Дева и Змей - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 6

Шоколад с профитролями был, на взгляд Элис, идеальным вариантом завтрака. Сама она, конечно, даже путешествуя в одиночестве, все равно старательно жевала с утра овсяные хлопья, запивая их соком: мама с раннего детства внушала, что завтрак должен быть в первую очередь полезным, а вкусно поесть можно в обед, если только не каждый день. Маме приходилось верить. Она к своим пятидесяти шести годам сохранила идеальную фигуру и цвет лица, и Элис собиралась повторить этот подвиг, пусть даже придется всю жизнь питаться овсянкой. Однако если предлагают шоколад, отказываться глупо. А за нежнейший крем в профитролях, Элис, не раздумывая, отдала бы пару лет молодости.

– Так что за вход в холмы? – напомнила она, удержавшись от желания облизать пальцы и вытирая их о салфетку.

– В Холмы, – поправил Невилл, – разве вы не знаете о Волшебных Холмах, где обитают феи? Вход туда открывается на закате и закрывается с рассветом, а феи приходят в Тварный мир ночами, чтобы танцевать на лесных полянах.

– Это вы про фейри говорите? – догадалась Элис, – и что же, где-то здесь есть вход в Волшебную страну?

– Заметьте, – Невилл улыбнулся, в черных глазах его пробежали алые искры, – это вы вспомнили о Волшебной стране. Я говорил лишь о Холмах.

– Да кто же не знает этих сказок? – Элис надкусила еще одно пирожное. – Рип Ван Винкль, Майская королева, Всадник без головы, тролли всякие. Время в Волшебной стране течет иначе, а эльфы заманивают к себе людей, чтобы… Вот я так и не поняла, чтобы что? По-моему, из одной только вредности.

– А еще от них молоко скисает, – с совершенно серьезным видом кивнул Невилл. – Время в Волшебной стране не то, чтобы текло иначе, мисс Ластхоп, я сказал бы, что время струится вокруг нее, и тамошние обитатели могут по своему усмотрению нырять в эти потоки. Я вижу, вам действительно интересно. Значит, дело не в одних только сказках?

– На самом деле, – Элис все-таки облизала пальцы, – да. Я изучаю европейский фольклор.

– Но в Европу вы отправились отнюдь не с исследовательскими целями. Зачем же? Вы знаете, что ищете, или положились на удачу и переменчивый ветер?

Определенно, у него была странная манера выражаться. И он странно выглядел. И смотрел тоже очень странно. Может быть, именно из-за необыкновенного этого взгляда, из-за гипнотической тьмы под ресницами, то, что говорил он, и то, как он говорил, при всей своей странности не пугало и даже не казалось чудачеством.

– Я ехала в Москву, – сообщила Элис, глядя поверх кружки, – не знаю зачем. Просто так – посмотреть.

– Если дорога привела вас в этот город, значит то, что вы ищете – здесь. Кто-то приехал сюда нынче утром, и за ним шлейфом тянется резкий славянский говор, шумные улицы, смрад тысяч машин и запах крови от не столь уж древних камней.

Элис чуть не подавилась шоколадом:

– Как вы узнали?!

Ответом ей была улыбка, отчасти довольная, отчасти виноватая:

– Увидел с башни русскую машину. Надеюсь, вы простите мне склонность к мистификациям, мисс Ластхоп? Это, право же, не самый большой грех, а кроме того, добавляет остроты ощущениям. Однако я совершенно серьезно советую вам задержаться в Ауфбе. Местный фольклор достоин вашего внимания – ведь здесь одно из немногих мест, где фейри действительно выходят танцевать на полянах.

Курт, конечно, знал о том, что наследство, отыскавшее их с матерью, было немаленьким. Знал хотя бы потому, что сам ходил по чиновникам, оформляя все необходимые бумаги. Варвара Степановна Гюнхельд значилась по завещанию всего лишь опекуном и распоряжаться состоянием не могла. Тем более что к тому времени, как семья Гюнхельдов узнала о наследстве, Курт был уже вполне совершеннолетним как по советским, так и по германским законам.

