Татарский удар - Идиатуллин Шамиль - Страница 37

37

И тут Витька Семенцов рявкнул — как нестриженым ногтем в мозг: «Чинк! Мешкан! Не тот дом!» Кравченко развернулся к воротам и увидел, как группа выскочила сразу из двух дверей дворца, и Витя с Женей, а с ними еще один «бетовец» бросились к воротам — все с пистолетами в руках. Семенцов, едва заметив Кравченко, что-то заорал и ткнул «береттой» куда-то вправо. Опять оглушил наушник, а левое ухо на громовом фоне просто спасовало. Но и без того Кравченко понял все, ввалился в стопорящий дыхание ужас и, кажется, сел прямо на асфальт. Но ему это только показалось, потому что в следующую секунду Миша обнаружил, что покрыл половину пятидесятиметрового расстояния до ворот нового дворца, расположенного неудобно — под тупым углом к старому, чуть вверх по холму и мордой в противоположную сторону. И еще он обнаружил, что навстречу ему от такой же ментовской будки выбегает парень в штатском, а Миша выдергивает «стечкина» и стреляет прямо от груди.

У парня дернулся синий галстук, словно под ним лопнул маленький воздушный шарик. Хозяин галстука, запнувшись, косо повалился наземь, неловко мотнув рукой со стволом в сторону Кравченко. Миша заметил, что перед левым глазом что-то мелькнуло, однако решил не обращать внимания на пустяки, а лучше слегка подпрыгнуть, чтобы не споткнуться о неловко дергающиеся ноги охранника. Но подпрыгнуть Миша не смог, потому что умер.

2

В бегу я его достану, он от меня не уйдет, это было ясно, и в рукопашной, наверно, одолею. Что же касается перестрелки, то тут мне следовало бы дать фору…

Владимир БогомоловМОСКВА. 20 ИЮНЯ

— Олежек, ты смотришь? — осторожно спросил Василий Ефимович.

— Да, — сказал Придорогин. — Ты где?

— Подъезжаю.

Придорогин хотел еще что-то сказать и даже шевельнул губами, но нажал кнопку отбоя.

Обращиков зашел в кабинет через десять минут — Придорогин распорядился проводить его немедленно.

Президент стоял почти вплотную к экрану, с телефоном в одной руке и пультом в другой. Смотрел новости, в которых по третьему кругу, теперь же в замедленной съемке, показывали, как Женя Касаткин размазанной тенью вылетает из-за черной решетки ажурных ворот, раскидывает руки со стволами и, отрешенно глядя перед собой, палит в разные стороны. Эффективность стрельб оператор зафиксировать не сумел, полностью сосредоточившись на Жене, — и правильно сделал. Мгновенную смерть от огнестрела уже кто только не снимал, а вот реальное «качание маятника» до сих пор на телепленку не попадало. Правда, даже в рапиде трудно разобрать, что Женя делал: камера просто не успевала за его движениями, постоянно выбрасывавшими Касаткина за край кадра. А когда оператор, сообразив, уменьшил план изображения, оказалось, что Женя непонятно, как моль, пританцовывает на ходу, слегка водя головой, подергивая плечами и ногами и редко-редко стреляя.

Когда изображение совсем смазалось, Придорогин негромко спросил:

— Они охерели, что ли, на весь мир работу «беты» показывать?

Обращиков вздохнул:

— Олежек, они на самом деле ни фига не показывают. И обещали еще часок подождать. Больше не могут. Ты Си-Эн-Эн включи.

Президент нажал кнопку на пульте. Американцы тоже крутили запись раз за разом — но, в отличие от перепуганных до поноса российских коллег, использовали все восемь минут хронометража. Обращиков успел выучить сюжет наизусть, поэтому смотрел не столько на экран, сколько на Придорогина. Тот почернел лицом — при том, что самого главного еще не видел.

На экране удмуртский мальчик Миша, едва различимый за бродящими ногами в джинсах и мини-юбках (съемка велась примерно с полуметровой высоты), вдруг развернулся и бросился бежать, расшвыривая людей в стороны. Изображение зашаталось, разъехалось и тут же стало четким — оператор принял камеру на плечо и дальше снимал, ни разу не сбившись. Он взял общим планом Мишу и вылетевшего ему навстречу «быка», поймал Мишин выстрел и ответный выстрел уже вырубленного охранника (встроенный микрофон «бетакама», как всегда, переврал звук, сделав его по-игрушечному звонким) и даже успел схватить фонтанчик на Мишином затылке, прежде чем удмурт повалился, растопырившись, как опрокинутый табурет.

