Том 48. Тринадцатая - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 23

Невесть откуда выскочил Жучок и, бросившись к месту катастрофы, живо вылизал с пола суп. Покончив с этим делом, он с отчаянным лаем устремился следом за девочками, хватая по пути за платье то одну, то другую.

Из классной уже бежала Марья Андреевна, из лазарета — Анна Васильевна, из людской — прислуга.

— Что такое?

— Пожар?

— Горим?

Кучер Михайло разволновался до такой степени, что схватил ведро, полное воды, и, очевидно, не соображая, что делает, вылил все содержимое ведра на колени няни, кричавшей громче других:

— Горим!

Марья Андреевна кричала не менее громко:

— Дети, успокойтесь! Никакой мыши нет! Это, наверное, опять Кодина проделка! Успокойтесь, дети! Слышите меня — никакой мыши нет!

Но сами девочки кричали так, что было мудрено что-либо услышать.

— Мама Валя едет! — покрывая всеобщий шум, прозвенел громко и весело голос Коди.

Дети живо остановились.

— Где Мама Валя? Где? Разве она уже вернулась?

Маму Валю ждали только к вечеру. Стало быть, что-то случилось, раз она возвращается раньше. Уж не заболела ли опять?

Маму Валю обожает все "Лесное убежище", и достаточно было лишь одной мысли, что с ней неблагополучно, и мышь забыта.

Кодя отлично пользуется этим случаем и, схватив нянины большие ножницы, живо отделяет одну девочку от другой.

— Ах вы, трусишки, — говорит она наставительно, — никакой мыши здесь нет… Я пошутила. И Мама Валя не думает возвращаться даже, это я нарочно сказала, чтобы как-нибудь облагоразумить вас!

И она старательно продолжает свою работу.

Плачевная, однако, это работа.

Во всем виноваты ножницы: вместо того, чтобы отделить сшитые подолы воспитанниц «Убежища», они режут огромные дырки на шерстяной ткани теплых платьиц. Получается дыра на костюме Липы. И еще дыра на подоле Веры, и у Сарочки, и у Нали, словом, почти у всех.

Марья Андреевна в ужасе. Няня тоже. И Лиза-стряпуха тоже в ужасе…

Во-первых, испорчено больше полудюжины платьев. Во-вторых, от суповой миски остались одни черепки. В-третьих, мокрая няня похожа на утку, только что вынырнувшую из воды. В-четвертых, у кучера лицо вытянуто от смущения, а глаза прилипли к полу, и он в двадцатый раз принимается извиняться за свою неосторожность перед няней.

И Кодя смущена, не улыбается больше…

Марья Андреевна берет ее за руку, подводит к шкуре волка, висящей на стене классной, и говорит печально и строго:

— Кодя не исполнила своего слова!

— И солгала… — вторит ей убитым голосом Кодя. — Сказала, что Мама Валя едет, а Мама Валя и не думает ехать…

— А честная Кодя никогда не лжет! — вторит девочке ее наставница.

— Никогда! — эхом откликается Кодя. — И поэтому заслуживает наказания, — совсем тихо прибавляет она. — Накажите меня, пожалуйста!

— Я никогда не наказываю никого, ты это знаешь отлично, — говорит Марья Андреевна, — но я не отнимаю у тебя права сделать это самой…

— Хорошо! — соглашается Кодя. — Я накажу себя, потому что солгала и не сдержала данного при моем посвящении в члены лесного кружка обещания.

Глава 6

Всем "лесным девочкам" известно решение Коди наказать себя. Это наказание очень сурово: целую неделю Кодя не ходит на озеро и лишает себя удовольствия кататься с горы, играть в снежки со Славой, Люсей, Софочкой и Жучком, но… этого недостаточно Коде.

Правда, она наказала себя за глупую проказу, но все-таки впервые сказанная ложь осталась без наказания, и Кодя очень волнуется по этому поводу. Как и чем искупить эту ложь? В ушах Коди то и дело звучит фраза покойного отца:

"Моя Кодя всегда говорит правду, всегда одну только правду!"

А она взяла и солгала. Сказала тогда, в то злополучное утро, что Мама Валя едет, и это та же ложь, та же несдержанная клятва…

Стыдно Коде. Невесело на душе…

Да, как Соколиный Глаз и член лесного кружка, она провинилась перед остальными!

