По следам Лейва Счастливого - Ингстадт Хельге - Страница 27

Наш кок, доктор Мартенс, стряпал так увлеченно, что казалось – именно в этом его призвание. Круглые сутки он ходил в поварском колпаке, а на ноги надевал гремучие деревянные босоножки с одним ремешком – и уверял, что это полезно. Просто чудо, что в такой обуви он в качку не вылетел со скользкой палубы за борт вместе с картофельными очистками. Больше всего Мартенс гордился своими пудингами, которые ставил студить на форпике. Но Брюнборг частенько прыгал за чем-нибудь в носовой люк, и тогда на пудинге появлялись отпечатки ног. Понятно, что кок ему спасибо не говорил.

Брюнборг, фотограф и путешественник, был изрядный оригинал. Для него корабли и море – самое главное в жизни. И моряк он первостатейный, не может сидеть на месте, по реям карабкается, как обезьяна, и всегда чем-нибудь занят. Натура у него спартанская, как у индейца. Мы находили его спящим на бухте каната, а то и просто на палубе в салоне, где он свертывался калачиком.

Нелегко женщинам в дальнем плавании на таком суденышке. Но Анна Стина и Бенедикта в любую погоду были веселы и никогда не жаловались.

А «Халтен»... Нет, я ничего дурного не могу сказать о нашей заслуженной шхуне, но качало на ней изрядно. Качало в тихую погоду, крепко качало при свежем ветре, ну а в шторм – сами понимаете.

– Треску не видели? – спрашивали нас первым делом в селениях. Обычно она подходит к побережью в конце мая или в начале июня, но в этом году еще не показывалась, а ведь от нее зависело благополучие многих. Капитан Сёрнес – старый рыбак, время от времени он эхолотом нащупывал косяки. Тогда мы останавливались и забрасывали блесну. Пойманную треску мы развешивали на мачтах и штагах, словно какие-нибудь редкостные фрукты, и шли к ближайшему поселку. Люди дивились, завидев рыбу. Мы раздавали наш улов, и сразу устанавливался контакт, завязывался оживленный разговор.

В поселке Гавр-Сен-Пьер я отыскал Гектора Виньо, о котором мне сказали, что лучше него никто не знает историю края. Это был немногословный старик лет восьмидесяти, с красивым лицом. О развалинах он мало слышал, зато мог без конца рассказывать о былой жизни рыбаков, зверобоев и индейцев.

Виньо дал мне прочесть дневник своего отца, исторический документ, из которого можно узнать, как жили люди на берегах залива святого Лаврентия лет этак сто назад. Дневник повествует о рыбной ловле и бое тюленей (тогда промысел велся гораздо интенсивнее), о езде на собаках, о кораблекрушениях и о многом другом. Я остро ощутил, как жестока была тогда борьба за существование. В дневнике подробно рассказано о страшной трагедии у острова Антикости. Там разбилось судно, на котором было девятнадцать человек. Припасов не хватало, и они стали умирать от голода. Мулат-силач убивал ослабевших и ел человеческое мясо. Дневник сообщает, что его нашли мертвым возле полного котла: видно, погиб от обжорства.

В Наташкуане (Медвежья река) мы встретили патера Фортина, энергичного молодого человека. Мне говорили, что по соседству с поселком живет группа индейцев, и я хотел расспросить их о крае, об остатках древних поселений и так далее.

– Пожалуйста, поезжайте за мной, – сказал патер, оседлал старый мотоцикл и помчался по тропе. Надо было видеть, как он летел по заболоченной местности, скользил на больших камнях и подпрыгивал на ухабах. Встречный ветер развевал черную сутану, четки болтались в воздухе.

Но с этими индейцами я не нашел общего языка.

... Снова на восток. Гляжу на берег и все время прикидываю: если винландцы заходили сюда, то какой район мог их привлечь настолько, что они решили строить дома? Я пытался проникнуться психологией моих предков-мореходов, представить себе, что стою на носу норманнского корабля. Как только какое-нибудь место обращало на себя наше внимание, мы бросали якорь и на моторной лодке шли к берегу. Но при близком осмотре всюду оказывались скудные земли, даже маленький клочок луга был редкостью.

