Слово дворянина - Ильин Андрей - Страница 54

— Оно — так, да на всяк роток не накинешь платок! — ответил Карл. — Меня уж и государыня-императрица Елизавета Петровна спрашивала, что это за персиянин при рентерее ее состоит и не станет ли с того убытка?

Эх, перекреститься бы ей сызнова!.. Как будто Яков того же не желает!.. Да только непросто оказалось дело сие сладить! Сколь чинов церковных Яков прошел, о том прося, да доказывая, что не по своей воле Дуняша в веру басурманскую пошла. Да только не слушают его, говоря, что кто не хочет бога своего предавать, того к тому не принудить! Да про святых мучеников ему рассказывают, на святость их указывая!

Коли в она сразу, по рождению своему, нехристью была да решила, от Аллаха отказавшись, в православную веру перейти, тогда препятствий не было бы! А так — нет веры ей и нет прощения!

И коли так вышло, что разные у них боги, то соединиться узами брачными им не дано! Отчего, как народятся у них детишки, будут они признаны прижитыми и ни званий, ни герба, ни привилегий родителя своего уж не унаследуют!

Да видно, не понимает того Яков, любовью своей будто огнем ослепленный!

Но понимает отец его, Карл Фирлефанц, что сам, как отроком был, в одночасье батюшку своего потерял, а с ним дворянство, да верной службой матушке-императрице обратно его выслужил, из простых солдат поднявшись. И герб и имя сыну своему передал! А тот, нехристь в жены взяв, уж ничего детям своим передать не сможет, отчего дворянский род Фирлефанцев во второй раз пресечется!

— Опамятуйся, Яков! — молит его Карл. — Коль не себя, то меня хоть пожалей! Пятнадцать лет, верой и правдой служа да турков воюя, живота своего не щадя, добывал я дворянство наше. Разе ж можно теперь из-за девки, из-за басурманки все терять?!

Но не слушает его Яков, хмурится да головой мотает.

— Никто мне, окромя Дуняши, не мил. Буду с ней жить!

— Да как можно, заповеди божьи не блюдя, без благословения жить? Ведь прелюбодеяние то — грех великий пред богом и людьми!

— А коли так, коли не дают Дуне в прежнюю веру оборотиться, так пойду я тогда в мусульмане, дабы по-божески все было!

Ахнул Карл да руками всплеснул!

Такое удумать!.. И как только язык у Якова не отсох о том сказать? Чтоб сын его басурманином стал, от бога своего открестившись?

А Яков знай свое заладил.

— Раз наш бог мне не в помощь, может быть, Аллах ко мне милосердней будет да с Дуняшей меня соединит!

Да ведь не только о том говорит, но и думает!..

Видит Карл — не сладить ему с сыном. Уперся тот, будто бычок, — с места не своротишь! Видно, надобно что-то придумывать!

Да решил, как прежде не раз делал, идти на поклон к государыне-императрице, дабы испросить у нее совета и защиты.

Чай, не откажет Матушка, вспомнив былые его заслуги. Ведь то он, как унтером простым был, на трон ее подсаживал, головой своей при том рискуя.

К ней идти надобно — боле не к кому. Выше царицы только бог!..

Так решил Карл.

Да только с пустыми руками к царице не пойдешь! Не принято на Руси просителям без подарков являться. К писцу за бумагой малой явиться надобно — и то, будь любезен, отрез ткани ему неси али медов сладких, не то сживет он тебя придирками своими!

А тут не писец — сама матушка-царица!

Стал думать Карл, что государыне поднести. Медами-то ее не удивишь!.. Нет у Карла ничего, царской особы достойного! Не нажил!

Да вспомнил тут про украшения, что возлюбленная сына его из Персии привезла и на себе, не снимая, носит, — про перстень с рубином величины необычайной и колье о восьми концов с четырьмя алмазами по краям да еще одним в центре.

Такой подарок, верно, по душе придется государыне-императрице, что умеет ценить изящные вещицы.

Сказал Карл о том сыну своему Якову.

Обрадовался Яков.

Да не обрадовалась Дуняша! А, напротив, опечалилась да сказала:

— Украшения те поднес мне господин мой, правитель Персии шах Надир Кули Хан, наказав носить их, с себя не снимая, ибо имеют они магическую силу. И что будто бы, пока они на мне, ничего дурного со мной случиться не может, а коли сниму — то ждут меня несчастья!

