Женщины Цезаря - Маккалоу Колин - Страница 117

Теперь остановился Цицерон.

— Они этого не сделают!

— Сделают. Суд, Марк, суд! Люди вне стен Сената не обладают настоящим политическим чутьем. Они понимают политику, когда она влияет на их шкурные интересы. Поэтому они не имеют понятия, насколько опасно было бы для Рима судить заговорщиков на Форуме. Зато соображают другое: когда казнят римлян — пусть даже признавшихся предателей! — без суда и права на апелляцию, это угрожает им лично.

— Мои действия спасли Рим! Я спас свое отечество!

— И многие согласны с тобой, Марк, поверь мне. Подожди, пока страсти улягутся, и ты увидишь. А в данный момент эти страсти работают на настоящих экспертов, от Цезаря до Публия Клодия.

— Публия Клодия?

— Да, да, именно так. Он набирает себе сторонников, разве ты не знал? Конечно, он специализируется на привлечении низкого сословия, но он также пользуется некоторым влиянием и у среднего класса. Щедро развлекает их и дает им множество заказов — например, для подарков низшим, — сказал Аттик.

— Но он даже еще не в Сенате!

— Через двенадцать месяцев он там будет.

— Должно быть, помогут деньги Фульвии.

— Так оно и есть.

— Почему ты так много знаешь о Публии Клодии? Через твою дружбу с Клодией? И кстати, почему ты дружишь с Клодией?

— Клодия — одна из тех женщин, которых я называю профессиональными девственницами. При виде мужчины они неровно дышат, дрожат, тянут губы. Но как только мужчина попытается посягнуть на их добродетель, они с криком убегают к дураку мужу. Поэтому они предпочитают общаться с мужчинами, которые не представляют опасности для их целомудрия. Например, гомосексуалистами вроде меня.

Цицерон судорожно сглотнул, тщетно стараясь не покраснеть. Он не знал, куда девать глаза. Впервые он слышал от Аттика это слово. Впервые Аттик признал, что это слово относится к нему.

— Не смущайся, Марк, — засмеялся Аттик. — Сегодня необычный день, вот и все. Забудь, что я сказал.

Теренция не была многословной. И все слова, которые она использовала в своей краткой речи, были исключительно из словарного запаса, рекомендованного для женщин, занимающих ее положение.

— Ты спас отечество, — резко заключила она.

— Нет, пока мы не победим Катилину.

— Как ты можешь думать, что вы не победите Катилину?

— Ну, мои армии определенно сейчас не в форме! Гибрид только и думает что о своей подагре. Рекс очень удобно устроился в Умбрии. Одни только боги знают, что сейчас делает в Апулии Метелл Кретик, а Метелл Целер подкладывает дрова в костер Цезаря здесь, в Риме.

— К Новому году все закончится. Подожди и увидишь.

Больше всего Цицерону хотелось сейчас уткнуться в грудь жены и плакать, пока от слез не заболят глаза. Но он понимал, что ему не позволят этого. Поэтому он успокоил свою дрожащую губу и глубоко вдохнул, боясь взглянуть на Теренцию, чтобы она не заметила подозрительного блеска его глаз и не высказалась по этому поводу.

— Тирон уже сообщил тебе о случившемся на Септе? — спросила она.

— Да. Оба Цезаря вынесли Рабирию смертный приговор, продемонстрировав при этом фанатичную приверженность интересам своей узкой фракции, самую постыдную в истории Рима. Лабиену позволили выступить с обличительной речью. Он даже притащил туда актеров в масках Сатурнина и его дяди Квинта. Оба выглядели похожими скорее на девственных весталок, нежели на предателей, каковыми они являлись. И еще с ним были два сына дяди Квинта. Обоим за сорок, а они плакали, как малые дети, потому что, видите ли, Гай Рабирий лишил их папы! Аудитория громко выражала им симпатию и бросала цветы. Ничего удивительного! Блестящее представление! Оба Цезаря предложили скандировать: «Иди, ликтор, свяжи ему руки! Иди, ликтор, привяжи его к столбу и выпори его! Иди, ликтор, распни его на бесплодном дереве!»

— Но Рабирий подал апелляцию.

— Конечно.

— И завтра утром ее будут рассматривать в центуриях. Согласно правилам Главции, как я слышала. Но состоится только одно слушание из-за отсутствия свидетельских показаний. — Теренция фыркнула. — Если отсутствие свидетелей само по себе не может сказать присяжным, что обвинение — сплошная чушь, то я вообще теряю веру в римский интеллект!

