Флирт в Севильи - Абдуллаев Чингиз Акифович - Страница 22

— А может, виновата, — неожиданно сказала она. — Мне иногда кажется, что я вообще очень виновата. И несчастную Ингебору облили из-за меня, чтобы я могла поехать в Испанию.

— Что? — удивился Дронго, чуть замедлив шаг. — Как вы сказали?

— Может, и так. — Лена взглянула на стену собора, мимо которой они проходили. — Правда говорят, что здесь похоронен сам Колумб?

— Наверное, правда, — ответил Дронго, — хотя некоторые историки считают, что сюда привезли останки его сына Диего, а прах Колумба до сих пор покоится в Санто-Доминго. Завтра утром у вас нет съемок и вы можете посетить этот собор. Он находится рядом с нашим отелем. Нужно только перейти площадь.

— Вы были во многих странах? — неожиданно спросила она.

Он молчал.

— Вы не можете говорить об этом? — испугалась Лена.

— Нет, — улыбнулся Дронго, — эти времена уже давно прошли. Я думаю не об этом. Я вспоминаю, в скольких странах я побывал. Никогда не считал, но, наверное, около семидесяти. Кроме Австралии и Антарктиды я был практически везде.

— Как интересно, — протянула она, — а я нигде не была.

— У вас еще все впереди, — улыбнулся Дронго. — Сколько вам лет?

— Двадцать только исполнилось, — призналась она, — четыре месяца назад.

— Значит, я более чем вдвое старше вас, — сказал он. — Уверяю вас, все самое лучшее еще впереди.

— Моя мама говорит мне то же самое, — призналась Лена.

— Сколько лет вашей маме?

— Сорок два, — сказала она, и он, споткнувшись, едва не упал. Кажется, такие удары он скоро начнет получать на каждом шагу. Ее маме было сорок два года. Столько, сколько и ему. Получается, что он мог быть отцом этой красивой девушки. Кажется, впервые он так явно ощутил свой возраст.

— Она говорила мне, что для мужчины сорок лет — самый лучший возраст, — продолжала Лена.

Чему он удивляется? Все правильно. Все так и должно быть.

Он родился тысячу лет назад, в другое время и в другую эпоху. Он, словно «горец» из одноименного фильма, прошел сквозь эпохи и страны, чтобы оказаться в Севилье, летом первого года нового века. Дронго слушал свою спутницу и вспоминал.

Сколько стран и путешествий, сколько разных людей и различных историй. Сколько счастья и боли за одну жизнь, сколько примеров предательства и потрясающей мужской дружбы. Сколько…

— Вы меня не слушаете? — спросила Лена.

— Конечно, слушаю, — ответил Дронго, — и ваша мама права. В сорок лет мужчина становится взрослым.

— А женщина? — лукаво взглянула она на него.

— Только в тридцать, — ошарашил он ее своим заявлением, — именно в этом возрасте женщина неуловимо меняется, превращаясь во взрослого человека.

— Значит мне еще ждать десять лет, — разочарованно произнесла она, — ну, это так долго.

— А вы хотите счастья немедленно и много?

— Конечно. Вот вы говорили, что я не должна переживать из-за этого случая с Ингеборой. Я ведь переживаю не из-за того, что поехала в Севилью. Мне ее жалко было. А сейчас я думаю, что все правильно. Вы знаете, что с ней случилось после этого?

— Нет, — ответил Дронго, — мне кажется, она уже выписалась из больницы. — Конечно, выписалась, — повернулась к нему Лена, — и скоро ее свадьба. Вы бы видели, как ее любит Юрис, ее жених. Он буквально не отходит от нее. Ему все равно, какая она будет, он ее так сильно любит.

— Значит; ей повезло, — резонно заметил Дронго, — иногда встречается такая любовь. Одна на тысячу. Или на миллион.

Доколина замолчала. Она осторожно вздохнула, посмотрела на Дронго и пошла дальше.

— Лучше налево, — предложил Дронго, — мы выйдем на площадь Нуова, где находится памятник Веласкесу.

— Кто это такой? — спросила Лена.

— Великий испанский художник семнадцатого века, — пояснил Дронго, — в Мадриде вокруг музея Прадо стоят три статуи великих художников — Веласкеса, Мурильо и Гойи. Если будете возвращаться через Мадрид, обязательно пойдите в музей Прадо. Вам очень понравится.

