Операцию «Шторм» начать раньше… - Иванов Николай Федорович - Страница 139

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

...И даже поставив точку, не беру на себя смелость сказать, что выявлены и обозначены все подводные течения, все пружины, задействованные в афганских событиях.

Помню, покойный Маршал Советского Союза Сергей Федорович Ахромеев, увидев меня, воскликнул:

— Да сможете ли вы понять все, что происходило в конце семидесятых в мире?! Сможете ли посмотреть на события по-государственному?!

Было 30 апреля 1991 года, половина десятого вечера. Именно на это время маршал назначил мне встречу в Кремле. Когда назвали этот срок, я даже переспросил его порученца:

— Тридцатого в двадцать один тридцать?

То есть накануне Первомая и в такое позднее время?

В Кремле практически никого уже не было. Сергей Федорович сидел за столом без кителя, между двумя стопками документов.

— Ну и что вы сможете понять и оценить в вашем возрасте? — назвал он наконец и причину недовольства.

От роду мне было 35 лет, но я, сам прошедший Афганистан, уже вдоволь нахлебался всякой мути в залихватских публикациях о начале афганской эпопеи. Может, у меня и не хватало седых волос, которые внушали бы доверие, но было много злости и желания начать работу по сбору материала о политическом решении на ввод войск в Афганистан. Главным для меня стало понять, не кто вводил войска, а почему их все-таки решили ввести.

И все же Сергей Федорович вышел из-за своего рабочего стола, пригласил сесть. И минут сорок отвечал на вопросы.

Еще короче оказалась встреча-беседа с маршалом Николаем Васильевичем Огарковым. Зная его предвзятое отношение к журналистам и боясь рисковать, познакомился вначале с секретаршей. Она передала мое письмо бывшему начальнику Генерального штаба, а потом, когда маршал не отреагировал на него, соединила меня с ним по телефону.

Каким-то образом удалось уговорить Николая Васильевича на беседу, и он приказал:

— Через два часа жду у себя в кабинете.

— Ну что вы лезете в это дело? — не менее недовольно, чем Ахромеев, проговорил Огарков в первую же минуту. — Жареного хочется?

Мне не хотелось «жареного», мне важно было посмотреть на ситуацию с Афганистаном глазами начальника Генштаба...

— Все, я и так посвятил вам уйму времени, — ровно через двадцать минут после начала встречи встал Огарков и протянул мне для прощания руку.

Но я радовался и этим двадцати минутам, и тем торопливым, обрывочным фразам в блокноте, которые удалось записать (магнитофоном при сборе этого материала я ни разу не воспользовался и чуть ниже объясню почему)...

Хотя самые короткие встречи — не более одной минуты — были с поварами и домработницами с дачи Л. И. Брежнева.

— Мы ничего плохого о Леониде Ильиче говорить не будем, — не пуская даже на порог, в один голос заявляли они.

— Да о плохом я сам прочту в газетах. Вы расскажите, каким он запомнился именно вам.

— Хорошим был. Получше всех новых. И при нем стабильность была, а не застой, как вы, журналисты, пишете. Вы перевернули все с ног на голову, вот сами и радуйтесь.

Радоваться особо было нечему, но уже вырисовывалась картина в том материале, что собирал.

А собирать его начал, испытывая журналистский интерес. В конце восьмидесятых только ленивые газеты и журналы не писали о Громове, командарме сороковой. Тогда и подумалось: Громов-то — последний, а вот кто был первым, кто вводил войска в Афганистан?

Поиски увенчались успехом: первый командующий — генерал-лейтенант Юрий Владимирович Тухаринов уволился в запас, живет в Ташкенте. Предварительный звонок дал надежду: генерал сам посетовал, что о первых забыли начисто, что его имя в советской прессе ни разу еще не упоминалось.

Юрий Владимирович сам пришел ко мне в гостиничный номер. Цепко оглядел его, кивнул на диктофон:

— Убери. Мало ли что я ляпну в разговоре! И вообще — никогда не ходи к людям с магнитофоном.

Затем деловито проверил мои документы и неожиданно спросил:

— А разрешение из Министерства обороны есть, чтобы я рассказывал об этих событиях?

— Откуда?!

— А до какой степени откровенности мне вести разговор, знаешь?

— Да мне бы лучше обо всем...

— Хорошо, а карта Афганистана есть?

— Карта? Зачем?

— А как же я буду показывать, где и как мы шли? Да и названия выветриваются из памяти, а здесь ошибаться нельзя. Ну а вопросы-то хоть имеются?

— О, вопросов целых 56 штук!

Мелко исписанный, листок бумаги генерал забрал с собой на сутки для изучения. Мне этого времени хватило, чтобы слетать в Термез, на место переправы 40-й армии через Амударью и привезти на память командарму букет сухого камыша.

И разговор состоялся...

От встречи категорически ушел в сторону Борис Николаевич Пономарев — заведующий международным отделом ЦК КПСС. Долго изучал меня Григорий Васильевич Романов, член Политбюро ЦК КПСС. Вообще Романов — одна из центральных и драматических фигур в окружении Брежнева. Он и Горбачев, как самые молодые члены Политбюро, были и самыми перспективными на выдвижение в партийной иерархии. Сам Брежнев, похоже, сделал выбор в пользу Романова: ему стали поручаться ответственные визиты за рубеж, в своих речах Генеральный секретарь словно мимоходом стал называть имя Григория Васильевича в первых рядах. И тут же в Ленинград зачастили всякого рода бизнесмены, дипломаты, туристы из США — Романов прощупывался как преемник Брежнева. Видимо, вывод для них был неутешителен: Романов был до мозга костей государственник, оборонщик и в рот Западу не смотрел. Поэтому в перспективе западный мир мог удовлетворить только Горбачев — со всеми улыбающийся, желающий всем понравиться и прямо-таки светящийся от своего положения.

И вскоре через одно из посольств — то ли Малайзии, то ли какого другого государства — пришла в Москву весть: свадьбу своей дочери Григорий Романов устроил в Эрмитаже, где гостей потчевали из царской посуды. Слух пошел гулять по стране, в Ленинград срочно отправилась на проверку комиссия. Брежнев, сам, кстати, совершенно равнодушно относившийся к роскоши, впервые глянул на своего любимца с подозрением. Этого оказалось достаточно, чтобы перехватилась инициатива.