— А я уже потерял в него веру, — криво улыбнулся Цицерон, вставая и чувствуя себя очень старым. — Если ты извинишь меня, дорогая, я не буду есть. Я не голоден. Уже скоро солнце зайдет. Лучше я пойду и увижусь с Гаем Рабирием. Я буду его защищать.

— Вместе с Гортензием?

— И с Луцием Коттой, надеюсь. Он хорош для затравки и особенно хорошо работает с Гортензием.

— Ты, конечно, будешь выступать последним.

— Естественно. Часа полтора должно быть достаточно. Если Луций Котта и Гортензий согласятся взять себе меньше часа.

Но когда Цицерон явился к приговоренному в его роскошную, похожую на крепость резиденцию, он обнаружил, что у Гая Рабирия были другие планы организации своей защиты.

Пережитый день состарил беднягу еще больше. Он весь трясся и моргал слезящимися глазами, усаживая Цицерона в удобное кресло в большом, великолепном атрии. Старший консул оглядывался по сторонам, точно деревенщина, впервые попавший в Рим. Сможет ли он сам позволить себе такое убранство в своем новом доме, когда найдет денег, чтобы купить его? Комната так и умоляла, чтобы ее скопировали в консульской резиденции. Чуть поубавить интерьеру хвастливости — и все. Потолок в доме Рабирия был покрыт золотыми звездами, усыпанными драгоценными камнями. Стены украшены панелями настоящего золота. Колонны тоже покрыты золотом, и даже вытянутый неглубокий внутренний бассейн выложен золотыми пластинами.

— Нравится мой атрий? — спросил Гай Рабирий, похожий на ящерицу.

— Очень, — признал Цицерон.

— Тебе жаль, что я не принимаю гостей?

— Очень жаль. Хотя я понимаю, почему ты живешь в крепости.

— Гости — это напрасная трата денег. Я оставляю свое состояние на стенах. Это надежнее, чем в банке, — если живешь в крепости.

— А рабы не пытаются снять немного золота?

— Только если им нравится быть распятыми.

— Да, это их останавливает.

Старик сжал руками львиные головы на концах подлокотников своего позолоченного кресла.

— Я люблю золото, — проговорил он. — Очень приятный цвет.

— Да.

— Значит, ты хочешь меня защищать?

— Да, хочу.

— И сколько ты будешь мне стоить?

У Цицерона чуть было не сорвалось с языка: «Лист золота размером десять на десять было бы неплохо», но он лишь улыбнулся в ответ:

— Я считаю твое дело таким важным для будущего Республики, Гай Рабирий, что намерен защищать тебя бесплатно.

— Стало быть, так.

И это — вся благодарность за бесплатную помощь величайшего адвоката Рима! Цицерон проглотил и это.

— Как все мои коллеги-сенаторы, Гай Рабирий, я знаком с тобой много лет, но я многого о тебе не знаю, — он прокашлялся, — кроме… э… э… того, что молено назвать слухами. Мне нужно задать тебе несколько вопросов, чтобы подготовить мою речь.

— Никаких ответов не будет, так что прибереги силы. Сочини сам.

— Основываясь на слухах?

— Ты имеешь в виду мое участие в делах Оппианика в Ларине? Ты защищал Клуэнция.

— Но я не упомянул тебя, Гай Рабирий.

— И хорошо сделал. Оппианик умер задолго до суда над Клуэнцием. Как можно было узнать, что происходило на самом деле? Ты очень хорошо сплел кружева лжи, Цицерон, вот почему я не против, чтобы ты защищал меня. Нет-нет, совсем не против! Тебе удалось внушить присяжным, что Оппианик убил своих родственников больше, чем, по слухам, сделал Катилина. И все это совершалось им ради наживы! Однако у Оппианика не было золотых стен в доме. Интересно, да?

— Не знаю, — тихо сказал Цицерон. — Я никогда не был в его доме.

— Я владею половиной Апулии. Я — безжалостный человек. Но я не заслуживаю ссылки за нечто, что Сулла заставил делать меня и еще пятьдесят других парней. По крыше курии Гостилия плавала и более важная рыба, чем я. Много имен. Таких, как Сервилий Цепион и Цецилий Метелл. Большинство сидящих на передней скамье были там.