть, рывком помог встать, кто-то чертыхнулся, кто-то хлопнул по спине: молодец, мол.

— Все в порядке, бабуся! У меня очки! — прокричал Митрохин, вскинув вверх руку с очками. — Где вы там, бабуся? — А вот она где. Не рвется уже против течения, а стоит чуть в стороне от основного потока, прижав свою сумку к груди, к сердцу. Ах, бедолага… Митрохин пробрался к ней, издалека показывая очки. — Вот они. Здесь!

Старуха вырвала очки из митрохинской руки, судорожно прижала их к щеке, всхлипнула.

— Сонечкин лорнет, — полушепотом произнесла она, единственная оставшаяся Сонечкина вещь. И чуть было… Ах, я вам так благодарна, молодой человек, так благодарна! — Она доверительно коснулась рукава митрохинской куртки. — Вы не представляете, что значит для меня эта вещь… И его могли раздавить! — вновь проникаясь пережитым ужасом, вскричала старуха. Она взяла странные эти очки за единственную дужку. Странная оптика в затейливой оправе. Действительно, лорнет… надо же… «Двойной лорнет, сносясь, наводит…»-вспомнилось Борису что-то школьное, давнее. Кто ж это наводил, а? А сейчас-то откуда она их выкопала?

Старуха навела лорнет на Митрохина.

— Целы! — радостно вскричала она. — Стекла целы! Ах, дорогой вы мой, как я вам благодарна!

Митрохин смутился: ну уж… Старуха сложила лорнет, выпростала из-под мышки сумку. Ох и сумка! Что-то рыже-черное, старое, вытертое донельзя, с каким-то металлическим вензелем сбоку. «Ридикюль», — почему-то подумал Митрохин. Старуха, щелкнув замком, открыла этот самый ридикюль и бережно опустила в него лорнет. Борис успел увидеть внутри какой-то кулек и корешок массивной, с золотым тиснением, книги. Защелкнув замок и вернув ридикюль под мышку, старуха свободной рукой подхватила под руку засмущавшегося Бориса.

— Давайте-ка, юноша, постоим немного. Я все еще не могу прийти в себя. Прямо сердце зашлось! Единственная вещь, оставшаяся мне от Сонечки Мурановой — самого верного моего друга. Вы не торопитесь, юноша?

— Ну ясно… конечно же, — забормотал почти тридцатилетний Митрохин, — я сегодня вообще, раньше времени еду.

— Ну и чудесно! — обрадовалась собеседница. — А вот тут и народу поменьше, вставайте-ка к колонне. Татьяна Антоновна, — представилась она неожиданно церемонно.

— Борис, — ответно представился Митрохин.

— Очень красивое имя, — улыбнулась Татьяна Антоновна. Была она одета в серую вязаную, очень старую кофту, кое-где аккуратно заштопанную, в длинную черную юбку. На ногах ее были простецкие туфли, тоже не вчера купленные. А эта блузка с тщательно отглаженным воротничком… Где она такую откопала? Мгновенная жалость царапнула Борисово сердце, он отвел глаза.

— Чепуха все это, милый юноша, — перехватив его взгляд, безмятежно сказала Татьяна Антоновна. — А я, дура старая, почитать вздумала наэскалаторе. А тут кто-то возьми да и толкни меня под руку, не намеренно, конечно. Ужас! Я — в крик, и все вокруг — в крик, и так и сяк меня костерят: сидели бы, мол, дома по утрам белые панамки, одуванчики божьи, мол, неймется им в часы пик в транспорт лезть, под ногами путаться! — Старуха беззлобно рассмеялась. — В общем-то правы они, конечно. Но мне сегодня обязательно надо побывать у Сонечки, и именно с утра: вечером я уезжаю. Кто знает, суждено ли вернуться? Она похоронена на Смоленском, — пояснила Татьяна Антонина, — дружочек мой бесценный. Сколько вместе прожито-пережито… А теперь, Боря, давайте-ка садиться. Только, бога ради, не вздумайте занимать для меня место. Встанем в уголок, поговорим, ладно?

Они вошли в мгновенно наполнившийся вагон, протиснулись в угол.

— Вы где выходите, Боря? — спросила Татьяна Антоновна. — На Невском? Чудесно! И у меня там пересадка. А кстати, Боренька, простите за любопытство, кто вы по профессии?

— Инженер-конструктор.

— И это интересно? Это, если не секрет, не связано с космосом?

— Какой там космос, — ухмехнулся Митрохин, — обычный инженеришка. Работаю в НИИ «Бытпроммаш». Бытовые и промышленные машины, — пояснил он. — Полотеры, пылесосы, прочая такая ерунда, автоматы всякие.

— Да, конечно, малоромантичная работа, — с легкостью, так что Митрохин даже несколько обиделся, согласилась старушка. — Хотя и в этой области есть, наверное, простор для взлета мысли, — тут же поправилась она.

— М-мда… — неопределенно промямлил Борис. — «Лесная» уже, — качнул он головой в сторону замелькавшего зеленого пластика станции.

— Угу, — улыбнулась собеседница, — А вы случайно не пишете, Боря?

— Что вы? — искренне изумился тот. — С какой стати?

— А музыка? Живопись? Какая-нибудь иная область искусства?

— Да нет, и не баловался даже никогда.

Старушка слегка вздохнула с непонятным для Митрохина сожалением.

— Татьяна Антоновна, — рещился-таки спросить Митрохин, — а что, разве этот лорнет такая уж удобная штука?

— Ах, конечно же нет, Боря, — оживилась старушка, — и в обычные дни я пользуюсь очками, как все нормальные люди. А лорнет я беру только тогда, когда езжу к Сонечке. Это уже традиция, так же как и Диккенс, которого я читаю там. Вы знаете, Боренька, ведь от других моих близких — ни могил, ни писем, ни фотографий не осталось. Ничего. А ваши родители живы, Боря?

— Нет, — коротко ответил Митрохин, — у меня только сестра в Севастополе.

…Так они стояли и разговаривали в углу, а когда вагон, сбиваясь с ровного хода, дергался и раскачивался, Митрохин придерживал старушку под локоть, а та благодарно улыбалась и кивала. На Невском толпа вынесла их из вагона и мгновенно схлынула: кому на пересадку, кому на выход. Пора было расставаться.

— Еще раз — огромное вам спасибо, Боренька. Славный вы человек. И знаете, у вас на переносице оспинка, как у моего старшего, у Стасика. Он погиб. Волховский фронт… — Татьяна Антоновна судорожно передохнула. — Вот, ради бога, не побрезгуйте. — Она полезла в свой ридикюль, достала кулек и протянула его Митрохину.

В кульке было несколько коричнево-бурых комков с терпким, странным, удивительно приятным запахом. — Возьмите, возьмите, юноша. Это конфеты собственного моего изготовления. Берите одну. Больше я не предлагаю, да больше, пожалуй, и нельзя. Тут добавлено немного сока некоторых растений. Я ведь когда-то увлекалась ботаникой. Вы никогда не задумывались, Боря, какая сила движет одуванчиком, пробивающим головою асфальт? Впрочем, это неважно. Берите же, Боренька!

— Спасибо, Татьяна Антоновна! — Митрохин, чтоб, не дай бог, не обидеть старуху недоверием к ее самодельным сластям, вытянул из кулька один комок, сунул в рот. До чего же странный вкус… До чего ж замечательный вкус!..

— Ешьте, ешьте, — как-то торжественно проговорила Татьяна Антоновна, — вы достойны, я уверена.

— До чего же вкусно! — проглотив сладкую слюну, проговорил Митрохин. — А вы?