Подкидыш - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 103

– Я сама смогу передать ему это, бабушка, – сказала Маргарет и, покраснев, улыбнулась Генри.

Господи, подумал Генри, да она красивее любой женщины при дворе. Если приодеть её в новые, модные платья, она будет выглядеть просто изумительно! Многие будут откровенно завидовать её мужу!

Если бы Маргарет могла прочесть мысли Генри, она, со своей стороны, тоже была бы очень довольна своим женихом.

Свадьбу сыграли второго января, Маргарет, одетая в малиновое бархатное платье, обшитое по подолу и рукавам широкими полосами белого меха, выглядела так чудесно, как только может выглядеть невеста зимой. Генри подарил своей молодой жене белую собачку, крохотное существо с длинной шелковистой шерстью и приплюснутой мордой, привезенную, как он сказал, аж из Китая, и великолепное ожерелье из рубинов и жемчугов. Сесили почувствовала крохотный укол зависти, ибо, хотя её муж и был старшим сыном Баттса и унаследует в будущем все владения своего отца, у мужа Маргарет было и собственное состояние, и жил он гораздо более интересной жизнью, которую теперь разделит с ним Маргарет.

– Я не могу дождаться, когда мы уедем в Лондон и я своими глазами увижу двор, увижу Тауэр, увижу короля и королеву и всех этих богатых и знатных людей! Генри обещал, что при первой же возможности представит меня ко двору. И у меня будут новые платья, ты даже вообразить себе не можешь, сколько новых нарядов у меня появится, и все будут приходить обедать к нам, и...

Сесили слушала с каменным лицом, а голос её сестры поднимался все выше и выше, звеня от волнения. Сесили не могла забыть, что и сама всегда хотела уехать в Лондон и жить там, наслаждаясь круговертью большого города. Общество в Йорке было, на вкус Сесили, слишком пресным. И хотя она любила Томаса, но сейчас вдруг вспомнила, что когда-то Генри обожал её и именно её он обещал взять с собой в столицу.

– Да, да, все это я слышала и раньше, – прервала она свою сестру.

Маргарет с невинным видом широко распахнула глаза.

– Да что с тобой, Сесили, уж не ревнуешь ли ты? У тебя такой прекрасный дом, и Томас, и девочки... – продолжала она провоцировать сестру.

– Нет, конечно же, я не ревную, – огрызнулась Сесили. – У меня нет ни малейшего желания появляться при дворе и лебезить перед королевой – этим вудвиллским отродьем, – поправила она себя, подражая Элеоноре. – Ты же знаешь, что всегда говорит бабушка...

– Фи! Бабушка! Она только и знает, что твердить о том, как она ненавидит королеву, чтобы напомнить всем, как она была дружна с королем, – сказала Маргарет. – Спорю на твои жемчуга, что если бы она встретилась с королевой, то вела бы себя самым почтительным образом, как и надлежит в присутствии государыни.

– Никогда! – горячо воскликнула Сесили. – Бабушка любит милорда Глостерского и ненавидит его врагов. А поскольку он наш покровитель, то и тебе следовало бы сохранять ему верность.

– О, я предана ему безгранично, – беззаботно ответила Маргарет. – Но я не понимаю, почему нельзя оставаться верной милорду и в то же время быть любезной с королевой. В конце концов, мы же не знаем наверняка, что она ему враг. Она пока не сделала ничего такого, что навредило бы ему. – Девушка прищурила глаза. – И как бы то ни было, ты прыгала бы от радости, если бы у тебя самой появилась возможность поехать в Лондон, даже если тебе пришлось бы ежедневно ползать перед королевой на коленях, так что нечего задаваться.

И с этого дня отношения сестер стали натянутыми и холодными.

Вскоре после свадьбы пришла дурная весть. Максимиллиан Бургундский заключил мир с Людовиком Французским, уступив тому часть своих земель и обязавшись прекратить помощь Англии. Сын и наследник Людовика, обрученный с принцессой Елизаветой, теперь должен был жениться на дочери Максимиллиана; отказавшись от принцессы Елизаветы, Людовик перестал выплачивать и тс контрибуции, которые он до сих пор платил Эдуарду и другим английским аристократам. Это был серьезный удар, особенно если принять во внимание, что Бургундия являлась главным связующим звеном в торговле между Англией и Европой; к тому же теперь, когда побережье контролировала Франция, вполне можно было ожидать вторжения с континента.

