Охотник за смертью - Игнатова Наталья Владимировна - Страница 14

Он бросил через тын четыре прозрачных тонких нити, безошибочно отыскав среди местных четыре родных души. Братья-охотники, приставленные охранять его, – мог бы и сам сообразить, что никуда они не денутся, – были рядом на Меже, останутся рядом и в тварном мире. Братьям достаточно было прикосновения паутины, чтобы поспешить к Пауку.

Эльне… ох, ей, наверное, нужны были хоть какие-то объяснения. Но – потом. Все потом, а сейчас пришла в голову мысль – или даже идея, – словно добрый гений осенил крылом, пролетая.

И Альгирдас поспешил к шалашу, не дожидаясь, пока охотники присоединятся к нему. Одежда на нем курилась паром, стремительно высыхая.

Паутина – ну, конечно же! Духи связаны между собой одной службой, одним господином, и сколько бы ни было их, от одного к другому всегда можно кинуть ниточку. Хватило бы сил. Впрочем, на такое дело можно взять и у слепого бога. А там посмотрим, чем расплачиваться.

На полночь отсюда, в землях, граничащих с владениями Старейшего Оржелиса, мертвых не сжигали. Их закапывали в землю вместе с оружием, украшениями и посудой. На съедение червям. Как будто никогда не слышали о Совии , донимавшем собственного сына требованиями похоронить его пристойно, пока тот не перепробовал все виды погребения. Своенравный старик остановился на сожжении тела, а уж кому, как не мертвецу знать, что для него лучше? Суеверным Альгирдас не был, и любой погребальный обряд принимал как должное: ведь мертвый не станет беспокоиться, если он похоронен согласно своей вере. Однако в том, что тело умершего гниет и поедается червями, Паук находил нечто… неприятное. Да. То есть меньше всего хотелось бы самому оказаться в таком положении. Альгирдас уверен был, что он-то наверняка встал бы и пошел донимать живых. И ладно, если по-хорошему, как Совий.

Да пусть бы их, соседей, с их обычаями. Мысли о тысячах мертвецов, не ставших золой и пеплом, безропотно и терпеливо лежащих в земле стали беспокоить отнюдь не из страха перед червями. Просто эти мертвые, если, не приведи боги, что-то нарушилось в защитных обрядах, проведенных при захоронении, могут стать добычей все того же Сенаса. И, по словам плененных духов, к этому все идет. Одержимый, волей бога-покровителя попавшийся на пути Паука – один из немногих живых, кого использует в своих целях прародитель упырей. Сенас предпочитает мертвых. И в его распоряжении предостаточно трупов. Братство изрядно уменьшило число его детей, обращенных смертью и кровью; братство умиротворяет заложных мертвецов, лишенных достойного погребения, самими людьми отданных во власть Сенаса; но не может же братство раскапывать курганы и могильники, проверяя, спокойны ли захороненные в них. Обычные люди, умершие чистой смертью, люди, которых в последнюю очередь станешь подозревать в том, что они могут встать и пойти.

Нет, не так, как Лазарь.

– Найдите малдининкасов , – приказал Паук, когда появились рядом его верные телохранители, – молителей, – перевел он на язык Ниэв Эйд. – И помогите им провести все необходимые обряды. Приводье нужно защитить от мора. И эту рощу нужно защитить. И меня бы тоже неплохо было…

Последнее представлялось телохранителям трудновыполнимым: как защищать от заразы человека, намеревающегося выманить ее к себе? А как не защитить? И не в том даже дело, что Син голову снимет, если с Пауком что-нибудь случится… ага, Син снимет, на место прирастит и снова снимет… Син, он такой. А в том дело, что это же Паук! Малой – общий любимец и непреходящая головная боль.

– Воспрепятствовать, – задумчиво, словно бы про себя, пробормотал Дрейри, командир охраны, – не дозволить…

– А как? – нагло спросил Паук. – Как в Щецине? Да, и мне понадобится… может быть… в общем, пусть кто-нибудь рядом будет.

Лиетувенсы, вселившиеся в тело имеющегося под рукой одержимого, уже не смогли бы вырваться из паутины, – с ними можно было делать, что заблагорассудится. Высосать досуха, не оставив даже пустой шкурки, – ну нет у духов шкурок! – заставить служить себе или вечно пребывать да вот хотя бы на этом холме без права вредить людям или зверью. Можно было просто уничтожить. А еще через них можно было добраться до остальных. Связанных, в свою очередь, с теми духами, что искали сейчас подходы к погребенным мертвецам.

