Государевы люди - Ильин Андрей - Страница 42

— Но, может быть, вас привлекали на вторые роли, может быть, за кем-нибудь проследить или кого-нибудь арестовать? — вкрадчиво спрашивал следователь.

— Нет. В политическом сыске работали весьма серьезные люди, которые не допускали в свою работу посторонних.

— Как вы изволили сказать — «весьма серьезные»? То есть вы считаете верными методы работы царской «охранки»? Иначе говоря — одобряете их?

— Как вам будет угодно, — пожимал плечами Мишель.

И следователь писал, как ему было угодно.

— Извольте прочесть и подписать.

Мишель читал протокол, вычеркивал фразы, которых не говорил, и ставил свою подпись.

Все это было не следствие — пародия на него. Если бы он попал в руки прежних следователей, они бы быстро узнали все, что им требуется.

Следователь уходил, а Мишель, затребовав перо, писал очередное прошение, теперь уже на имя министра внутренних дел.

Так за чисткой мисок и ложек и писанием бесконечных прошений проходили дни. Здесь, в тюрьме, время имело какой-то свой, особый отсчет — медленный и вязкий. Иногда Мишелю казалось, что он сидит здесь много-много лет.

Отправляя в тюрьмы и на каторгу преступников, он никогда не предполагал — куда, а теперь имел возможность прочувствовать на себе то, что должны были ощущать они. Побывав ранее там, где они, он вряд ли бы стал настаивать на больших сроках...

И снова приходил следователь и интересовался:

— Имели ли вы в своей работе сношения с тайными агентами?

— Безусловно, — кивал Мишель.

— Вы сами вербовали их?

— Некоторых сам, других — другие, иные приходили добровольно, предлагая свои услуги.

— Но это же варварские методы — заставлять честных граждан указывать друг на друга! — возмущался похожий на гимназиста следователь.

— Это самый действенный метод сыска, — не соглашался с ним Мишель. — Только так можно заранее узнать о преступлении, может быть, даже о готовящемся смертоубийстве, и не допустить до него. Кроме того, все известные мне агенты работали по доброй воле, получая за это из казны деньги.

— И в «охранке» тоже?

— Вполне может быть, — кивал Мишель.

Возмущенный коварством «охранки» следователь захлопывал папку и дверь и удалялся...

Как-то незаметно, исподволь наступило не по-питерски теплое лето. Хотя за толстыми тюремными стенами жара никак не ощущалась — в тюрьме всегда был один и тот же, всегда одинаковый климат...

Потом, как-то вдруг, жизнь за стенами забурлила, о чем можно было судить по частой стрельбе из револьверов, винтовок и пулеметов. И даже по отдельным орудийным выстрелам, от которых вздрагивали и дребезжали в окнах стекла.

Мишель не отходил от окна, напряженно прислушиваясь, ловя доносящиеся с воли звуки. Но частая, беспорядочная, с разных сторон, пальба, не давала представления о том, что там может происходить.

Испуганные надзиратели сбивчиво рассказывали про бои на улицах, про грузовики, битком набитые вооруженными солдатами и матросами, про разгромленные магазины и лавки, про сотни мертвецов, которые валялись на улицах и плавали в каналах и Неве!

— Не иначе опять революция! — говорили шепотом они.

Еще одна?.. Да ведь только что февральская была!

Но выстрелы продолжали трещать, а орудия бухать. Значит — точно!

Что было ждать от новой революции — скорого освобождения или еще худшего преследования, было неизвестно.

Стрельба продолжалась пару дней, после чего стихла. И в «Кресты» повалила новая публика.

— Какие-то большевики, — сообщил надзиратель. — Они, вишь ли, хотели бунт учинить, чтобы сверху стать, а их Временные правители всех поразогнали! И к нам сюда чуть не сотню свезли!

Кто такие большевики и чего им надобно, никто толком не знал. Скорее всего, еще одна, вроде эсеров, партия, которая, как поговаривали, брала деньги у немцев, будучи поголовно их шпионами. Впрочем, теперь это не имело никакого значения, поскольку их бунт был усмирен, а всех зачинщиков рассовали по тюрьмам.

Хотя что-то все-таки изменилось.