— Пойду, — кивнула Лена, — мне вообще нравится в Испании. Здесь и люди такие доброжелательные, и архитектура такая замечательная. Очень красиво. Если бы не наша группа… — Она замолчала, не решаясь больше ничего сказать.

Дронго замедлил шаг. Посмотрел на свою спутницу.

— Чем вам не нравится наша группа? — спросил он.

— А вам нравится? У нас случилось такое несчастье. Я ведь не дурочка и понимаю, что кто-то заранее отключил камеру, потом прошел в номер к нашему гримеру и убил ее. Кто-то из наших мужчин. Я теперь не знаю, кому верить.

Круминьш? Эуген Меднис? Или Ионас? Кто из них убил Лилию? Кто? Я не знаю. И поэтому мне очень страшно.

— А женщин вы не подозреваете?

Она снова долго молчала. Прошла шагов двадцать, прежде чем ответить. И наконец сказала:

— Нет, не подозреваю. Я точно знаю, что женщины не было в соседнем номере.

— Почему в соседнем? — не понял Дронго. — Ведь ваш номер находится в другой стороне.

Она молчала.

— Вы были в момент убийства в соседнем с номером Омельченко номере, — переспросил более настойчиво Дронго.

Она опять не ответила на его вопрос.

— Что происходит? — спросил он. — Почему вы молчите?

— Я же вам сказала, что женщины не могли убить, — пояснила Лена. Она зябко дернула плечами. — Может, мы вернемся, становится прохладно.

— Мы уже пришли на площадь, — показал Дронго на освещенный со всех сторон памятник Веласкесу, стоявший в центре сквера, разбитого на площади.

Слева от памятника находился универсальный магазин «Эль Кортес», представлявший сеть универмагов, которые были раскинуты по всей Испании. В дневное время здесь сновали толпы народа и стояли длинные цепочки белых севильских такси. Сейчас, в ночное время, площадь перед магазином была пуста.

Лена подошла к каменной скамье и села. Потом с вызовом посмотрела на Дронго.

— Что вы хотите от меня узнать? Что вам нужно? Я же вам объяснила, что знаю точно. И не нужно ничего спрашивать. Я не хочу с вами разговаривать. Оставьте меня, слышите, оставьте!

— Хорошо, — согласился Дронго.

Он подошел к памятнику великому художнику. Веласкес словно собирался начать новую картину. Прошло столько лет, а слава живописца оказалась гораздо длиннее его жизни.

И почти сразу рядом с Леной оказался невысокий испанец лет сорока. Увидев такую красивую молодую женщину, сидевшую в одиночестве, он не сумел сдержаться.

— Сеньора скучает? — спросил он по-испански. — Я могу вам чем-то помочь?

Он подошел ближе и сел рядом. Лена испуганно отпрянула в сторону.

— Не бойтесь.

Испанец понял, что незнакомка не знает его языка, и перешел на ломаный английский.

— Как вас зовут? — поинтересовался он. Но Доколина только испуганно смотрела на незнакомца, не понимая, откуда он взялся.

— Не нужно меня бояться, сеньорита, — приложил руки к сердцу испанец. Красивые длинные ноги Лены его явно волновали.

— Вы из Польши? — спросил, плотоядно улыбаясь, испанец, — или из Югославии? Может, вы из России? — Он обратил внимание на славянский тип лица девушки и решил, что проблем с этой красавицей, оказавшейся ночью на скамейке, не будет.

— Я из Латвии, — поняла его вопросы Лена. — Латвия, понимаете? Есть такая страна.

— Латвия, — повторил испанец, который явно никогда не слышал об этой стране, — это очень красиво? И вы красивая женщина. — Он говорил, путая английские, испанские и польские слова.

— Уйдите, — испуганно попросила Лена громче обычного, — я здесь с другом. Он сейчас подойдет.

Испанец не понял ее ответа, но решил, что настало время действовать более настойчиво. Поэтому он схватил ее за руку. Лена закричала. И вдруг испанец увидел, что рядом возникла мощная мужская фигура. Он поспешно поднялся. Испанец испугался: мужчина появился перед ним так неожиданно.

— Сеньора не хочет с вами разговаривать, — сказал Дронго по-английски.

— Я понимаю, сеньор. — Он был ровно по пояс возвышавшемуся над ним Дронго. — Я все понимаю. Я не хотел обидеть вашу знакомую. Только хотел проводить. Вы меня поняли, сеньор?