Но в самом конце января пришли и более приятные известия: за большие заслуги перед королем лорду Ричарду было пожаловано наследственное губернаторство в Западном Приграничье, что делало Глостера, в сущности, полновластным хозяином огромного графства, раскинувшегося от Йорка до самых рубежей Шотландии. Для Элеоноры это значило, что теперь наконец-то Ричард будет в безопасности, правя маленьким собственным королевством внутри большого английского государства и имея достаточно сил, чтобы оградить себя от козней любых врагов до конца своих дней, а также то, что север теперь обретал могущественного и справедливого властелина, что сразу выводило эти земли из того неопределенного положения, в котором они пребывали до сих пор, и делало их неотъемлемой частью страны, живущей по общим законам.

Радость, вызванная этой новостью, почти заглушила тревогу, порожденную другими вестями. Почти, но не совсем, ибо потеря единственного союзника делала Англию беспомощной перед лицом Франции. Прошли слухи, что король был настолько потрясен сообщениями с другого берега Ла-Манша, пришедшими накануне Рождества, что не смог даже принять участия ни в одной праздничной пирушке; не было там, естественно, и лорда Ричарда. Видимо, это было очень грустное Рождество.

Ничто, однако, не могло омрачить настроения Маргарет, с радостным трепетом ожидавшей встречи с Лондоном и двором. Возбуждение Маргарет нарастало по мере того, как приближался день отъезда. Молодожены должны были отправиться в путь на следующий день после праздника Всех Святых, чтобы успеть добраться до своего дома в Лондоне до начала Великого поста, так как Маргарет предстояло взять в свои руки бразды правления хозяйством и убедиться, что все запасы сделаны вовремя и все заказанное доставлено в срок.

– Но ты особенно не беспокойся, – как-то шепнул ей на ухо Генри, когда они были вдвоем. – В Лондоне можно достать все что угодно, если есть золото, а у меня его полно.

– Лучше не говори об этом бабушке, – захихикала Маргарет. – Ей не понравится, что нерадивую хозяйку не будут наказывать за расточительность.

В последнюю минуту перед отъездом молодоженов Сесили забыла о своей холодной отчужденности, обняла сестру и попросила писать ей.

– Мне не терпится узнать о вашей жизни в Лондоне, и, может статься, я никогда вас больше не увижу. Обещай мне писать, Мег, обещай!

Маргарет тоже расплакалась. – Я буду писать, честное слово, буду. Прости меня, если я была несправедлива к тебе, Сесили, – я этого не хотела. Я буду так скучать по тебе. И мы обязательно еще встретимся, совсем скоро! Генри и я достаточно богаты, чтобы часто навещать вас, но и ты тоже должна приехать в Лондон и погостить у нас. Тогда ты сможешь увидеть все своими глазами.

– Не думаю, что это когда-нибудь случится, – печально ответила Сесили, – но если ты станешь мне писать, это будет почти так же замечательно.

После этого сестры обнялись снова – в последний раз, и Маргарет, её муж и их челядь пустились в долгий путь к Лондону.

Глава 24

Как-то вечером в начале мая Том сидел со своей сестрой Маргарет и её мужем Генри в их доме на Бишопсгейт-стрит за поздним ужином. Сегодня утром господин Тома, Ричард Глостерский, созвал совместное заседание обеих палат парламента и городского магистрата и привел их к присяге на верность сюзерену, королю Эдуарду, пятому по счету под этим именем, двенадцатилетнему мальчику. Тем самым был положен конец лихорадочной суете в верхах и ужасным страхам, которые терзали низы, особенно измучив лондонцев, у них прямо-таки душа уходила в пятки. Теперь народ вздохнул с облегчением, начиная надеяться, что, может быть, жизнь и вернется в свою нормальную колею после всего, что было.

– Говорят, – произнес Генри, нарушая царившую в комнате тишину, – что лорд Говард отослал домой тридцать человек из своей свиты. Это добрый знак, видимо, милорд считает, что все будет в порядке.