Государевы люди - Ильин Андрей - Страница 51

Петр махнул.

И тут же к Густаву подскочили заплечных дел подручные генерал-майора. Одним движением, рванув от ворота до пупа, сорвали одежду, подхватив, поволокли под крюк, завернули, стянули веревками руки... Замерли, вопросительно глядя на Ушакова.

— Тяни, — спокойно сказал тот.

Разом, взявши за конец веревки, потянули. Руки Густава задрались за спиной, поползли, выворачиваясь вверх. Он тянулся, пытался привставать на цыпочки — да куда там!

Охнул Густав Фирлефанц!

Петр, приблизившись, жадно глядел ему в глаза:

— Ну, говори, говори, Густав! Сговаривался с собакой Монсом?

Густав помотал головой.

— Тяни! Быстрее тяни! — приказал царь.

Палачи разом потянули, аж присев от натуги! Крупен был Густав, тяжел!.. Страшно захрустели выворачиваемые суставы, и руки его, прокручиваясь в плечах, стали задираться вверх, утягивая за собой тело.

Привычный к чужим мукам, Ушаков спокойно глядел на мычащего от боли Густава, прикидывая, сколько тому плетей отпустить, чтобы он раньше времени дух не испустил, чтобы царя потешил.

А, пожалуй, и три десятка!..

— Ну, теперь-то скажешь? — спросил Петр.

— Оговор... это... — прошептал одними губами Густав.

— В плети его! — приказал Ушаков.

Кликнули Прошку — худого, высокого детину, что мог одним ударом кнута перешибить хребет надвое. А мог тем кнутом долго терзать, с оглядкой. Большой мастер был Прошка — сам Ушаков его за то ценил!

Встал, расправил свитый из кожи кнут, повел плечом, приноравливаясь, куда сперва стегануть.

Но Петр приказ переиначил.

— Не надо кнут!.. Клещи тащи! Да в огонь их — в огонь!

Огонь в пытошной всегда был наготове — в очаге, что в самом углу, тлели, дыша жаром, уголья. В них засунуты были штыри железные да клещи.

Прошка, ловко подхватив одни, подошел к Густаву. Замер.

Раскаленное железо ярко светилось в полумраке подвала, обдавая жаром.

— Жги! — коротко приказал Петр.

Прошка развел рукояти и, собрав пальцами толстую складку на животе и с силой оттянув, ухватил ее клещами. Прожигаемая насквозь кожа, мясо и сало зашипели, как на сковородке. Запахло паленым.

Густав замычал, а потом завизжал что было мочи.

Прошка, глазом не моргнув, так как был давно привычен к крикам, стонам и проклятиям жертв, спокойно давил на рукояти, сводя их вместе. Концы клещей, прожигая плоть с двух сторон, все глубже уходили в тело. Сошлись вместе, проткнув кожу и мясо насквозь. Увидев это, Прошка, рванул клещи на себя, вырывая кусок паленого мяса и бросая шипящий ошметок на пол.

Густав разом осекся, и голова его безвольно свалилась на грудь.

Его окатили водой, приводя в чувство.

Петр с интересом наблюдал за пыткой. Царь был охоч до подобного рода зрелищ, развлекаясь смертными криками и видом терзаемых жертв. Бывало, в охотку и сам брал в руки кнут или клещи, как брал в кузне молот. И — бил. И — убивал!.. Но орудовать кнутом так ловко, как Прошка, неумел, за что того уважал, часто жалуя чарками водки.

Да и что Густав?.. Не один был он такой! Времена на Руси были смутные — жизнь человеческая мало что стоила! Почитай, чуть не четверть подданных своих царь Петр перевел, голодом и поборами моря, на шведские штыки посылая, головы на плахах отсекая, в невских болотах десятками тысяч топя... Что ему один человек...

Густав очухался, застонал.

Ну и, значит, можно все сызнова зачинать!..

Да только — не пришлось. Как увидел Густав, что к нему Прошка с клещами подбирается — закричал страшно, задергался, да и тут же во всем повинился!

Признал все как есть: и что сговаривался с Виллиамом Монсом царя Петра извести, и что подбивал его царицу обманывать и амуры с ней строить, и что драгоценности в рентерии подменял... И назвал имена иных злодеев, с которыми дело имел и на которых по собственной воле указал...

