Участник поисков - Иванов Борис Федорович - Страница 114

А еще там часто цыгане проходили. Тогда в Колонии много цыган жило — они в Эпоху Изоляции из городов ушли, снова в таборы сбились, как в старину на Земле.

— Их и сейчас еще много, — буркнул Мохо.

— Так везде почти вышло, — заметил Алекс. — Во всех Мирах, где есть кони. И простор. Это неискоренимо. А тут еще Изоляция...

— Да, — согласилась Каманера. — Это неискоренимо. Кони и простор. И ночь. И костер. И воровская кровь. Это всё равно вернулось бы. Даже если бы и не было никакой Изоляции... А еще мы дружили со звеннами. И с тахо тоже дружили. По-своему... тахо ведь тоже добрые... И умные. Зря на них наговаривают. И с колдунами из Рощ мы тоже дружили. Я почти все время там, в Рощах, пропадала. У Каррога. Интересно, как он сейчас... Жив еще? Они ведь долго живут — колдуны... Странно... Он иногда мне мерещился — там, в других Мирах... Обознавалась я. Один раз даже окликнула какого-то чудака. Вот, наверное, испугался-то... Это все оттого, что он чем-то вроде отца мне был — Каррог...

— А-а твой отец? Настоящий, в смысле... — спросил Орри.

И тут же прикусил язык, сообразив, что мог ляпнуть что-то не то. Ведь его самого почти никогда не спрашивали о том, кто его мать и где она сейчас. А когда спрашивали, это всегда было... ну, почти больно.

— Отец? — тихо спросила она. — Знаешь, Орри, это очень странно, но... Но я тогда почему-то никогда не задумывалась о своем отце. И никто о нем со мной не говорил. И мне это казалось естественным — то, что у других папы есть, а у меня нет. Не видела в том трагедии. И у меня тогда мысли все не о том были. Дети, вообще, так все воспринимают. И не о том думают, о чем думают взрослые... А у меня... У меня эта разница была еще больше. В миллиард раз, наверное. Я к ним была ближе — к лесным тварям. К ночным тварям Леса... И еще... Я раньше путала явь и сон. Иногда совсем не различала. Да что врать — это у меня и сейчас порой...

Она провела рукой по глазам.

— ...И когда потом мама мне объяснила разницу... то... То это было большим для меня облегчением. Я долго потом думала... Ну, знаете, что значит для маленького ребенка «долго»? Так вот, я по моим детским понятиям долго думала, что это сны... Что-то страшное, что делает со мной Больная Луна... И то странное, что дарит мне Луна Чистая... Что все это — сны... До тех пор, пока с мамой не начались постоянные истерики. Пока не поняла, что она меня боится... Когда я это поняла, страх пришел и ко мне. Какое-то время я не могла понять, как мои сны передаются ей...

Мне в этих снах виделось, что я крадусь по глухим закоулкам Леса, и он, этот Лес, вдруг стал неузнаваем: сделался громаден и бескраен. Превратился в целую Вселенную, полную невероятным количеством звуков, шорохов, теней, призрачных образов, запахов... Да-да, именно запахи и были главным в этой совершенно иной Вселенной, в которую вдруг превращалось наше привычное пресное мироздание... Это был уже не скучный мир людей. То был мир Зверя, Зверя, в которого превращалась я!

Каманера уже не сидела, сжавшись в комок. Она выпрямилась и стояла перед пламенем костра на коленях, словно поклоняясь этому огненному божеству. Говорила она быстро, захлебываясь и глотая слова. То и дело она вспоминала про зажатую в руках кружку и, умудряясь не обжечься, пила крепко заваренный напиток.

— Превращалась... Не то, какое-то слово... Становилась — вот! Это не просто руки и ноги мои превращались в когтистые лапы. Не просто лицо преображалось в клыкастую морду. Нет! Вся я менялась. Чувства, желания, мысли... Нет — стоп! Мыслей вообще не остается, когда... Точнее, вместо мыслей душу заполняет что-то... Что-то, что заставляет тебя... Не заставляет даже... Обрекает. Обрекает поступать так, а не иначе... И совсем не важно, что ты думал о том о сем, пока был человеком. Что ты любил или не любил. Что нравилось тебе. И кто нравился... Ты — уже что-то совсем другое... Конечно — где-то там, уже почти за гранью сознания все еще живет память о том, что ты был совсем иным существом — удивительно странным и непонятным. Враждебным... Человеком. Но это... Это кажется чем-то бесконечно давно случившимся. Прожитым в далеком детстве.