Усмехнулся Карл речам таким неразумным.

А Яков нахмурился, как о шахе и подарке его ему напомнили!

— Может, и заколдованы они, да только колдовство их дале Персии не пойдет, — рассудил Карл. — Ныне ты на земле русской, где свои порядки и свои колдуны. Здесь чужая магия не в ходу!

Молвил так да руку к Дуняше протянул.

Вздохнула та да кольцо с пальца и колье восьмиконечное сняла и отцу Якова протянула.

Принял тот дар бесценный да, не удержавшись, к глазам приблизил, чтобы полюбоваться камнями.

А и верно — хороши самоцветы! Уж так хороши, что в рентерее равных им чистотой и прозрачностью почти нет. Не сможет матушка-государыня отказаться от такого подношения!

Положил Карл кольцо с колье в шкатулку резную да поехал во дворец.

А как приехал и получил аудиенцию, упал на колени.

— Не обидь, матушка, прими подарок сей скромный, хоть красоты твоей и величия не достоин он!

Да, протянув, раскрыл шкатулку, где на подушке бархатной драгоценности лежали.

Кивнула Елизавета Петровна, шкатулку приняв. А как кольцо да колье увидела, глаза ее заблестели и стала она драгоценности те примерять, к себе прикладывая, игрой света в камнях любуясь.

А как налюбовалась вдоволь, обратно в шкатулку их сложила, велев в спальню свою нести, дабы вечером, с платьями, их пред зеркалом примерить.

— Спасибо тебе, друг любезный! Угодил ты мне подарком своим, да не тем, что дорог он, а тем, что от чистого сердца поднесен!

И коль есть у тебя просьба какая али беда, так не бойся, выскажи ее, а я, коль смогу, помогу тебе, заслуги твои великие помня. Ибо должница я твоя вечная.

Да сказав так — улыбнулась ласково и приветливо.

Мудра была государыня-императрица, понимая, что так просто подарков столь дорогих не подносят, а лишь по надобности какой.

Поклонился ей Карл да беду свою высказал.

— Сын мой Яков, что при мне, в рентерее твоей, матушка, состоит и послан был по приказу твоему в земли далекие за камнями самоцветными, окромя даров драгоценных привез из земли персиянской деву, что насильно в веру басурманскую обращена была. Ныне хочет он ее под венец вести, да не может, ибо для того надобно ей обратно в веру русскую вернуться, чему препятствия имеются.

— Какие же? — спросила, брови сведя, государыня Елизавета Петровна.

— По вере нашей, как утратил ее, иную приняв, обратно уж вернуться не дано, без благословления отцов святых.

— Так что ж отцы? — все боле печалясь, спросила государыня. — Али против они?

— Против, матушка! Одна надежда у нас на заступничество твое великое. Тебе, чай, они не откажут.

Помогла ты мне прежде сына моего Якова обрести — так помоги же теперь ему! А он тебе за то верой и правдой служить будет, сил и живота своего не щадя.

Подумала государыня-императрица, сказав:

— Ладно, ступай. Обещаю похлопотать за сына твоего, хоть обнадеживать тебя не стану. Ибо то промысел божий, царям не подвластный! Но что могу — сделаю, да сама стану за рабу божью молиться, дабы грех ее пред богом нашим искупить.

Поклонился Карл да пошел.

А через месяц вышло Дуняше прощение, хоть должна была она грех свой замаливать постами да молитвами еженощными.

А уж как вышло прощение — то вскорости сыграли свадебку. Да полгода не прошло, как Дуня от Якова понесла.

И уж забыл Карл от той радости, как Дуню басурманкой называл, сына своего против нее сговаривая! Полюбил он невестку свою всем сердцем, за красоту ее да за характер ее мягкий и податливый! Всяк день он ей словами ласковыми да подарками угождал. Да сидел подле нее часами, прося рассказывать про чудную страну Персию, что ни в чем на Русь не похожа. А слушая — охал да ахал!..

И все стало у них хорошо.

Так хорошо, что иной раз Карла страх брал...

Через восемь месяцев, трех недель не доносив, разродилась Дуняша мальчиком.