Princeps Omnium - Warrax - Страница 63

Таким образом, что бы не пытались вколотить народу в сознание церковники, даже в языке явно чувствуется подсознательный приоритет «дьявольского» над "божественным".

Что интересно: нет словосочетания "дьявольски мудр". Почему? А элементарно: мудрость с точки зрения народа (кто и придумывал устоявшиеся словосочетания) всегда была связана с законами и традициями общества, а Дьявол асоциален. Поэтому он просто не может быть мудрым с точки зрения тех, кто первичным благом считает не личную пользу, а общественную. Можно возразить, что мудрецы по обыкновению в фольклоре — отшельники, которых нельзя назвать социальными. Однако, архетипически интересна не их прописка, а те мудрые советы, которые они изрекают — и направленность их однозначна. Кто-нибудь может вспомнить легенду о мудреце, который советовал бы разрушить общепринятые социальный устои и простроить что-то новое, более целесообразное?

Существует вполне конвенциальное понятие мудрости. Мудрость не имеет отношения к интеллекту. Это — обладание богатым и разносторонним ситуационным опытом в сочетании со способностью этим опытом воспользоваться. Воспользоваться в актуальной, новой ситуации, причем воспользоваться вполне конкретным образом — разрешить ситуацию так, чтобы это имело как можно меньше неблагоприятных последствий. Таким образом мудрость — вполне самостоятельный феномен, по крупному счету ничего не говорящий о том, что ситуация должна разрешиться победой или успехом. Мудрое поведение — это поведение без последствий. Важен только такой, а не какой-нибудь иной результат. В результате мудрого поведения, например, поражение может быть более подходящим, чем победа. От интуитивной способности (таланта) избегать неприятностей мудрость отличается тем, что она достигается благодаря большому опыту разрешения сходных конфликтов в прошлом и умением этим опытом воспользоваться должным образом. Более того, «мудрец», "хранитель народной мудрости" — социальная роль стариков в патриархальных обществах. У них уже утрачена гибкость интеллекта, у них уже по мелочам страдает память, но они — обладатели приличного опыта разрешения ситуаций, и тем ценны для племени приемлемой (невысокой) социальной организации. В контексте книги — Дьяволу (интеллектуалу) не особо критична "мудрость прошлых бед". Остро заточенный интеллект не разрешает ситуаций, а стремится их конструировать и контролировать. Форс-мажорные (неконтролируемые) ситуации всегда уникальны. В этом смысле они не имеют равных прецедентов. И способность быстро и верно проанализировать ситуацию и принять решение в подобных случаях гораздо предпочтительней настойчивого поиска сходных проблем в прошлом. Таким образом, "дьявольский разум" — творец ситуаций и отношений. А мудрость, "база прецедентов" — всегда вторична в креативном плане, она нужна и важна на этапах обучения и тренировки разума (т. е. самых ранних) как пример для анализа или образец. По-настоящему острый разум готов любую ситуацию разобрать как "впервые случившуюся", оригинальную. Ему уже нет нужды искать решения "по подобию".[339] Да и вообще остенсивная гностика — удел обучения и научения. Это — не дискредитация прошлого опыта, это — определение ему адекватного места. Как полигона для изучения и обучения, но не как панацеи от всех бед. Non omnia possumus, но тому, на что мы способны в постоянно меняющемся мире, мы обязаны не мудрости, а интеллекту.

При этом даже не имеет смысла подробно раскрывать вечную проблему, постоянно приводящую «мудрецов» к серьезным обломам — индуктивная экстраполяция прошлого опыта на актуальные проблемы попросту ненадежна.

Выше мы рассмотрели устойчивые сочетания в русском языке, русский же фольклор не обращает внимания на Сатану лично, ограничиваясь мелкой нечистой силой, причем эти истории сохраняются еще с языческих времен.[340] Отрадно, что русичи так и оставались внутри язычниками, не обращая внимания на христианскую мифологию, но архетипы не ограничиваются национальными рамками.