"Ложь можно искупить только сугубой правдой. Правдой, усиленной правдой, и ничем другим", — припоминает Кодя слышанные когда-то слова.

Но как это сделать?

"Ах, вот, — мысленно говорит Кодя, — я буду говорить всем в глаза все то, что я о них думаю! Да. Это и будет прекрасное искупление!"

И Кодя как можно скорее решает привести свою мысль в исполнение.

Прежде всего она идет к няне в ее комнатку, где старушка, ничего не подозревая, вяжет чулок.

— Нянюшка, — говорит Кодя с видом кроткой голубки, — милая, хорошая, дорогая моя нянюшка, знаете ли вы, что я вас не очень-то люблю?

— Люби, матушка, люби, государынька, — отвечает, не расслышав, растроганная няня. — Меня не за что не любить: пекусь я о вас, сиротках, как о внучках своих, денно и нощно…

— Вы не расслышали меня, няня! — с той же невозмутимой кротостью, но повышая голос, говорит снова Кодя. — Я вас не люблю и даже очень не люблю за то, что вы все время ворчите и всегда браните меня за всякую шалость. Люди должны быть приветливы и добры, как Мама Валя!

Сначала няня широко раскрывает рот и смотрит на Кодю так, точно перед ней не она, а серый волк из лесной чащи. Потом няня сердито и быстро говорит, предварительно роняя с носа очки:

— Башибузук! Как есть Сорвиголова! И не стыдно тебе, и не совестно, сударыня! Уходи от меня! Уходи, неблагодарная! Я ей и чулки штопаю, и платье чиню до полуночи, каждый день хоровожусь над ней, а она… Вот тебе и спасибо, государыня моя, отблагодарила меня…

— Не кричите, — тем же кротким и печальным голосом проговорила Кодя. — Все равно я вас от этого не в состоянии буду полюбить.

И она поспешила выйти из комнаты расходившейся старушки.

Теперь Кодя прошла прямо к доктору.

Анна Васильевна весело глядит на Кодю, отрываясь от книги.

Кодя стоит у порога и в свою очередь смотрит на Анну Васильевну.

— Что тебе нужно от меня, девочка?

— Я должна нынче высказать все то, что думала и говорила дурного о других, — говорит она, объясняя доктору свое решение.

— Это занятно! — улыбнулась добродушная Анна Васильевна. — Это занятно! Что же ты могла бы сказать дурного обо мне?

— О, ничего дурного, ни капли, только… Оказывается, что она называла доктора Анну Васильевну толстушкой, четырехместной каретой, называла уткой, ходящей вперевалку, один раз даже… какой ужас! — гиппопотамом!

— Нехорошо, Кодя! Нехорошо так насмехаться, в особенности над старшими, — спокойно говорит доктор.

Кодя смущенно опускает глаза.

— Простите, Анна Васильевна, — лепечет она. — Простите, потому что я вас все-таки очень-очень люблю, милая моя! Очень-очень люблю! — и она исчезает за дверью.

Вскоре она как ни в чем не бывало появляется в классной.

Там девочки как раз спорили о том, на кого похожа Липа: на липу, на березу или на осину.

— Кодя! Кодя! — спросили все в один голос. — Скажи нам, на кого, по-твоему, Липа похожа? Только говори правду!

— Правду? Хорошо. По-моему, Липа не похожа ни на липу, ни на осину, потому что они зеленые летом и белые зимой, а Липа совсем черная, как сапог, точно не моется никогда.

Липа вспыхивает от обиды.

— Я не черная, а смуглая! — говорит она.

— Посмотри на твои руки! — возражает Кодя. — Они вовсе не смуглые, а просто грязные…

Обиженная Липа расплакалась.

— Странно! — говорит Кодя. — Ведь меня просили сказать правду! Да я и сама решила говорить только правду.

— Кодя, Кодя, а я на кого похожа? — вскрикивает Софочка и сыплет скороговоркой: — Кодя, милая, скажи мне всю правду, укажи, чтоб исправилась я, чтобы полюбила ты меня!

— Мудрый Змей, краснокожий друг мой, — говорит торжественно Кодя, — тебе недостает храбрости. Надо быть смелей и не бояться ни лягушек, ни мышей.