Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 19

19

Он сделал шаг направо — новая скала встала перед его глазами, налево — такой же точно утес вырос перед испуганным мальчиком. Повернул назад Могома — а сзади над ним вздымается такая же гранитная стена до самых небес…

Точно живые, надвигаются на него со всех сторон скалы, заключив его в узкую маленькую, пещеру.

Куда ни шагнет Могома, всюду натыкается на холодный, твердый, непроницаемый камень.

А скалы подвигаются все ближе и ближе. Вот они сейчас сомкнутся, задавят его. Вот ему уже трудно, почти невозможно, дышать… Он чует холод смерти…

«Стоит только крикнуть, и я спасен, — мелькает в его мыслях. — Дух бездны избавит меня от смерти, сделает меня принцем своих пропастей и стремнин, и я не буду больше переживать этого ужаса».

И он готов уже испустить крик мольбы о пощаде, но, точно наяву, представляется ему убитое горем лицо отца, рыдающая мать.

— Нет! Нет! Ни за что!.. Пусть мне грозит смерть — я не крикну! Я не дам торжествовать духу бездны! — бесстрашно произнес Могома. — Пусть умру, раздавленный здесь горами, мои родители узнают, что я не в руках шайтана.

Едва он сказал это, как страшный гул пронесся над горами. Рухнули стены вокруг мальчика… Золотые звезды сверкнули с неба. Струя свежего воздуха влилась в грудь Могомы.

Он был на свободе.

Дух бездны снова появился перед ним.

— Храбрый юноша, — произнес дух бездны, — пойди в свою саклю и скажи отцу, что ты спас его от большого горя. Дух бездны избавляет Гаруна-бека-Наида от его клятвы.

И со страшным гулом исчез на дне пропасти шайтан.

Могома не шел, а летел домой, как на крыльях, точно невидимые светлые духи несли его на руках.

Вот аул… Вот и родная сакля… У дверей ее отец с матерью сидят в ожидании Могомы.

Могома бросился на грудь отца и прокричал:

— Дух бездны берет назад свое слово. Мы спасены! — и рассказал все, что перенес.

Сошелся народ к их сакле. Девушки запели песни, абреки стреляли из винтовок.

Все славили Могому.

Только под утро разошлись по саклям.

А когда сошлись снова обсудить на досуге храбрый поступок Могомы, то узнали странную новость: сбежал конь Гаруна, подаренный шайтаном.

Но Гарун не грустил.

Потерял коня Гарун, зато приобрел спокойствие и счастье.

Закончила свое сказанье Барбалэ.

Молчит, охваченная волнением, княжна.

Нежданно тихое ржание долетает из конюшни… Заслыша его Нина, бежит туда.

— Шалый мой! Шалый! — повторяет она, — как могла я пожелать другого коня!

Нина обнимает шею коня и говорит:

— Один ты у меня был, один и останешься навсегда, алмаз души моей, Шалый!

Записки маленькой гимназистки

Повесть

Глава 1

В чужой город, к чужим людям. Моя мамочка. Клетчатая дама. Семейство Икониных. Первые невзгоды.

Курьерский поезд идет быстро. Я слышу в его однообразном металлическом шуме одни и те же слова о дороге, повторяемые сотни, тысячи раз. Кажется, что колеса на своем языке выстукивают какое-то заклинание.

В окне мелькают кусты, деревья, станционные домики, телеграфные столбы.

Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на месте?

Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель назад, что покину наш маленький, уютный домик на берегу Волги и поеду одна-одинешенька за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам? Да, мне все еще кажется, что это только сон… Но, увы! — это не так.

— Петербург! — раздался за моей спиной голос кондуктора, и я увидела перед собою его доброе широкое лицо и густую рыжеватую бороду.

Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Всю дорогу он заботился обо мне: поил чаем, постлал постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой, которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул — «на всякий случай», если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.

— Очень уж я вас жалею, барышня, — говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, — потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также… Нелегко ведь… А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, в разъездах я все больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые…

Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала побывать у него.

— Петербург! — еще раз выкрикнул за моей спиной знакомый голос и, обращаясь ко мне, добавил: — Вот и приехали, барышня. Дозвольте, я вещички ваши соберу, а то после поздно будет. Ишь суетня какая!

И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая напротив меня всю дорогу, потеряла кошелек с деньгами и кричала, что ее обокрали. Чей-то ребенок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своем разбитом инструменте.

Я выглянула в окно. Господи! Сколько труб я увидала! Целый лес труб! Из каждой вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.

Поезд пошел медленнее. Колеса стучали теперь значительно протяжнее и тоже точно жаловались на то, что машина насильно задерживает их бойкий, веселый ход.

И вот поезд остановился.

— Пожалуйте, приехали, — произнес Никифор Матвеевич.

И, взяв в одну руку мой теплый платок, подушку и чемоданчик, а другою крепко сжав мою руку, повел меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.

* * *

Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с ней в маленьком доме на берегу Волги. Дом был чистый и светленький, а из окон его видно было широкую, красивую Волгу и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать пароходы… И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:

— Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.

Я радовалась и ждала весны.

К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.

— Вот как только Волга очистится ото льда, мы с тобой и покатим! — говорила она, ласково поглаживая меня по голове.

Но когда лед тронулся, мамочка простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то разом худенькая и прозрачная, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:

— Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобою до Астрахани, Ленуша!

Но кашель и простуда не проходили; лето было сырое и холодное в этом году, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.

Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, в то время как сама была горячая как огонь.