Формула гениальности - Алимбаев Шокан - Страница 49

– На торь проходите, – вежливо и предупредительно произнес он.

После того, как гости сели, Бисен не спеша устроился на своем месте пониже и с улыбкой обратился к Наркесу:

– Как отдохнули, Наке? Чтобы не помешать вашему покою, я послал мальчугана.

– Кайсаржан лучше всех объяснил, зачем его послал отец, – весело улыбнулся Сакан, успевший уже освободиться от послесонной дремоты.

Малыш, сидевший рядом с матерью и вместе с другими детьми, некоторое время с любопытством смотрел на своего дядю, словно пытаясь определить, по-настоящему он хвалит его или шутит, Добродушно улыбнулись и Наркес с Бисеном. За чаем и разговорами засиделись долго.

После обеда мужчины вышли из юрты и долго ходили на ровном возвышении по начавшей уже выгорать траве.

Среди первозданной красоты и тишины гор Наркес почти физически ощущал, как в него вливаются новые силы. Это чувство он начал испытывать еще вчера, с первого дня их приезда – Здесь, в горах, все городские дела и заботы отодвинулись куда-то далеко на задний план, стали почему-то мелкими, ненужными, незначительными, словно наедине с собой на лоне природы человек начинает постигать истинную ценность земного своего бытия.

13

На следующий день после утреннего чая братья решили побродить с ружьями по окрестностям. Вокруг было много глубоких, поросших кустарником и деревьями, оврагов, переходящих постепенно в ущелья. Сакан взял ружье, прихваченное из дома. Наркесу дали двустволку чабана.

– Вон в том овраге я видел недавно следы кабанов, – показал Бисен на один из оврагов. – Будьте осторожны.

Братья направились в указанную им сторону. Наркес никогда не был ни на настоящей охоте, ни на настоящей рыбалке. Спускаясь с Саканом по склону оврага и пробираясь сквозь высокий густой кустарник, он испытывал большое удовольствие от прогулки. Кустарник становился все реже и реже. Теперь попадались невысокие, но крепкие и кривые деревья, каким-то чудом росшие на каменистой почве. Пройдя по тропе вниз по оврагу, братья вскоре действительно увидели следы кабанов. Земля под одним большим раскидистым деревом, росшим у тропы, была глубоко изрыта. Но самих кабанов нигде не было видно. Было ясно, что теперь их не встретить. Пройдя по тропе еще немного, они вспугнули стайку кекликов. Встревоженные их приближением, птицы быстро поднимались по склону оврага, пробираясь между редкими кустами.

– А ну-ка, охотник, покажи свое мастерство, – сказал Сакан.

Наркес быстро вскинул ружье и, прицелившись, поочередно нажал на курки. Оглушительно грохнули два выстрела. Дробь вспорола землю далеко в стороне от стайки. Птицы взлетели в воздух. Эхо выстрелов, быстро удаляясь, перекатывалось по дальним горам.

Сакан молча поднял ружье и тоже выстрелил два раза. Два кеклика, отделившись от стайки, упали вниз и, цепляясь за редкие кусты, скатились на дно оврага. Оглушительное двукратное эхо перекатывалось по далеким горам и каньонам.

– Да, метко ты бьешь, – с восхищением произнес Наркес.

– Науками не занимаемся, – улыбнулся Сакан. – Жизнь – вот самая высшая для меня наука, а для тебя наука давно заслонила жизнь.

Он спустился на дно оврага, поднял двух окровавленных птиц, и снова поднялся к Наркесу.

– Отдадим псам Бисена, – сказал он.

Они спустились вниз по ущелью довольно далеко, но дичи никакой не было.

– Давай вернемся, – предложил Сакан. – Мы столько пробродили и ничего не встретили. Да и теперь ничего не встретим.

Наркес согласился.

Поднимаясь по оврагу вверх, Сакан говорил:

– Нет, старик, не согласен я на твою жизнь. Что это за жизнь, если нет в ней ни зорь, ни ночей, проведенных в горах или на озере с удочкой, если нет в ней охоты на волков и сайгаков, если нет в ней всей этой природы и нет прекрасных девушек, черт побери. Не нужна мне такая жизнь. Скажи, ты хоть находишь время интересоваться девушками? Тянет тебя хоть к ним или нет?