В европейском фольклоре Дьявол часто выставлялся в виде некоего простачка — достаточно распространены истории, когда некто обводил его вокруг пальца. Классические примеры методов: пообещать душу, когда догорит свеча, и задуть ее (а иногда — съесть), пока она горит; пообещать душу кого-то, кто первый пройдет через некое место и пустить туда животное и т. д. Казалось бы, эти фольклорные произведения выбиваются из логики нашей работы, но необходимо учитывать, когда и зачем они писались. Средневековые народные истории очень часто повествуют о том, как смекалистый бедняк дурачит богатых и гордых, а Князю мира сего не откажешь в богатстве и гордости. Если учесть средневековую пропаганду о Дьяволе, то становится ясно, что подобные истории персонифицированы на Дьявола из-за желания избавиться от страха перед ним, нагнетаемым церковниками, а свое происхождение они ведут от стандартных народных сказках об одураченных великанах, троллях и т. д. Из этих сказок следует интересный вывод: Дьявола не хотели бояться.[341]

Таким образом, подобные истории архетипически связаны не с Сатаной, а со стремлением народа к лучшей жизни, со стремлением хоть в чем-то, хотя бы в байках выйти из-под реально существующего давления — будь это пресс церковников, тиранов или обстоятельств. Сатана же в них — даже не символ, а лишь имя, взятое из привычного окружения.

Что интересно — одновременно начиная с XII века начали появляться "Письма Сатаны", которые стали широко распространенным явлением в XIV веке. Их содержание было сатирой на извращенные нравы церковников (в первую очередь римской курии), а во время своего расцвета — предоставление инструкций в риторике. Даже здесь Сатана действует на пользу Знания. Самым знаменитым было "Письмо Люцифера", датированное 1351 г.: "…всем членам нашего королевства, сыновьям гордыни, особенно князьям современной церкви…".

Аналогичные произведения, обличающие церковь со стороны Сатаны, появлялись и позже: наиболее известны "Письма с Земли" М. Твена.

Однако есть раздел фольклора, скорее церковного, чем народного, который представляет собой интерес. Речь идет о стандартном представлении о заключении договоров с Дьяволом. Обратимся к двум классическим и наиболее известным историям.

В V веке св. Иероним изобрел историю о св. Василии. Некий мужчина, влюбленный в девушку, решает добиться ее благосклонности при помощи колдуна. Выполнив его инструкции, герой рассказа отрекается от Христа, на что Дьявол (вполне резонно, как мы увидим далее) замечает: "Вы, христиане, всегда приходите ко мне, когда вам нужна помощь, но затем пробуете раскаяться, полагаясь на милость Христа. Я хочу, чтобы мы заключили сделку письменно". Все делается к обоюдному согласию, подпись ставится, девушка падает в объятия возлюбленного, но приходит обломщик-отец, который желает, чтобы его дочь стала монахиней. После некоторых хитросплетений сюжета всплывает история с договором и происходит то, что нас интересует — все хором каются при помощи св. Василия.

Вторая история, появившаяся в VI веке, отличается не принципиально. Легенда о Феофиле повторялась в разных вариантах практически на всех языках на протяжении многих веков. Герой повествования был священником в Малой Азии, которому предложили сан освободившееся место епископа. Он сначала отказался, но затем пожалел о своем решении, так как новый епископ лишил его всех привилегий. Тогда Феофил взлакал мести и обратился к волшебнику,[342] который взялся помочь ему поговорить с Дьяволом. Разговор, как и в предыдущем случае, завершился к обоюдному удовольствию, но когда Феофилу намекнули, что пора бы и расплатиться по долгам, тот в ужасе кинулся к богоматери, каясь на бегу. Естественно, та оказала ему протекцию, Феофила простили, а издержки по выполненным обязательствам контракта Дьяволу никто не возместил.