Пояс Богородицы - Святополк-Мирский Роберт Зиновьевич - Страница 17

Филипп только смеялся в ответ и обещал через па-ру месяцев привезти вдвое больше из поездки, в кото-рую он сейчас отправится, но о которой не может ей ничего рассказать, потому что это тайное государево дело.

В оправдание своего решения укрепить имение он приводил донесения о том, что хан Ахмат движет-ся в эти края и что, хотя, по всем сведениям, он при-дет с войском гораздо восточнее — на Оку, но не ис-ключено, что некоторые отряды доберутся и сюда,

вот почему московское имение, находящееся по ли-товскую сторону Угры, будет подвергаться большой опасности.

Настенька резонно возражала, что она и так не на-мерена оставаться тут с двумя грудными младенцами, а будет жить на той стороне, в более укрепленной Медведевке, и спрашивала, не лучше ли было истра-тить эти деньги на еще большее укрепление имения Василия и Анницы, где в случае опасности могли бы укрыться все три родственные семьи вместе со всеми своими людьми.

— Я, конечно, очень люблю Василия, — отвечал ей на это Филипп, — он мне друг и все такое, но, На-стенька, не забывай — ни он, ни его дом не смогли уберечь тебя от похищения татарами! Я не хочу, что-бы это повторилось! Я выстрою здесь такую крепость, какая Василию даже не снилась! И ты будешь в ней в полной безопасности!

— Даже не думай об этом! Я не останусь здесь одна без тебя!

— С тобой будет Генрих!

— К черту Генриха! Он мне чужой — я его не знаю! Я люблю тебя и хочу быть с тобой!

— Не выводи меня из себя, Настя! — повысил голос Филипп. — Я — воин и мужчина! Я должен выполнять свой долг перед государем! Это превыше всего! Меня нарочно из Ливонии вызвали, потому что там теперь князь Оболенский уже и без меня может справиться! А я понадобился самому государю! Ты это понимаешь? Он лично дал мне важнейшее задание державной важ-ности! Вот! А твое женское дело — сидеть дома, ждать меня и рожать побольше детей, ясно?!

Настенька вдруг заметила, что Филипп сильно пе-ременился за то время, пока они были в разлуке,— что-то новое, незнакомое и чужое появилось в нем.

Она горько заплакала, и тогда Филиппу стало стыдно.

Он приласкал и утешил ее, стал обнимать и цело-вать, а за окном вдруг запел необыкновенно приятным голосом красивую, не слыханную никогда в этих краях песню лив Генрих Второй, и Настенька постепенно успокоилась и, вздохнув в душе тяжко, сказала себе, что, наверно, такова уж ее судьба и надо научиться терпеливо нести этот крест.

Единственное, что ее радовало, — это невероятная любовь Филиппа к деткам. Казалось, он не мог рас-статься с ними ни на минуту, и Настенька даже испы-тала странный укол ревности — с ней он столько вре-мени не проводил.

Она попыталась утешить себя тем, что, если с ней что-нибудь случится, с таким хорошим и заботливым отцом дети не пропадут.

Но эта мысль ее почему-то не утешала…

…Купец Манин не имел ничего против жениха сво-ей Любаши, даже несмотря на то, что Ивашко был не то что беден, а просто нищ. Ивашко служил Медведеву, человеку, которому сам великий князь лично дает по-ручения, и это много значило, потому что Медведева он запомнил еще с позапрошлого года, когда тот пова-дился несколько раз провожать совсем еще юную Лю-башу, после того как заступился за нее у замерзшего колодца. Тогда Манин очень скептически смотрел на это дело и просто-напросто запер дочь в доме и не выпускал ее на улицу, пока этот московский забияка не перестал ходить под их дом. Он справедливо посчи-тал, что Медведев ей не пара, сразу заподозрив. в нем птицу куда более высокого полета, и был, конечно, как всегда, прав, а вот теперь все получилось очень даже хорошо.

Манину надоели эти постоянные московские наезды на Новгород, надоел вечный страх за дочь, за жизнь, за дом, за имущество, и когда он стал замечать, что между Ивашкой и Любашей завязывается нечто большее, чем простая симпатия раненого к заботливой сиделке, он не стал этому противиться, а, напротив, шагнул на-встречу неизбежному будущему и очень серьезно заду-мался о радикальной перемене жизни.