Дальше следовал монтаж съемок с трех точек: очевидно, к тому времени опомнились коллеги первого оператора. Один из них и уловил торжественный выход Жени, за которым следовали Шурик и Витя из Самары. Женя сразу открыл огонь по группе, выскочившей следом за сваленным охранником. Двое татар осели, остальные рассыпались. Шурика камеры потеряли — он рванул по склону вниз, явно оттягивая огонь на себя. Витя на секунду застыл у ворот, поводя стволом, потом бросился к уставившемуся на него белобрысому парню, не то туристу, не то журналисту, который, пятясь, не переставал что-то испуганно говорить в сотовый телефон. Витя, неразборчиво зарычав, с лету ударил пистолетом по телефону — парень рухнул наземь, и к нему побежала девушка в белом брючном костюме. Витя отвернулся от них, заметил удмуртского мальчика Мишу, подбежал к нему, схватил за плечи, перевернул, увидел багрово-стеклянистый сгусток вместо глаза и тут же отпустил. В этот момент у самарца подсеклось колено, он сел на асфальт, попытался подняться и получил пулю в лицо.

Через сползшего наземь Витю хитро, боком перескочил Женя, в прыжке выстрелил последний раз, положив или подавив всех противников. Через десяток секунд он добрался до новых ворот. Туда же набегал снизу Шурик. И тут по ребятам ударили из нескольких автоматов вышедшие на высокое крыльцо Нового дворца люди — их почти не было заметно из-за прутьев забора. Касаткин сложился пополам и упал головой в щель между прутьями решетки. Шурик все-таки ввинтился в проем ворот, попытался выстрелить в сторону крыльца, но его голову разнесли очереди — это сволочь-оператор успел взять предельно крупно.

Придорогин выругался и собрался выключить телевизор. Обращиков мягко тронул его за рукав. Ни сил, ни охоты говорить не было. Придорогин покосился на Василия Ефимовича и снова уставился на экран. На экране была каша: журналисты и туристы, попадавшие, едва началась перестрелка, с криками и плачем поднимались и пытались куда-то бежать. Но со всех сторон налетела охрана и милиционеры-срочники. Они истеричными криками и чуть ли не прикладами принялись выстраивать публику вдоль решетки. Суматохи добавил вертолет, который взялся барражировать над территорией — на небольшой, судя по задавившему все грохоту, высоте. Операторов никто почему-то не трогал.

Тут картинка разделилась пополам: слева камера, летевшая в панорамном обзоре, миновала размазанное белое пятно и тут же вернулась к нему. Пятно оказалось девушкой в белом костюме, хлопотавшей вокруг парня, которого снес дурачок Витя. Правую сторону экрана заняла съемка, которую вел оператор, стоявший за спиной девушки, — видимо, они были с одного канала. Сшибленный самарцем парень сидел на асфальте, держа на весу левую руку, и лыбился, явно успокаивая девчонку. Ухо и скула у него заметно припухли, но кровили чуть-чуть. Девушка убедилась, что с говоруном все в порядке, и, не отнимая руки с платком от лица потерпевшего, обратила-таки внимание на творившееся вокруг. Довольно хладнокровно осмотрелась, развернулась к своему оператору и показала ему, что надо снимать юных милиционеров, осторожно оттаскивающих трупы к забору. Камера, дававшая левую картинку, потеряла было интерес к трогательной группе, но опять вернулась, когда девица крикнула:

— Лешик! Сюда, я сказала!

Левый оператор взял на прицел Лешика, а тот, развернувшись к сгрудившимся у забора зевакам, уперся объективом в «бетовца» Валеру Дементьева, которому пришлось наблюдать за безнадежным боем товарищей из-за решетки первого дворца.

Обращиков с самого начала не хотел включать Валеру в группу, потому что так в нем толком и не разобрался. По словам психологов, Дементьев был идеальной машиной, которая выполнит заложенную в нее программу, даже если лишится руки, ноги и головы. Но создавалось впечатление, — у Обращикова, по крайней мере, — что Дементьев действует слегка нарочито, словно на публику работает. В Чечне, Грузии и Афганистане это Валерке не мешало, но от внутренних операций Василий Ефимович отстранял Дементьева до последнего — и сдался только потому, что успел пообещать Жене полную свободу маневра. А Женя, дурак, потребовал участия всего состава основной пятерки.