Впрочем, попадалось и немало интересного. Мы знакомились с рыбаками, охотниками, индейцами. Или забирались в глушь – в царство животных. Ходили на лодке вверх по рекам в гущу леса, где бродит медведь и скопа ныряет за рыбой в заводь. Осматривали каменные сооружения эскимосов или индейцев, следы поселений рыбаков и охотников, остатки китобойных баз.

Кегаска – первый на нашем маршруте рыбачий поселок, жители которого говорили по-английски. Оттуда мы пробирались между, все чаще встречающимися, мелями и островами. Трудный фарватер для судна с осадкой девять футов. Один раз мы наскочили на мель, но все обошлось хорошо. Наступил конец мая, а погода все еще стояла прохладная. Хотя мы были на широте Ла-Манша, листва еще не распустилась, – так сильно влияет холодное Лабрадорское течение на температуру и климат залива святого Лаврентия.

И вот впереди Белл-Айл – узкий пролив между Лабрадором и Ньюфаундлендом. Пройдем? Или Белл-Айл, как это часто бывает, закупорен льдом? Мы облегченно вздохнули, увидев голубую гладь с редкими айсбергами. Но сперва мы завернули в бухту Брэдор. На ровном берегу – несколько рыбачьих домиков. Лет двести пятьдесят тому назад картина была совсем другой. Это здесь француз Огюстин Легардер, сеньор де Куртеманш, около 1704 года учредил первое постоянное поселение колонистов на Лабрадоре. От губернатора Новой Франции он получил привилегию на область между 52° и 53° северной широты, некогда здесь был форт. Следы многих из двухсот жилых строений сохранились до наших дней. То была пора беззакония. Китобои, рыбаки, торговцы и пираты бесцеремонно грабили край. Хуже всего приходилось индейцам и эскимосам, их угнетали и убивали. Они, как умели, давали отпор. Сеньор де Куртеманш был человек недюжинного ума, ему удалось добиться мира в приморье. Он наладил торговлю с коренным населением, нанимал индейцев для промысла пушнины.

В поселке Блан-Саблон, лежащем недалеко от пролива, нам рассказали, что в прошлом году они убили белого медведя. На этой широте у берегов Лабрадора и Ньюфаундленда регулярно убивают единичных белых медведей. Судя по старым преданиям, прежде полярный мишка частенько забирался довольно далеко на юг.

Пролив Белл-Айл по-своему замечателен. Как уже говорилось, он долго играл огромную роль и как морской путь и как промысловый район, необычайно богатый рыбой и морским зверем.

По нему совершались ежегодные миграции рыбы, тюленей, дельфинов, моржей, китов и белых медведей. Белл-Айл – ворота в залив святого Лаврентия с его благоприятнейшими условиями для полярных животных. Холодное арктическое течение богато планктоном, реки тоже несут в море питательные вещества.

Следы палаток и развалины показывают, что этот район исстари привлекал индейцев и эскимосов. А после повторного открытия Америки сюда зачастили рыбаки и промысловики из многих стран. Нам сегодня просто трудно представить себе, сколько морского зверя проходило через пролив в те годы, когда край еще был девственным.

Особенно важное значение придавалось промыслу гренландского тюленя. В конце сентября он начинает миграцию от Гренландии и Баффиновой Земли и в ноябре достигает пролива Белл-Айл. В начале марта на постоянных лежбищах в заливе святого Лаврентия появляется потомство, а в апреле-мае тюлень возвращается на север.

Наконец «Халтен» вошел в пролив. Мы придирчиво осматривали берега, ведь многие исследователи считают, что сюда направлялись винландцы. Как я уже говорил, мне не очень-то верилось, чтобы норманны стали отклоняться от естественного курса – к северному берегу Ньюфаундленда и вместо этого пошли вдоль побережья, которое не сулило им никаких благ. Больше того, мы убедились, что берега Белл-Айла, если только винландцы заходили так далеко на юго-запад, должны были скорее отпугнуть их, чем привлечь. Кругом угрюмые голые скалы – с моря не видно даже клочка травы. В начале XVI века Картье, проходя здесь, писал: «Это та земля, которую бог даровал Каину».

Миновав пролив, мы очутились в Лабрадорском море и пошли на восток вдоль северного берега Ньюфаундленда. В один из первых дней июня «Халтен» бросил якорь у Ланс-о-Мидоуза. На зеленой равнине паслись коровы и овцы. Сразу видно плодородный край – совсем не то, что мы наблюдали до сих пор на нашем долгом пути сюда.