Когда Ивашко выздоровел и, смущаясь, пришел к нему с просьбой отдать ему дочь в жены, у Манина уже был готов целый план.

Ивашко, как он и предполагал, конечно же хотел увезти жену к себе на Угру в Медведевку, и Манин на это согласился, но при условии, что он тоже поедет с ними, осмотрится в округе — кто, где, чем и как там торгует — и потом переведет все свое дело в те края. Во-первых, он так любит дочь, что не мыслит жизни вдали от нее — ему хоть бы раз в месяц ее видеть и внучков понянчить, а во-вторых, раз Новгород стал ча-стью Московского княжества — ему все равно где жить, он даже предполагает, что с богатым новгородским опытом на новом месте купеческое дело его пойдет еще лучше.

Но он поставил Ивашку перед тяжелой проблемой.

Купец Манин, которому недавно исполнилось со-рок пять, не намеревался более жениться и иметь дру-гих детей, а потому хотел, чтобы впоследствии Иваш-ко стал прямым его наследником и продолжателем ку-печеского дела.

Для Ивашки это было совершенно неожиданным и странным предложением„потому что он свою буду-щую жизнь представлял себе совершенно иначе.

Купец Манин хорошо понимал это и потому не на-стаивал на принятии решения прямо сейчас, но на-стаивал только на одном — на согласии Ивашки, не оставляя своей службы у Медведева, пройти у Манина курс обучения купеческому делу, а уж потом, когда Ма-нин станет старым и захочет отойти от дел, Ивашко примет такое решение, какое ему подскажет совесть и жизнь.

Хитрый был этот купец Манин — он так и пред-ставлял себе сорокалетнего Ивашку с десятком детей и растолстевшей Любашей, уже вкусившего сладость домашнего очага и поставленного перед выбором - либо принять предложение тестя и зажить пусть не спокойной, но, по крайней мере, богатой и сытой купеческой жизнью, или продолжать мерзнуть в засадах и походах, уклоняться от стрел, сабель, и топоров, -а с возрастом это ведь становится все труднее… Вот тогда-то и посмотрим…

Но и юному Ивашке казалось, что он тоже хитер.

Очень уж желая заполучить в жены так очаровав-шую его с первого взгляда Любашу, он готов был со-глашаться на все ради нее, думая про себя о том, что до старости Манину еще далеко — лет двадцать как-нибудь пройдут, купеческому делу, конечно, тем вре-менем научиться можно ради тестя — отчего ж нет, -это ведь всегда в жизни может пригодиться, а вот ста-новится купчишкой до конца дней своих, меняя пре-красную, заманчивую, полную приключений жизнь рядом с Медведевым на скучное ведение книг, счетов, товаров, — ну уж нетушки — ни за что! Ладно, пусть старик пока что тешит себя надеждами, да и вообще двадцать лет еще прожить надо… Вот тогда-то и по-смотрим…

Тем временем все шло своим чередом и, таким об-разом, уже третья свадьба шумела и гуляла на берегах Угры.

Грубо сколоченные столы тянулись прямо по алле-ям меж березками на свежем воздухе, гостей было множество — жители Бартеневки, Картымазовки, Си-него Лога, да еще монахи тайком бегали из Преобра-женского монастыря, едва ли не все по очереди.

Весело было всем, кроме трех женщин, которые не могли забыть о предстоящей вскоре разлуке.

Ровно неделю спустя после приезда все снова со-брались в Медведевке, и после торжественной службы, проведенной отцом Мефодием, наступила минута рас-ставания.

Друзья прощались с женами и друг с другом, они разъезжались по разным сторонам света, и на этот раз не только Сафат, но и трое остальных отправлялись в одиночку, не беря с собой ни одного человека из слуг или дворовых.

Сафат отправился на юг.

Филипп поплыл на лодке по Угре на восток.

Картымазов двинулся на север — в Москву.

Медведев — на запад.

Стотысячное войско хана Ахмата находилось в трех-стах верстах и неумолимо приближалось.

До Великого Стояния на Угре оставалось три ме-сяца…