Ни ему, ни матери деньги были, вроде бы, как и не нужны. Курт сразу решил передать нежданное богатство в какой-нибудь фонд помощи голодающим детям, ну, разве что, купить матери дачу, о которой та давно мечтала, да, может быть, себе “Волгу”, вместо старенькой “Победы”. Однако Варвара Степановна проявила неожиданную настойчивость и сказала, что после ее смерти – хоть в Фонд Мира, а пока в хозяйстве не будут лишними ни советские рубли, ни немецкие марки.

– Буржуями станем, – пошутил Курт, без особого интереса прочитав сумму, в которую оценивалось их нынешнее состояние.

– Надо хоть посмотреть, как там и что, – решила Варвара Степановна, – я эти края только в войну и видела. Красиво там было, несмотря на бомбежки.

Сказано – сделано. Мать всегда была легка на подъем, легче даже, чем сам Курт. Вечером она решила ехать, а ночью он уже вез ее в аэропорт. Тогда, конечно, не подозревая о том, что целый год пройдет прежде, чем они снова встретятся.

И вот, поглядите, чем обернулась шутка о буржуях. Трехэтажным домом, не домом даже – целым дворцом с садом, внутренним двором, каминами и паркетом. Мать писала о том, что дом их самый большой в городе, но уж чтобы настолько!

– Они здесь не любят роскоши, – рассказывала Варвара Степановна, пока сын, ошеломленно вертя головой, обходил просторные комнаты и залы, – зато рукоделия в большой чести. Посмотри только, какая резьба на стенах! Панели из настоящего дуба, говорят, раньше его добывали в лесах за холмом. А каминные решетки? И ограда в саду, ты обратил внимание? Такие кружева и в музее выставить не стыдно, а они для себя делают. Чужих здесь почти и не бывает…

Курт все никак не верил, что его дорогая мама – директор школы, коммунист – хорошо чувствует себя в этом великолепии. И прислуга еще: садовник, привратник, три горничных, кухарка, ключница…

Завтракать он отказался – решил дождаться Элис. Она должна была появиться с минуты на минуту – не так далеко от центра города до окраин, а на Змеиный холм все равно не подняться. Очень густо зарос он чертополохом, ежевичником и шиповником. Сорный лес. Ценного дерева там нет, зато процветает разная колючая дрянь. Специально захочешь, и то так от людей не отгородишься. Хотя слазать в развалины было бы интересно. Взять топорик, одежду поплотнее. Может, брезентовая куртка-целинка выдержит здешние колючки?

– Не торопится она, – заметила мать, прекрасно понимающая взгляды, которые Курт бросал в окна, – по опушке, наверное, бродит, ежевику щиплет. Здесь ягоды ранние. А Элис твоя, сразу видно – дитя большого города, ей дикие ягоды и видеть-то раньше не приходилось.

– Во-первых, не моя, – с достоинством уточнил Курт, – во-вторых, ты-то, сама коренная москвичка, много о ягодах знаешь?

– Я полтора года служила на Украине, – напомнила Варвара Степановна.

– Ага, – осклабился Курт, – в Харькове. А там яго-од…

В конце концов, решили не ждать. Сели за стол. Курт с некоторой опаской поглядывал на прислуживающую за завтраком пожилую даму. Горничную? Кухарку? Экономку? Да пес их разберет! Честно говоря, не на такую атмосферу рассчитывал он. Думалось, несмотря на все письма, о маленькой столовой, о клетчатой красно-белой скатерти, как дома, в Москве. И мать сама наполняет его тарелку…

Но тут зазвенел колокольчик – где-то далеко, в холле. А вскоре появилась еще одна горничная, – на сей раз уж точно горничная, – и доложила, сложив руки на белом фартучке:

– Госпожа Гюнхельд, господин Гюнхельд, к вам госпожа Ластхоп.

С появлением гости Курт почувствовал себя свободнее, тем более, что сама Элис не смутилась официальной обстановкой и прислугой в фартуках. Когда она вошла, он встал, отодвинул для девушки стул перед третьим прибором.

– А я, представляете, зря грозилась насчет завтрака, – Элис обращалась вроде бы к нему, но смотрела на Варвару Степановну, – извините, что доставила хлопоты.

– В вашем возрасте, милая, сколько бы ни съел, всегда можно еще чуть-чуть. Я не буду заставлять, но надеюсь, хотя бы блинов вы попробуете? Курт, вот твои любимые, с мясом. Элис, возьмите вот эти – маленькие, налистники. Таких вы в своей Америке не найдете.