Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк - Страница 45

На мгновение у Гая возникло желание сообщить об этом человеке капитану Раджерсу, но он решил не делать этого. «Скатертью дорога, – подумал он весело. – Теперь можно плыть назад спокойно…»

Через несколько минут матросы спустили на воду капитанскую шлюпку. Раджерс и дон Хорхе покинули каюту и сошли вниз по веревочному трапу. Гай смотрел на плывущую к берегу шлюпку и ругал себя за внезапную застенчивость, помешавшую попросить взять и его с собой.

Их не было весь день. Когда же они вернулись на берег, с ними был и сеньор Коимбра, монго Понголенда. Гай разглядывал огромного мулата с откровенным любопытством. Жоа да Коимбра был выше шести футов и обладал могучим телосложением, но теперь, после многих лет малоподвижной жизни, его мускулы ослабли и заплыли жиром, а лицо, которое в молодости было красивым, портил тяжелый подбородок, да и отекло оно изрядно от разгульной жизни. Цвет его кожи был не намного темнее, чем у белого, проведшего годы под африканским солнцем, но волосы курчавились так же сильно, как у чистокровного негра, а губы, полные и мясистые, придавали всему лицу выражение жестокой чувственности и странно контрастировали с орлиным носом, характерным для европейца.

На нем были тропические брюки безупречной белизны, белоснежная рубаха, расстегнутая до пупка, что позволяло ему время от времени вытирать свое большое брюхо огромным носовым платком из прекрасного шелка.

Капитан Раджерс приказал накрыть стол на палубе, поскольку жара в его каюте даже поздно вечером была невыносимой. Гостю были предложены портвейн, шерри и богатый выбор прекрасных французских и итальянских вин, а кушанья, поданные к столу, включали все лучшее из корабельных запасов.

Гай изумленно взирал на это представление. В Фэроуксе он не раз был свидетелем того, как торговцев-квартеронов или портных, имевших лишь восьмую часть негритянской крови, – людей, внешне ничем от белых не отличавшихся, впускали в дом только с заднего крыльца, если было известно хотя бы о капле негритянской крови в их жилах. Гай не мог даже представить себе, что белый может принимать негра за своим столом, а для него негром был человек, имевший хотя бы ничтожную примесь негритянской крови. Но вот сейчас капитан Раджерс и его помощник не только ужинали в компании этого большого толстого мулата, но и непринужденно беседовали с ним, любезно и уважительно. Разговор велся на английском, и монго говорил на нем прекрасно, с заметным британским акцентом. Время от времени он обращался к дону Хорхе на испанском, почти столь же безупречном, а иногда и на родном португальском, достаточно похожем на испанский, чтобы Гай мог легко уловить смысл.

Товары на продажу стоимостью в пятнадцать тысяч долларов, включающие ткани, огнестрельное оружие, кубинские сигары, были осмотрены и одобрены еще до начала трапезы, и теперь, когда она подходила к концу, монго Жоа с явным удовольствием закурил puro и, гостеприимным жестом разведя свои большие сильные руки, сказал:

– Надеюсь, вы не откажетесь провести несколько дней с нами, капитан Раджерс. К несчастью, француз, это безмозглое существо, значительно опустошил мои запасы: из-за его недальновидности я вынужден предложить вам на пятьдесят негров меньше…

– Что же случилось, сеньор? – спросил капитан Раджерс.

– Вы видели тела, плавающие в волнах прибоя? Три дня назад я передал ему партию груза. Когда чернокожие были на борту, этот проклятый дурак приказал задраить люки. При такой-то жаре! Ясно, что к утру пятьдесят негров умерли от удушья. Пришлось их заменить…

– Но почему же, дон Жоа? – спросил дон Хорхе. – По-моему, у вас не осталось перед ним никаких обязательств…

– И я так считаю, – рассмеялся монго, – но лягушатник так жалобно скулил, что в конце концов я выделил ему еще одну партию, но по сто долларов за голову! Естественно, джентльмены, когда он согласился на такую неслыханную цену, я не смог ему отказать. В конце концов, я занимаюсь этим бизнесом не ради удовольствия…

«Хотя это и француз, но ведь речь идет о белом человеке, – раздраженно подумал Гай. – Проклятый цветной ублюдок! А капитан с доном Хорхе сидят рядом и позволяют ему говорить черт знает что! Эту жирную тушу на недельку бы в Фэроукс! Я б его научил уважать белого человека!»

– Между прочим, – продолжал да Коимбра, – один из членов вашей команды сбежал к мсье Уазо. Вы знаете это, капитан?

– Нет, черт возьми! – воскликнул капитан Раджерс. – А кто?