Черная болезнь, мара по-здешнему, – раба Гильтине, темной богини гнева и несчастий. А Гильтине нередко прибегает к помощи беспокойного навья, чтобы помочь своим рабам добираться из города в город, бродить между деревнями. Как будто договор у них с Сенасом, а может так оно и есть. Сами-то духи, – не важно, болезнь они, смерть или безумие, – ходить не могут, а летают лишь очень недалеко, зато мертвяка только отправь, и уж он пойдет, и дойдет, и сделает все, что нужно. А с другой стороны, если бродячего мертвеца можно остановить молитвой, то с духами это получается далеко не всегда. А там, куда пробираются духи, появляются и новые мертвецы.

Но это так – далекие мысли, посторонние, как называет их Син. Старший наставник говорит, что, делая дело, думать не нужно вообще ни о чем, даже о том, что делаешь. Альгирдас так не умеет. Слишком многое слышит, слишком многое чувствует, а если глаза закроет, мысли и чувства перемешиваются так, что и не отличить.

Он по одной, по две выбрасывал в пространство ищущие, жадные кончики липких нитей, зацеплял неосторожных лиетувенсов и, отбивающихся, тянул к себе, в шалаш на опушке священной рощи. В тело одержимого. Имени его Паук так и не узнал, а сейчас уже и не хотел знать. Зачем знать того, кого собираешься убить?

Рядом был Дрейри. Рядом был Упинис Девос , ободряюще плещущий волнами, и Бирзулис была – божество березы, той самой, тоненькой, на краю высокого берега. А у девчонки глаза такие же… вот она тут же, чуть поодаль… Эльне. И незачем ей видеть, что здесь будет. Что сделает заезжий гость с человеком, которого ее отец спасти хотел.

– Уходи! – приказал Паук. Не глядя приказал, выстрелил липким тягучим словом, и не захочешь – послушаешься.

Она не послушалась, но над этим задумываться уж точно было не время.

В воротах уже пылали костры, загоревшиеся от живого огня. В этот раз малдининкасам удалось сразу дозваться богов, и пламя вспыхнуло, едва коснулись друг друга осиновые чурбачки. Добрый знак, уж до того добрый – никогда такого не бывало. Чужаки, приехавшие следом за черноволосым галингасом, не вошли за частокол, но чудилось, незримые нити протянуты от них к молителям, и само небо дышит, вливая в человеческую плоть свою неизреченную мощь.

Кто они такие? Откуда? Эльне безоговорочно поверила, что эти четверо пришли с добром и помогут защитить Приводье от неведомой напасти. От Мары? Да хоть бы и так, правда, непонятно, откуда ей здесь взяться. А вот «галингасу», назвавшемуся Пауком, поверить не получалось. Честно сказать, не очень-то она и старалась поверить.

Парни его лет, а то и младше, уже ходили в набеги на врагов и возвращались с добычей, и хвастались шрамами, полученными в бою. А у этого даже воинских браслетов еще ни одного не было. Худые, перевитые жилами руки без браслетов выглядели жалко. И сам он весь был какой-то совсем чужой, более чужой, чем зайды, что с ним явились. Тощий, черный, узколицый, со страшными белыми глазищами – то ли слепец, то ли всю жизнь в подвале прожил, не видел ни неба, ни солнышка.

Галингас? Ну да! Колдун, может быть? Или злобный чаровник, из тех, что детей воруют и Вялнису отдают, а после смерти ходят кровь из людей сосать.

От этой мысли Эльне отказалась даже с некоторым сожалением. Отец ее, без сомнения, распознал бы колдуна. И уж во всяком случае, не посылал бы к колдуну свою единственную дочку. Да еще с таким обыденным угощением, как каша и рыба из реки.

Ну а кто тогда? Не боец – ни топора при нем, ни даже дубинки, только нож маленький. Не колдун – это тоже ясно. Чаровник? Ага, куда там! Чародейству всю жизнь учиться надо, и пока борода седая до пояса не вырастет ходить тебе в учениках. По одежде видно: рода он княжеского, но откуда бы взяться там такому черному, да тощему? И без оружия…