Формула гениальности - Алимбаев Шокан - Страница 34

34

– Ну как, Наркес, дела, работа, проблема гениальности? – радостно спрашивал старый академик, когда они удобно устроились в креслах.

– Ничего, спасибо, – сдержанно произнес Наркес и, немного помолчав, обратился к академику: – Маке, мы к вам вот по какому поводу… Этот юноша, Баян, вывел одну теорему… Не посмотрите ли вы ее?

– С великим удовольствием, Наркес. Ну-ка, где ваша теорема, молодой человек?

Баян с большим смущением протянул исписанные листы.

– Теорема Лиувилля! – воскликнул старый академик, просмотрев первые ряды цифр. – И вы решили ее?

Больше он ни о чем не спрашивал. Быстро проглядывая страницу за страницей, он оторвался от рукописи только тогда, когда кончил читать ее.

– Вот черт! – с юношеской живостью воскликнул снова старый ученый. – Так просто. А ведь полтора столетия ломали голову над этой формулой.

Теперь он взглянул на Баяна с нескрываемым интересом.

– Вы применили аналитический метод. Помнится, сам Лиувилль завещал арифметическое решение своих формул. Ну, да это ничего, – произнес он, увидев, что юноша слегка смутился и хотел что-то сказать. – Еще неизвестно, зачем он завещал арифметическое решение, – шутливо и добродушно произнес он.

– Главное, что вы вывели ее. Где вы учитесь, айналайн?

– На первом курсе математического факультета КазГУ, – робко и почтительно ответил юноша.

– Вы уже сейчас прошли весь курс высшей математики. Я думаю, что из вас получится второй Галуа. Сколько вам лет?

– Семнадцать, – ответил Баян.

– Да… да… получится второй Галуа… – старый академик задумчиво посмотрел в окно, поверх голов собеседников.

– Маке… – нарушил затянувшуюся паузу Наркес, – можно ли будет опубликовать эту работу?

– Да, конечно, – быстро ответил академик. – Мы опубликуем ее в «Математических анналах». Я попрошу редакцию, чтобы статью поместили в следующем же номере.

Разговор был окончен. Можно было идти. Но тут их задержала жена ученого, пожилая и дородная Рабига-апай.

– Нет, никуда вы не пойдете. Сейчас будем пить чай, – улыбаясь, ласково сказала она, глядя на молодых людей.

За чаем в огромной гостиной Рабига-апа шутливо упрекала Наркеса:

– Наркесжан совсем стал редко заглядывать к нам. Все никак не может выбрать время проведать нас.

– Да, Рабига-апа, – чистосердечно признался Наркес. – Особенно с начала этого года закрутился совсем.

– Не слушай, не слушай ее, – пожурил жену старый ученый.

– Кого любят, того и упрекают, – ответила мужу Рабига-апай.

Все казалось Баяну необычным в доме у известного ученого: и обстановка, и сервиз на столе, и самые обычные слова, которые говорились за столом. Он был бесконечно рад знакомству с Муратом Мукановичем.

После чая гости тепло попрощались с хозяевами и поехали домой.

На следующий день Наркес с утра почувствовал в себе какую-то бодрость и подъем духа. Ощущение легкости и хорошего расположения духа, забытое в последние месяцы, снова посетило его. Он радовался самым незначительным вещам, которые привлекали его внимание. Радовался тому, что он молод, симпатичен, знаменит, и просто тому, что живет на свете. Какой-то юношеский восторг охватил его, и он плохо скрывал его. Хотелось каждому сказать и сделать что-то приятное, или просто сердечнее поздороваться со знакомыми. Настроение это не оставляло его в Институте. Занятый разными делами, Наркес изредка улыбался своим мыслям.

С утра время от времени в нем звучала какая-то мелодия, и при этом, как начало не написанных еще стихов, возникала строка: «Титаны мира, трепещите!»

Строка эта возникала в сознании каждый раз мягко и ненавязчиво и не мешала Наркесу работать.

