Лисица на чердаке - Хьюз Ричард - Страница 42

Вот почему, от предчувствия какой беды — омертвевшей пустой оболочкой, из которой упорхнула жизнь, — застыла улыбка на губах Мици, когда она молча взмолилась: «О матерь божия!.. О матерь божия!.. Заступись за меня…»

А сани, скользя и подпрыгивая, неслись вперед, и три обособленных в своей духовной сути существа, тесно прижавшись друг к другу, согласно кренились то вправо, то влево, как одно нерасторжимое целое. Вперед и вперед, сквозь белизну и мрак бесконечного, отягощенного снегом леса.

Под сладкий серебряный перезвон бубенцов, будивший бессчетно повторяющиеся и равномерно затихающие отголоски, под одинаковую для всех троих музыку саней и леса.

19

Когда они наконец добрались до Ретнингена, Франц был немало удивлен, застав там доктора Рейнхольда. Знаменитый юрист был человек весьма занятой и редко посещал дом своего брата, но сейчас Франц, едва вступив в холл, отчетливо услышал характерные модуляции его голоса.

Голос долетал из открытой двери библиотеки, на пороге которой, приветствуя их, уже появился доктор Ульрих.

— Два выстрела! — патетически гремел взволнованный голос. — Прямо в потолок! Пиф-паф! Признаться, редкостный способ привлечь к себе внимание председателя собрания… И конечно же, взоры всех обратились к нему, а он стоял, выпрямившись на маленьком пивном столике, и вокруг все эти вельможи в полном параде — а он в грязном макинтоше, из-под которого торчали черные фалды фрака, совсем как официант, собравшийся домой. И в одной руке громадные карманные часы «луковица», и еще дымящийся пистолет — в другой…

Из библиотеки доносился приглушенный гул возбужденных голосов, Франц что-то бормотал, извиняясь за родителей, которые не смогли приехать, но доктор Ульрих в неистовой спешке, не дав ему договорить, потащил их всех, едва они освободились от шуб, в переполненную гостями библиотеку и усадил в кресла.

— Ш-ш-ш! — взволнованно предостерег он их. — Рейнхольд был в Мюнхене, он видел все собственными глазами! Он выехал оттуда на рассвете и только что добрался сюда через Аугсбург. Они все там в полном сборе — Людендорф, Кар, Лоссов, Зейсер, Пехнер…

— Ты все путаешь, Ули! Все дело в этом Гитлере! — жалобно сказал Рейнхольд. — Я ведь уже говорил тебе!

— …Да, и Отто Гитлер тоже, — поспешно добавил доктор Ульрих. — Один из людендорфовской шайки, — пояснил он.

— Адольф Гитлер… — поправил брата Рейнхольд. — Но только не «и Адольф Гитлер тоже », как я все время пытаюсь тебе втолковать, пока ты бегаешь туда-сюда. Этот ничтожный болтун Гитлер всем им утер нос и выдвинулся на первое место! Что такое Людендорф сегодня? А Кар? Пшик! — Он презрительно щелкнул пальцами. — Уже несколько месяцев оба они преданно таскались за Гитлером по пятам, и каждый наделялся использовать эту безмозглую башку и язык шамана в своих собственных целях, а теперь Гитлер взял и опрокинул все их расчеты!

— Могу себе представить, как комично это выглядело, — благодушно заметил кто-то.

— Да как раз напротив! — Доктор Рейнхольд был явно озадачен. — Каким образом мог я внушить вам такое ошибочное представление? Вовсе нет, это выглядело в высшей степени внушительно! Жутко, если угодно, — мизансцена в духе Иеронима Босха, но уж никак не комично, отнюдь нет!

Слушатели понемногу успокоились и приготовились внимать дальше.

— Зал был битком набит — и все по специальным приглашениям: на сообщение Большой Важности. Присутствовали все, кто хоть что-нибудь значит, включая наш баварский кабинет в полном составе, ну и Гитлер, конечно, тоже, он каким-то образом ухитрился получить приглашение…

— Где это происходило и когда? — шепотом спросил Франц Ульриха.

— Этой ночью. В Мюнхене.

— Но где?

— Ш-ш-ш! В «Бюргерброй». Кар снял там самый большой зал.