А все от того, что не внял Густав Фирлефанц доброму совету, не прислушался. А — мог бы! Ушаков дурного не посоветует: зачем понапрасну себя и других терзать, зачем упорствовать, муки множа, повинись — коли виновен! Облегчи душу!

Вот и Густав Фирлефанц сперва молчал, а после признался.

Как все...

Глава 50

Собрался было Мишель домой поехать, чтобы белье сменить, в порядок себя привести, да вот — не довелось! Какой уж тут дом, когда кругом такое творится?!

И куда ему теперь?.. Может быть, в городскую, которая должна ему оказывать всяческое содействие, полицию?

— Эх, барин, хватил! — усмехнулся один из наиболее разговорчивых извозчиков. — Какая ноне полиция? Разбежались все! Как стрелять начали — так враз и разбежались!

— Но хоть кто-то из властей остался? — растерянно спросил Мишель.

— Может, и остались, то мне неведомо.

И низко наклонившись с козел, сказал заговорщически:

— Тебе, барин, видать, к юнкерам надо-ть. Они теперича в Лефортове засели и на Арбате, в Александровском училище. Они только одни за временных-то, а боле никто!

Мишель не поверил. Как может быть, чтобы власть Временного правительства, пусть не бог весть какая, пусть временная, рухнула в считанные дни и теперь здесь, в Москве, ее защищали какие-то, хоть и в военной форме, мальчишки! Юнкера!..

А как же милиция, казаки, войска, наконец?

Нет, навряд ли бунтовщики удержатся долго. Да и кто они такие?.. Большевики? Уж не те ли?..

Мишель вспомнил своих в «Крестах» шахматных партнеров, которые чуть не каждый вечер, набившись в одну из камер, устраивали «якобинские» диспуты. Милые, в большинстве своем вполне порядочные и интеллигентные люди. Какие они бунтовщики?

Нет, эти власть не удержат, эти только глотки драть горазды! — решил про себя Мишель.

Нужно искать верные Временному правительству силы, которые должны ему помочь! А там, глядишь, через день-два все утрясется... Если это юнкера — пусть будут юнкера. Доберется до них и там во всем разберется...

— Говоришь, на Арбате они? — переспросил он извозчика.

— Ага! И еще в Лефортове. Стреляют, черти!

— Свезешь туда?

— Я-то?.. — воровато оглянулся извозчик. — Не-а. Наши-то постановили никого туда не возить. Узнают — озлятся. Да и палят там — не ровен час совсем застрелят. Слышь-ка!

И точно, прислушавшись, Мишель различил далекую трескотню винтовочных выстрелов, словно кто-то сухие сучья ломал. И тут же, покрыв отдельные выстрелы, ударил дружный, пожалуй, из нескольких десятков винтовок, залп! И еще один!.. А ведь верно, в самом центре палят, да залпами — прямо как на войне!

И, словно в подтверждение, со стороны Яузы одиноко бухнула пушка, и где-то спустя несколько мгновений раскатился эхом взрыв.

Из пушек, в Москве?!

— Видал!.. — задрал вверх палец извозчик. — Никто теперь туда не поедет. Куда в другое место — с превеликим нашим удовольствием, а туда — ни-ни! И пешком ходить не советую, враз подстрелят! Они там на крышах сидят и, как кого увидят, счас в него палят!

— Кто они? — попробовал уточнить Мишель.

— Не знамо кто — может, те, а может, иные, а тока кого увидят — враз стреляют и сразу наповал! Я там нынче был, так стока мертвяков на мостовой валяются — жуть!..

А как же тогда до Арбатской площади добраться, когда ни пешком, ни на «лихаче»? Путь-то не близкий!

— Ты вот что, барин, ты вона с ними езжай, — указал извозчик на тянущийся через площадь обоз из дюжины кляч, волочащих огромные черные бочки. — Оно, конечно, грязно и пахнет, да тока их точно никто не тронет! И все лучше будет, чем пешком-то.

И видя, что господин сомневается, добавил:

— Езжай! Здеся тебя, барин, все одно никто не повезет!

Мишель побежал вслед удаляющемуся обозу.

— Стой! — закричал он на ходу.

— Тпру-у! — сказал первый ездовой, натягивая поводья. И обоз встал.

— Чего надо-ть?

Бородатые, в грязных накидках, мужики, сидящие на телегах, глядели на него недовольно. Ну не бумагу же им, Керенским подписанную, показывать?!