Утро вечера мудренее - Иванов Сергей Михайлович - Страница 49

Гринберг и его коллеги лишали своих испытуемых быстрого сна, будили их посреди медленного. До и после опытов они проверяли у них так называемый уровень познавательных возможностей, а также предлагали им тесты с подсознательным стимулом. Стимулом был звук или свет, а подсознательным он именовался потому, что его интенсивность не достигала порога осознаваемого восприятия. Был еще прожективный тест — проверка реакции человека на абстрактные композиции из черно-белых пятен. По ответу на вопрос «Что вам напоминает этот рисунок?» судили об эмоциональном состоянии человека.

Познавательная активность от лишения быстрого сна ни у кого не ухудшалась и не улучшалась. На других же тестах это лишение сказалось отчетливо: люди машинально рисовали картинки, связанные с подсознательными стимулами. В прожективных тестах у них обнаружились те эмоции, от которых каждый из них защищался с помощью сновидений. Вытесненные сновидениями, а затем извлеченные на свет лишением быстрого сна эмоции являли весьма пеструю картину, в которой каждый испытуемый имел неповторимое лицо. Выяснилось также, что, если систематически прерывать быстрый сон, внутренние конфликты начинают проявляться в сновидениях в более откровенной форме. В этих эмоциях и конфликтах звучали иногда и фрейдистские мотивы, но — лишь иногда.

Если бы от психологических конфликтов человека защищали одни сновидения, все мы реагировали бы на лишение быстрого сна одинаково и испытывали бы одинаковую в нем потребность. Но это не так. Есть люди, у которых быстрый сон стремится к восстановлению сразу, и исследователям приходится то и дело «подбуживать» их, а есть, у кого и в восстановительную ночь быстрый сон не превышает нормы. Лишили их быстрого сна — и ладно! Это означает, что способы защиты от конфликтов у всех у нас неодинаковы. У людей определенного склада лишение быстрого сна заводит не механизм трансформанции, перерабатывающий эмоции в образы, а механизм вытеснения: неприемлемый мотив просто удаляется из сознания вместе с той информацией, которая может спровоцировать душевный конфликт. Этот же механизм действует у них и в обычной жизни.

Другой американский исследователь, Хартман, изучал структуру сна у тех, кто спит долго, и у тех, кто обходится коротким сном; он также проанализировал с помощью психологических тестов особенности их личности. Оказалось, что у любителей поспать доля быстрого сна вдвое больше, чем у тех, кто спит мало. Этим быстрый сон словно и не нужен, вот почему они и любят вставать с петухами. Что же это за люди? Прежде всего, это ярко выраженные оптимисты. Они очень активны, часто перевозбуждены и словно бы не знакомы ни с какими душевными конфликтами. Сновидения их бедны; лишение быстрого сна они переносят легко. Они прекрасно приспособлены к жизни и совершенно ею довольны; «неприемлемая» информация у них не вытесняется — они ее просто не замечают.

Иную картину являет собой человек, любящий поспать. Если верить Хартману, он обременен разными мелкими комплексами; чувствительный ко всем уколам судьбы, он не может отмахнуться ни от одной неприятности. Порой он большой мастер делать из мухи слона. Он слегка депрессивен, мечтателен, сном своим не очень доволен, и, если порасспросить его хорошенько, он признается, что сон для него — излюбленный способ уйти от всех проблем. Да и как не уйти, если сновидения его так ярки и увлекательны! Лишить его быстрого сна нелегко: быстрый сон рвется у него наружу, как его ни придавливай; на другой день он почти галлюцинирует. Людей первого типа исследователи относят к разряду деятельных, людей второго — к разряду сензитивных, то есть чувствительных. Большинство полководцев, президентов, героев, изобретателей — люди первого типа, большинство поэтов и вообще натур артистических — второго.