– Да эта скотина из Марселя, Ласкаль. Сегодня утром он появился на борту «Луи», жаловался на плохое обращение. Дескать, один из ваших младших офицеров жестоко его избил. Думаю, он вполне это заслужил. Хотел бы я увидеть человека достаточно сильного, чтобы отдубасить это животное. Ведь он будто сделан из дуба…

– Сейчас я вам его представлю, – усмехнулся капитан Раджерс. – Господин Фолкс, подойдите сюда, пожалуйста!

Гай приблизился.

– Этот мальчик! – воскликнул монго. – Не может быть! Господи, как же он сумел?

– Отвага, а к тому же – преимущество в быстроте и сноровке. Так или иначе, я рад избавиться от Ласкаля. Отличный подарок для Уазо! А теперь, сеньор да Коимбра, разрешите представить вам моего штурмана Гая Фолкса…

Монго Жоа встал и протянул руку.

Гай не сдвинулся с места, храня холодное молчание.

– Господин Фолкс! – прогремел капитан Раджерс. – Что это значит?

–Я с Миссисипи, сэр, – спокойно сказал Гай. – Мы не подаем руки неграм. Никаким неграм, сэр, даже таким изысканным, красноречивым мулатам.

Капитан Раджерс вскочил, лицо его было каменным.

– Господин Фолкс, – сказал он ледяным тоном, – ступайте вниз. Считайте, что вы под арестом.

– Не надо, капитан, – рассмеялся монго. – Мне нравится его самообладание. Прошу вас, простите мальчика. Он молод, и ему еще многому предстоит научиться. Мне и раньше встречались южане. Ужасно упрямые люди, но при этом очень порядочные, если жизнь научила их уму-разуму. Я, может быть, даже смогу, по мере своих сил, способствовать его образованию…

– Ладно, – сказал Джеймс Раджерс, – но только при условии, что вы сразу же извинитесь, господин Фолкс!

Гай взглянул на капитана.

– Это приказ, сэр? – спросил он.

– Конечно! – проревел Раджерс.

– Тогда я приношу извинения.

– Хорошо, можете идти, – произнес капитан холодно.

На следующий вечер монго устроил им африканское пиршество, которое не уступило бы королевскому по своей щедрости. Там были зажаренные целиком молочные поросята, начиненные картофелем и маниокой, цыплята, тушенные в свежем виноградном соке и поданные с гроздьями винограда и миндалем, рис с шариками бараньего фарша и молотым арахисом. На десерт подали вареный рис, высушенный на солнце и истолченный в пудру, которая была затем вновь проварена в козьем молоке и перемешана с медом, а для тех, кто обладал более тонким вкусом, – дольки апельсина, посыпанные сахаром и высушенным кокосом, плавающие в розовой воде среди лепестков роз.

Все это запивалось пальмовым вином, бренди, шерри, портвейном, виски, джином, какао-ликером, абсентом и дюжиной других напитков, о которых Гай и не слыхивал. Он потягивал вино маленькими глотками, помня о совете отца не напиваться в присутствии человека, которому не доверяешь.

Он видел, что даже капитан навеселе, что же касается дона Хорхе Санчеса, то он пел кастильские песни, выкрикивая их во всю мощь легких. Да и сам монго уничтожил чудовищное количество спиртного, но, насколько мог заметить Гай, это никоим образом на него не повлияло. Монго поднял огромные руки и дважды хлопнул в ладоши: тотчас в комнате появились музыканты. У них были арфы – деревянные треугольники со струнами из тростниковых волокон, банджо – бутылочные тыквы, с туго, как барабан, натянутыми шкурами и струнами из кишок, маримба – примитивные ксилофоны из дощечек красного дерева с тыквенными резонаторами под каждой из них. Были, конечно же, и неизменные тамтамы.

По сигналу монго они подняли адский шум, который Гай вначале едва ли мог воспринять как музыку. Но вскоре из визгливого диссонанса начал выделяться отчетливый ритм. Барабаны подхватили его, усилив, затем занавески, отделяющие гостиную от алькова, раздвинулись, и одним длинным парящим прыжком вылетела и встала перед оркестром танцовщица из Тимбо. У племени фулахов из Тимбо арабская кровь преобладает над негритянской, и это сразу бросалось в глаза. Густые черные брови сходились над орлиным носом; горящие пламенем глаза были как раскаленные угли; на ее, словно из красного дерева, лице выделялись губы цвета темного вина, полные, влажные и зовущие. Она была обнажена до пояса, если не считать бряцающих браслетов. Ее великолепные груди, высокие и торчащие, блестели от ароматизированного масла, которым была умащена вся верхняя часть тела. На ней были турецкие шаровары дымчато-багряного цвета, стан танцовщицы опоясывал кушак, какие носят в гареме, стройные лодыжки охватывали браслеты чеканного золота. В уши были вдеты золотые кольца, и, когда она, вращаясь, приблизилась, Гай увидел, что у нее проткнуты ноздри и в одной из них – жемчужина величиной с яйцо небольшой птицы.