Коммунизм и фашизм: братья или враги - Кара-Мурза Сергей Георгиевич - Страница 29

Но и в другом важном плане прежняя тактика Муссолини усиливала напряженность. В крайне опасном напряжении находились и сами фашисты: это было необходимо для устрашения, однако пошатнувшиеся позиции фашизма затрудняли теперь для Муссолини более, чем в прошлом, его заботу о том, чтобы энтузиазм его сторонников не перехлестнул через край. Первая экстремистская фаза имела к тому же ощутимые последствия. Провинции стали играть главенствующую роль в партийном руководстве, а их признанным вождем стал Фариначчи.

Таковы были причины кризиса политики Муссолини в конце ноября. С одной стороны, фашизм оказался в изоляции, с другой стороны, тот очевидный факт, что отток сторонников не прекращался, подрывал доверие фашистов к своему руководству и грозил тем, что руководство совсем утратит власть над движением. Единственный выход для Муссолини заключался в том, чтобы использовать растущее напряжение для того, чтобы утвердиться в роли человека, который один только может преодолеть кризис. В этой связи важна оценка, которую дал Массимо Рокка, хотя она относится к периоду до убийства Маттеотти. В разговоре с Карло Бацци Рокка сказал: «Мы были едины в том, что Муссолини для монархии — подлинная гарантия от скрытой угрозы гражданской войны»13. Об этой угрозе Муссолини говорил и публично 30 декабря 1924 г., когда стали требовать его отставки: «Я готов уйти, но лишь затем, чтобы потом выйти на улицу»14. Легальные репрессии оправдывались тем, что это единственное средство избежать «второй волны» нелегального насилия. В своей речи 3 января Муссолини заявил: «Если бы всего лишь сотую часть той энергии, которую я использую для обуздания фашизма, я направил на то, чтобы предоставить ему свободу действий, то… Но в этом нет необходимости, так как правительство достаточно сильно, чтобы подавить Авентинское восстание». Никто не воспринял эти слова как аргумент, но как угроза они возымели действие15.

Если Муссолини включил угрозу «второй волны» в свою стратегию, из этого не следует, что она всегда была лишь элементом его планов, тщательной оркестровки его главной темы. Нельзя было возразить, что эта угроза выдуманная, но ее осуществление, если бы она опередила полицейскую реакцию, могло иметь роковые политические последствия; министры ушли бы в отставку и королю и армии пришлось бы вмешаться для восстановления порядка. Поэтому для Муссолини было важным, чтобы правительство приняло меры первым и воспрепятствовало недисциплинированным террористическим актам провинциальных фашистов или милиции. Эти акты могли бы привести к краху фашизма и в любом случае повредили бы репутации Дуче в его собственном движении. В этой связи можно сказать, что угроза экстремистов, что они сами возьмут закон в свои руки, была решающим фактом, заставившим Муссолини принять то решение, которое он принял.

К концу ноября он все больше брал курс на нормализацию. Его намерения столь серьезны, что он наткнулся на упорное сопротивление внутри партии. Коммюнике о заседании Большого совета 20 ноября констатировало, что дискуссия о новых политических директивах Муссолини была особенно долгой и возбужденной. Несколько дней спустя Чарлантини, член Директории партии, запустил странный пробный шар. В интервью газете «Джорнале д'Италиа» (27 ноября) он заявил: «Фашизм это феномен, который не может быть исчерпан судьбой одной партии… нынешняя форма фашизма просуществует, может быть, год или пять лет». Тех, кто считал, что Муссолини хочет спасти свою позицию за счет партии, это, конечно, не успокоило16. Фашистская революция была объявлена оконченной, и энергия движения сосредоточивалась теперь на требовании новой амнистии17. Широко распространились пессимистические настроения, которых не избежал даже брат Дуче, Арнальдо. В одном письме, в котором он благодарит Микеле Бьянки за подарок, он писал, что этот подарок был особенно желанным «в те дни, когда большая часть наших людей разбегается, и мы переживаем за программу, над которой мы работали и за которую ручались. Не утаю от Вас, что я уже много месяцев нахожусь в крайне трудной ситуации… но битва еще не окончена»18.