— Все мы в какой-то мере догадывались, зачем нас созвали. Будет провозглашена монархия, или независимость Баварии, или, быть может, и то и другое… и даже федерация с Австрией. Но Кар, казалось, не спешил добраться до сути дела. Он все бубнил и бубнил. Его маленькая квадратная головенка (ведь антропометрически этот малый — хрестоматийный пример пещерного человека) склонялась все ниже и ниже на его необъятную грудь, и я уже начал опасаться, что он уронит ее себе на колени! Он выглядел совершенным мертвецом, и только эти его маленькие карие глазки, отрываясь от записок, поглядывали время от времени на нас, как две мышки из норок! Восемь пятнадцать… восемь двадцать… бубнит и бубнит… Восемь двадцать пять… и по-прежнему все еще ничего не сказал… восемь двадцать восемь, восемь двадцать девять — и тут вы бы поглядели на оскорбленное лицо Кара, когда его речь внезапно прерывается этим неподражаемым пиф-паф!

Рейнхольд мелодраматически умолк, явно ожидая, чтобы кто-нибудь задал ему вопрос.

— И что же произошло потом?

— Гробовая тишина. Сначала мгновение гробовой тишины! Но часы в руке Гитлера выглядели не менее красноречиво, чем его пистолет. Вместе с ударом часов, пробивших восемь тридцать, он спустил курок, и в ту же секунду двери распахнулись, и в зал вломился молодой Герман Геринг с отрядом пулеметчиков! Стальные шлемы выросли повсюду как из-под земли; возле каждой двери, возле каждого окна — везде, по всему залу. И вот тут уж начался кромешный ад! Крики, вопли, треск стульев, звон стекла… И все это вперемешку с визгом, который обычно издают женщины в дорогих мехах.

Гитлер соскочил со стола и с револьвером в руке начал пробиваться вперед. Два дюжих геринговских молодчика помогли ему вскочить на эстраду и отпихнуть в сторону Кара. И теперь уже Гитлер стоял там и глядел на нас… Вы знаете, как он таращит глаза и буравит вас психопатическим взглядом? Видели вы когда-нибудь эту долговязую и вместе с тем странно коротконогую фигуру? («А вы, друг мой, случайно не один ли еще образчик пещерного человека? — подумалось мне. — Во всяком случае, вы никак не принадлежите к нордической расе…») Но вы не представляете, с каким обожанием пялились на него из-под своих оловянных шлемов эти его гладиаторы, эти дюжие тупицы, эти его солдаты-муравьи, а их там этой ночью был, казалось, целый легион, можете мне поверить!

Тут снова на мгновение воцарилась такая тишина, что было слышно, как Гитлер сопит — ну прямо как кобель, обнюхивающий суку! Он был чудовищно возбужден. Оказавшись лицом к лицу с толпой, он всякий раз испытывает самый настоящий оргазм — он не стремится увлечь толпу, он ее насилует, как женщину. Внезапно он принялся визжать: «На Берлин! Национальная революция началась — я объявляю ее! Свастика шагает! Армия шагает! Полиция шагает! Все шагают вперед! (Голос доктора Рейнхольда звучал все пронзительнее и пронзительнее.) Этот зал в наших руках! Мюнхен в наших руках! Германия в наших руках! Все в наших руках! »

Разыгрывая свою пародию, доктор Рейнхольд окинул вызывающим взглядом собравшихся, словно говоря: «Ну-ка, кто из вас посмеет двинуться с места?» Ноздри его раздувались. Он продолжал: «Баварское правительство низложено! Берлинское правительство низложено! Бог Вседержитель низложен! Да здравствует новая Святая Троица: Гитлер — Людендорф — Пехнер! Хох!»

— Пехнер? — недоверчиво произнес кто-то. — Этот… длинный, косноязычный полицейский?

— Некогда тюремный надзиратель Штадельгейма, ныне — новый премьер-министр Баварии! — торжественно провозгласил Рейнхольд. — Хох!

— И Людендорф… Значит, за всем этим скрывается Людендорф, — заметил кто-то еще.

— Н-да-а… В том смысле, как хвост «скрывается» за собакой, — сказал Рейнхольд. — Главнокомандующий трижды прославленной (несуществующей) Национальной армии! Хох! А военным министром будет Лоссов. Уверяю вас, когда Людендорф тоже поднялся наконец на эстраду, он дрожал от ярости: было совершенно очевидно, что Гитлер обвел его вокруг пальца. Людендорф понятия не имел о том, что готовится переворот, пока они не притащили его сюда. Он произносил какие-то слащавые слова, но был при этом похож на примадонну, которой перед выходом подставили за кулисами ножку.