Перед обедом, сразу, как только пришла новая почта. Динара принесла письмо с заграничным штемпелем. Наркес взял его в руки и взглянул на обратный адрес. Письмо было из Австрии, из Вены. Ректорат Венского Университета просил его принять участие в юбилее по случаю шестисотпятидесятилетия со дня основания Университета, который должен был пройти в июне этого года. Наркес знал, что это высшее учебное заведение является одним из старейших научных центров Европы и всего мира. Он был знаменит многими своими выпускниками и в первую очередь блестящей плеядой представителей медицины. В юбилейных торжествах, проводившихся обычно с колоссальным размахом, принимали участие крупнейшие ученые многих стран, поэтому Наркес решил поехать на юбилей. К тому же он еще не был в Австрии, так что можно заодно повидать и Вену. Перевернув на настольном календаре листки с датами за весь июнь, Наркес пометил что-то на одном из них и снова приступил к работе.

Ощущение легкости и бодрости духа не покидало его весь день.

С этого дня тревога Наркеса за судьбу Баяна стала понемногу уменьшаться. Он понимал, что юноше предстоит еще много трудных дней и месяцев, что у выздоровления также, как и у болезни, много спадов и подъемов. Но самое страшное – пик кризиса – уже было позади. Теперь он чувствовал себя спокойнее на работе и не спешил домой после рабочего дня, как раньше.

2

Баяну становилось все лучше и лучше. Он был пока еще очень худ, но худоба уже начала отступать. Временные отрицательные явления в психике стали сглаживаться. Юноше надо было немного отдохнуть после тяжелого духовного и физического кризиса, но он так же, как и раньше, много работал. Изредка ездил домой, навещал родителей и, вернувшись, снова принимался за какую-то неотложную работу. Наркес не знал, чем был занят Баян, но по его одержимости чувствовал, что это было что-то очень важное – Однажды, сидя в своей комнате за работой, Баян раздумывал над рукописью, которую он писал. Внимание его вдруг привлекла знакомая мелодия, которую напевала в соседней комнате Шаглан-апа. Юноша старался вспомнить, как называется мелодия этой удивительной песни, которую он уже слышал однажды, и вдруг радостно вздрогнул. «Белый Яик»! О, эта волшебная песня! Снова, как и в первый раз, пленяли ее дивные звуки. Снова, как и в первый раз, рождалась в душе великая скорбь по родной земле.

Много лет стремлюсь к тебе я, мой белый Яик, Много лет не дойду до тебя, мой белый Яик, Много лет на твоем берегу, мой белый Яик, Не катались мы на качелях – алтыбакан…

Голос Шаглан-апы задрожал и прервался. Через некоторое время он возник опять.

Белый Яик мой, особенны земли твои,Не найти мне сравнений великим твоим степям…Горячую любовь к тебе, земля моя,Унесу с собой я в могилу…Лебединое озеро мое!Песенный народ мой!Как соскучилась я по тебе, Белый Яик мо-о-й!

Было слышно, как Шаглан-апай заплакала. Огромная жалость охватила Баяна, но он не решался подойти к пожилой женщине и успокоить ее. Он понимал, что она тоскует и плачет по родной земле, и что никто сейчас не может помочь ей. Через некоторое время плач стал утихать, а потом и совсем исчез. Шаглан-апа изредка и негромко сморкалась в платок.

С тяжелым чувством юноша снова принялся за работу, но уже не мог продолжать ее. Встав из-за стола, он прошел к дивану и лег на него. Закинув руки за голову и глядя вверх, он думал о том, как сложна жизнь. О том, как по-разному складываются человеческие судьбы, и никому не понять, не постичь их. Он понял, что на свете существует не только математика и не только творчество. И что всю эту жизнь, великую, ни с чем не соизмеримую жизнь, со всеми ее трудностями и бедами, со всеми ее страданиями и радостями, не вместить ни в какую самую универсальнейшую математическую формулу, как это ему казалось совсем недавно. Миллионы людей еще пройдут по этой земле, и каждый раз человек будет заново открывать для себя мир. Будет любить и страдать, бороться и искать, но так и не поймет, почему он пришел в эту жизнь и почему он должен уйти из нее. О многом думал и многое хотел понять своим юным, чутким и чистым сердцем Баян.