Потому что вдруг в камеру к Мишелю зашел надзиратель и спросил:

— Вам дверь на день запирать или как?

— В каком смысле? — не понял, о чем он говорит, Мишель.

— Я говорю, если вам дверь запереть надо-ть, вы скажите. А то некоторые хотят, чтобы она открытой была.

— И что, если дверь будет отперта, выйти можно?

— Оно, конечно, не положено, но в виде исключения — с превеликим нашим удовольствием, — загадочно ответил надзиратель, истекая показным добродушием. — Только вы, милостивый государь, далее коридора не ходите, а то как бы беды не приключилось.

Значит, в коридор можно?!

— Тогда не закрывай, не надо, голубчик! — сказал Мишель, ожидая что это непременно какая-нибудь провокация.

Но надзиратель точно ушел, дверь за собой не закрыв! А минуту спустя в нее сунулась чья-то лохматая голова.

— В шахматы не желаете?

— В какие шахматы?.. — совершенно обалдел Мишель.

Но как-то так непроизвольно, само собою кивнул.

— Вот как славно, — обрадовался его гость. — А то в третью камеру стучусь — и хоть бы кто!..

Исчез и через секунду растворил дверь. В руках у него была верно шахматная доска с расставленными фигурами!

— Какими изволите играть — белыми или черными?

Все это напоминало какое-то помешательство.

— Позвольте... Как вы смогли? — спросил Мишель, кивая на распахнутую дверь.

— Ах это, — весело усмехнулся шахматист. — Пустое. Мы сказали надзирателям, что, когда придем к власти, всех их непременно перевешаем, ежели они нас притеснять станут. Вот они, на всякий случай, и испугались. Ну что — ваш ход?..

— Простите, с кем имею честь? — все же спросил Мишель.

— Лев Давыдович, — ответил шахматист. — Троцкий...

Глава 41

Москва гудела. Виданное ли дело, чтобы брата полюбовницы царя и полюбовника царицы в пыточную сволокли! Да так, что никто того, но в первую голову сам несчастный, не ожидал! Весь вечер накануне царь Петр с Виллиамом Монсом и другими придворными кутил, слова ему приветливые говорил, вида не показывая, что на него злобу затаил. Показалось Петру, что царица с Монсом амуры крутит. А может, и впрямь, потому как все знали, что Виллиам в большой доверенности у Екатерины состоял, будучи правителем ее канцелярии, а сестра его — Матрена Балк — была любимой ее фрейлиной, отчего оба являлись весьма могущественными особами при дворе. Но только злые языки утверждали, что Монс не только канцелярскими делами царицы заведует, но и иными... Видно, кто-то царю о том шепнул или сам он что-то — взгляд страстный или иной знак внимания — заметил и порешил Монсу отомстить.

В девять вечера Петр отпустил Виллиама, сказав, что идет в свою спальню и на другой день с ним встретиться условившись. Не подозревая ничего для себя худого, Монс прибыл домой, разделся и стал трубку курить. Только слышит вдруг, как перед крыльцом карета остановилась и кто-то в дверь стучит. Отворили, а там сам начальник тайной канцелярии генерал-майор Андрей Иванович Ушаков стоит. И говорит:

— Собирайся-ка, друг сердешный!

Испугался Монс, но все равно поначалу надменно держался, веря, что царица его в обиду не даст и из любой беды вызволит.

Встал, оделся.

А Ушаков у него шпагу и ключи требует! И уж теперь всем все понятно... Монс побелел — чуть чувств не лишился. Отдал шпагу и ключи. Андрей Иванович все его бумаги в мешок свалил и с собой забрал. А что не унес — то опечатал! И повез Монса на своей карете, да не в тайную канцелярию, а к себе домой, отчего тот сперва даже немного взбодрился, надеясь на лучшее.

Приехали. А в доме генерал-майора государь император, с которым они не далее как два часа назад расстались!

— А... и ты здесь, — сказал Петр, бросив на Монса презрительный взгляд. И боле с ним уже не говорил.

И уж тут только Ушаков объявил Монса арестованным, обвинив его и сестру его Матрену Балк в том, что, управляя доходами Екатерины, они ее обкрадывают и разные заговоры против нее и государя императора чинят.