Каманера тряхнула головой и перевела взгляд на полуопустевшую кружку. Мохо плеснул ей из котелка дымящегося чаю. Элен глотнула горячую жидкость, вздохнула чуть судорожно и продолжила:

— И только потом... потом я поняла, что мать мне врала. Вовсе не было это снами... Это и было... — Она запнулась... — Это и было тем, чем было... Никакими не снами... И тогда мать ушла. Исчезла...

— Послушайте... Вы что — всерьез верите, что то, что вам привиделось?.. — осторожно предположил Ким и так и не довел фразу до конца.

— А почему бы мне не верить в это? Ведь вы же не думаете, что то, что было с вами этой ночью, привиделось вам?

Ким этого не думал. Но и принимать это как непреложный факт не мог. Впрочем, свои сомнения он держал сейчас при себе.

Элен воззрилась куда-то мимо него. В мир, видимый лишь ей. Потом пожала плечами:

— Понимаете... Это — когда вы просыпаетесь в теплой постели, и восходящее уже солнышко светит вам в глаза, а с кухни тянет готовым омлетом, вы... вы можете считать, что никогда и нигде не были тем, чем привиделись себе в тяжелом сне... А вовсе не тогда... — Она снова судорожно глотнула травяной отвар. — А вовсе не тогда, когда ты просыпаешься в гуще прохваченного ночным морозом кустарника... Такого тебе чужого... И такого тебе знакомого... И не тогда, когда под ногтями у тебя чья-то кровь... А сами ногти эти... Они... Они еще вовсе не стали человеческими... — Она замкнулась. Уставилась в еще скованную ночным морозом землю. Она слишком затянулась — эта пауза.

— Послушай... — осторожно спросил Бирим. — Элен, ведь ты никогда на самом деле никого не...

Каманера глянула на него каким-то отчужденным, слепым взглядом, и вопрос повис в воздухе. Бириму вовсе не хотелось теперь услышать ответ на него.

— Так вы сказали... — попробовал изменить русло разговора Ким. — Вы сказали, что мать покинула вас... С кем же вы остались тогда?

— Всегда есть с кем остаться... — невесело усмехнулась Элен. — Знаете, я совсем не осуждаю мать... С оборотнем жить, это... Это не совсем жизнь даже. И она вовсе не виновата, что так вышло... — Элен нервно глотала горький и горячий чай. — Она в город меня перевезла. И оставила — подкинула, можно сказать, своим родственникам... Оставила пожить ненадолго. Сказала, что вернется скоро. И никогда уже не вернулась... Они хорошие люди были... Решили, что что-то с ней случилось. Я так иногда думаю, может быть, действительно, что-то случилось с матерью в дороге... Она ведь меня любила... Только вот не знаю, может, это мне просто казалось, что любила. И еще не знаю, как будет лучше: если она на самом деле меня не любила и ничего с ней плохого на самом деле не было. Или... или все-таки любила и плохое с ней все-таки сталось... Так вот, — вернула она свой рассказ в прежнюю колею, — я уже сказала, что родственники мои были добрыми людьми... Взяли на себя все заботы... Но только я тогда совсем другая была... Из Леса... Не такая, как теперь... И потом я знала... Знала, что будет в конце концов... А они этого не понимали. Не знали, почему я так боюсь лун... И вообще не знали, как это для них опасно... Понимаете, это можно обмануть... Объехать по кривой... Если не спать, когда луны начинают доставать тебя... — Она усмехнулась. — Думаете, это так просто — всего-то экая малость — не заснуть в полнолуние... Только за все надо платить.. Приходится.. Потому что, когда приходит срок, тогда... Тогда начинаешь понимать, что вовсе не хочешь избежать этого... Что как раз когда ты противилась судьбе, ты и была ненормальной. Опьяненной... А настоящая твоя судьба — там, в залитом мертвым лунным светом Лесу. Ледяном и чуждом всему человеческому. И ты проклинаешь себя за каждый лишний час, который остаешься в человеческой шкуре. Начинаешь ненавидеть весь мир вокруг себя. И с нетерпением ждешь новых лун... Молишься, чтобы скорее вернуться в себя саму...