Самая большая «отдача» быстрого сна в восстановительную ночь не превышает шестидесяти процентов, но часто не достигает и тридцати. Это значит, что либо часть сновидений переходит в медленный сон, либо в эту ночь сновидения оказываются более «насыщенными», и вся трансформация занимает меньше времени, чем обычно, либо, наконец, что во время бодрствования частично изживают себя те мотивы, которые обычно реализуются во сне: лишение быстрого сна активизирует другие механизмы психической защиты, что и позволяет человеку определенного душевного склада довольствоваться столь скромной компенсацией.

Все говорит за то, что степень потребности в сне во многом определяется типом личности. Об этом пишет и Томас Манн в своем «Блаженстве сна», которое мы уже цитировали. Разве это не признание сензитивного, по нынешней классификации, человека: «Никогда я так не наслаждался сном, как в некоторые ночи с воскресенья на понедельник, когда на смену дню, проведенному под защитой родного дома, где я мог принадлежать лишь себе и своим близким, надвигался следующий, угрожавший жестокими и враждебными напастями. Так осталось оно и доселе: никогда не сплю я глубже, никогда стремление вернуться в родное лоно сна не кажется мне слаще, чем когда я несчастлив, когда работа не ладится, когда отчаяние угнетает меня…»

Есть у него и о деятельных натурах. Нет, не депрессия, утверждает он, не заботы и горе, а лихорадочное стремление нашего «я» отдаваться делам дневным — вот что лишает нас сна. И это означает больше, чем простую нервную возбужденность: душа наша утратила родину, в суете повседневности ушла от нее так далеко, что не может найти к ней пути. «Но разве не находят этого пути всегда именно самые великие и самые сильные из людей, герои действенной страсти? Я слыхал, что Наполеон умел засыпать, когда бы ни захотел, посреди людей, под шум бушующего сражения… И стоит мне подумать об этом, как перед моим взором возникает картина, художественные достоинства которой, должно быть, не очень высоки, но которая полна для меня неиссякаемой прелести из-за истории, которую она воплощает. Называется она „C'est Lui“[2]. Изображает она бедную крестьянскую хижину, жители которой — муж, жена, дети, пораженные увиденным, жмутся в дверях. А там, посредине комнаты, сидя за простым некрашеным столом, спит император. Он сидит как олицетворение эгоистической и всепоглощающей страсти; он отстегнул шпагу, положил кулак на стол и, опустив подбородок на грудь, спит. Для того чтобы забыть обо всем на свете, ему не нужно ни тишины, ни темноты, ни подушки; он опустился на первый попавшийся жесткий стул, закрыл глаза, откинул от себя все — и спит… Несомненно, самый великий человек тот, кто, оставаясь верным и преданным ночи, совершает днем гигантские дела…»

ГАЛЛЮЦИНАЦИИ СВИДРИГАЙЛОВА

Искусственное лишение людей быстрого и медленного сна принесло науке немало полезных сведений о каждой из этих фаз. Не меньше сведений приносит и естественное «лишение» — бессонница и ее антипод — патологическая сонливость.

Более ста лет неврологи всего мира изучают нарколепсию (буквально «взятие в оцепенение»). Необоримый сон настигает человека в любое время дня и в любых обстоятельствах — в метро и в машине, во время оживленной беседы и любовного свидания, во время езды на велосипеде и за обедом. Рабочий засыпает у станка, пожарный со шлангом в руках, врач — у постели больного. Приступ продолжается несколько минут, иногда несколько секунд. У одних такие приступы случаются три-четыре раза в день, а у некоторых по тридцати раз.

Нарколептик может пить для возбуждения крепкий кофе, курить сигарету за сигаретой, делать гимнастику — тщетно! Сонливость провоцируется всем — монотонной работой, монотонной ездой, жеванием, обильной едой, излишним теплом, голосом радиокомментатора, своим собственным монологом — всем, что нагоняет сон и на нормального человека, но только нагоняет, а тут усыпит наверняка. Кто уснул на ходу, тот просыпается быстро, наткнувшись на что-нибудь; но если приступ застигнет нарколептика дома, он не проснется и до следующего утра. Удивительным образом уснувший умеет тут же включаться в прерванное занятие; еще удивительнее его способность просыпаться в автобусе как раз на своей остановке.

2

«Это Он!» (франц.)