Ситуация ухудшилась вследствие неожиданного удара. Бальбо, главнокомандующий милиции, был вынужден уйти в отставку в результате разоблачений, сделанных в ходе его клеветнической кампании против газеты «Воче Репуббликана». Муссолини, который сам был замешан в это дело, принял отставку Бальбо, послав ему дружеское письмо, что усугубило скандал. Вероятно, он решил в любом случае заменить Бальбо одним бывшим генералом регулярной армии, но вместо того, чтобы ему поверили вследствие этой инициативе по «нормализации», создалось впечатление, что Муссолини действовал вынужденно19. Внутри фашистского движения Бальбо был очень популярен, поэтому последствия его отставки были серьезными, особенно в рядах милиции, которая сыграла важную и вполне определенную роль в событиях, которые привели к 3 января.

Дело Бальбо акцентировало противоречия в политике Муссолини. Чтобы умиротворить консерваторов, необходимо было придать милиции национальную и военную роль, но для этого требовалось сотрудничество армии, которая не была готова дать свое согласие без определенных гарантий. Муссолини вдруг оказался в Сенате под перекрестным огнем критики военных и консерваторов и офицеров милиции, которые отстаивали ее интересы. Та настойчивость, с которой влиятельные представители армии, генералы Джардино, Цупелли и Кавилья20 выдвигали свои требования, отражали их серьезную озабоченность тем, что существует весьма значительная вооруженная сила, не подчиненная, по сути, никакому эффективному контролю. Мог ли Муссолини быть уверен, что он контролирует свою недисциплинированную частную армию? Даже если успешный переворот был невозможен, милиция при поддержке остального фашистского движения могла устроить кровавый период междуцарствия.

Как сказал Джардино, общественное мнение было обеспокоено возможностью вооруженной реакции, «даже если она ограничится несколькими провинциями… в случае политических изменений или радикальной чистки». Последняя часть фразы выражала опасение, что Муссолини больше не в силах обуздать фашистское движение, даже если захочет; и так оно и было на самом деле. Следовательно, требование чистки среди высших чинов милиции отражало уже не только профессиональную ревность, но и настоятельную необходимость снова поставить под контроль вооруженные силы. «Армия всегда должна быть самой сильной из всех сил, существующих в нации, — продолжал генерал. — То, что предотвращает самые неожиданные конфликты и самую мысль о конфликтах и поэтому обеспечивает мир гражданского общества без необходимости применять насилие, это исключительно правильное соотношение сил». В данном случае речь шла не только о статусе, но и о власти.

Оппозиция офицеров милиции против новых директив, принятых под давлением армии21, не могла ограничиваться только вопросами содержания или статуса, но и была неотделима от них. Ее мотивы были не только материальными, но и психологическими (нежелание отказаться от политического насилия), социологическими (неприятие безликой бюрократической организации) и политическими (разделяемое с другими фашистами-экстремистами мнение, что пришло время покончить с дискуссиями). Эта мешанина проявилась в письме консула миланской милиции Карини:

«Если мы, вместо того, чтобы расходовать литрами чернила, снова возьмем в руки палки — сколько добра от этого получится! Для тех противников, с которыми мы имеем дело самый лучший и убедительный аргумент значит не больше, чем высохшая смоква… Генерал Радини переведен в Болонью; вместо него прибывает другой, смелый, но совершенно не известный нам генерал. Этот способ обращаться с милицейскими зонами как с армейскими полками или бригадами в принципе абсурден и неизбежно приведет к уничтожению милиции. Генерал Радини — уважаемый и непреклонный фашист, с ним все в порядке. Но он не хотел ехать в Болонью… и я думаю, он, в конце концов, подает в отставку. Если этот пример других станет уроком для нас и то же произойдет в Болонье, милиция распустится и исчезнет. Необходимо, чтобы Вы напомнили ему в этой ситуации, если он сам не понял, что мы надеемся, что добровольческая милиция останется в системе национальной безопасности точно тем же, что и сейчас.

Я пишу это… с чувством настоящего отчаяния в сердце (и я говорю только об отчаянии, потому что дисциплина запрещает мне упоминать другие чувства)… Я живу со своей семьей на 793 лиры и — если не считать скромной пенсии, которую я заслужил за 26 лет бесстрашной, жертвенной борьбы — не стяжал больше ничего… Если с нами будут так поступать, я предвижу, что это орудие обороны в нужный момент (а он, может быть, уже настал!) не откликнется на решающий призыв»22.