– Тянет, конечно, очень тянет. Порой мне кажется, что я чувствую их красоту даже слишком остро, как художник.

– Ах-ха-ха-ха… – громко и от всей души рассмеялся Сакан, хлопнув Наркеса свободной рукой по плечу. – Все мы художники… Ну и насмешил ты меня…

Наркес немного помолчал и негромко произнес:

– Старик, трудно мне сейчас… Люблю я девушку одну, и она меня любит… В такую вот ситуацию попал и не знаю, что делать…

– Ну, и люби себе на здоровье.

– Ты не понял меня…

– Ну, почему не понял? Если любишь, женись на ней. Кому же как не мне знать, как вы живете с Шолпан долгие годы? Чем так жить, лучше совсем развестись.

– А Расул?.. Как он будет расти без отца?.. Какой отчим будет любить его так, как я?..

– Да… – задумчиво протянул Сакан. – Советом тут не поможешь… Ты по природе человек высоких понятий и высоких побуждений. Одним словом, непрактичный человек. Но поскольку ты такой, то тебе надо жениться на любимой девушке. Есть у тебя и болезнь неразделенной любви.

Наркес засмеялся.

– Не смейся. Неразделенная любовь – это тоже болезнь. Может быть, самая трудная. Это то, что гложет человека постоянно, лишает его жизнь смысла, радости и высоты – вообще всего. Я знаю, сколько сил у тебя отняли и отнимают мысли о несложившейся семейной жизни.

Наркес молчал.

– Ну, а театром, кино, футболом интересуешься? – спросил Сакан.

– Занят, занят я очень, старик. Некогда этим интересоваться. Сам знаешь, сколько надо работать сейчас ученому над собой, чтобы не отстать от уровня передовых идей в науке.

– Слушай, тебе не кажется, что большая часть нашей жизни уже прошла, а ты так ничего и не видел в ней, кроме работы? – спросил Сакан.

– Кажется, – нехотя ответил Наркес. – Но это же очень нужно для науки, для людей.

– А помогали тебе люди долгие годы, когда ты болел и загибался от болезни?

– Кто-то не знал, кто-то мешал, всех-то людей зачем винить?

– Удивляюсь я тебе, Наркес. Столько ты перенес в жизни, страдал, мучился, столько зла тебе сделали твои враги, а ты по-прежнему веришь и любишь человека. Ты, наверное, навсегда останешься мечтателем.

– И реалистом, – добавил Наркес.

– Ты никак не можешь понять, что прошло время великих идей и героических подвигов. Все подвиги – это достояние прошлого. Твоя судьба – явление исключительное, не типичное. На долю всех других остается только трезвый практический расчет.

– По-моему, за частными явлениями ты не видишь главного, решающего. В жизни всегда есть место подвигу. Это не красивые и высокие слова. Это действительно так. Для подвига нужно сердце, способное на материнскую любовь к людям, и могучий разум для осознания его необходимости. Другое дело, что эти свойства встречаются не у каждого человека и потому отдельные люди думают, что подвига и вовсе не бывает на свете. Чтобы полностью понять и оценить подвиг, нужно самому иметь душу, готовую к подвигу. – Наркес задумался и снова добавил: – Иногда я думаю: что заставляет выдающихся людей, несмотря ни на какие трудности, совершать подвиги в своей жизни, что их толкает на него? Почему бы им не жить, как всем обычным людям, без великой цели, без великой борьбы и великих страданий? Как ты думаешь, почему?

– Я не ломаю голову над такими вопросами. Мне этого не нужно. Ты лучше вот на что мне ответь. Из года в год ты отчаянно увеличиваешь нагрузки и объем работы. Так и шею сломать недолго, Постоянно ставишь перед собой грандиозные цели и готов в лепешку разбиться, чтобы достичь их. Что это? Чудовищное честолюбие, желание быть первым в своей области во что бы то ни стало или внутренняя потребность?..

– Давай поговорим о более веселых вещах… – грустно сказал Наркес.

Беседуя на разные темы, братья проделали весь долгий обратный путь, пока, наконец, усталые и голодные, не вышли на возвышение, на котором стояли юрты чабанов.

– Ну как, устали? – встретил их Бисен. – А где же ваша добыча?

– Кабаны, видимо, узнали о нашем приезде, потому что так чесанули куда-то, что нигде их не сыщешь, – улыбнулся Сакан.