Сатанинский смех - Йерби Фрэнк - Страница 74

В письме было еще много всего. Но главный факт установлен. Брак Николь с Бетюном оказался незаконным, результатом искреннего заблуждения. А план Бертрана, как сохранить капиталы семьи от превратностей войны, казался вполне выполнимым.

“Но будет ли это патриотичным? – размышлял Жан. – Если разразится война, не получится ли так, что я буду способствовать вооружению врага? Даже мой брат может оказаться врагом? От всего этого голова идет кругом…”

А теперь еще и это осложнение. Рассказать Бетюну, что Николь ему не жена, а любовница, бессмысленно, это только причинит ему боль и ничего не изменит… Черт побери! Неужели в этой жизни нет ничего простого?

Да, все было непросто. Уже в Законодательном собрании сам факт обладания состоянием превращал человека в объект разнузданных нападок. Это сняло у Жана последние сомнения насчет вложения капитала в фирму Бертрана. Если моя страна лишает меня права обладать деньгами, которые я честно заработал, я вынужден ограничить свое участие в ее защите непосредственно борьбой с оружием в руках, ибо она не права, и я должен защищать свои интересы…

На растущую опасность обратил его внимание Пьер.

– Послушай, старина, – сказал он, – я взял на себя смелость купить квартиру в Сент-Антуанском предместье, в которой ты раньше жил. Если они будут продолжать свои нападки, она может тебе понадобиться. Тебе лучше продать этот великолепный дворец…

– Никогда! – зарычал Жан.

– Послушай, не будь упрямым дураком. Францией сегодня управляют люди, потерпевшие поражение во всех своих начинаниях, они – неудачники, безумцы, а их политика – просто зависть, возведенная в религию. Завтра твое бросающееся в глаза богатство может стоить тебе жизни, и Флоретте тоже! Упакуй свои роскошные костюмы и возвращайся на ту квартиру, живи просто, но с удобствами, на людях громко жалуйся на финансовые потери, и тебя оставят в покое…

– В тот день, – решительно заявил Жан, – когда я спрячусь в нору из-за помоечных крыс Парижа, я предпочту умереть. Что же касается вшей, которые за последнее время наводнили Собрание, то они не заслуживают, чтобы я плюнул им в их грязные физиономии. До сих пор, мой друг, я всегда вел себя как мужчина. Если придет такой день, когда они заставят меня скулить, выражая покорность им, в тот день я умру!

Пьер пожал плечами.

– Дело твое, старина, – сказал он.

Утром 20 июня Жан был один в доме, не считая прислуги. Флоретта отправилась вместе с Марианной по магазинам, чтобы купить какие-то шелка, привезенные недавно контрабандой в Париж. Жан сидел в маленьком кабинете на втором этаже, где он часто работал в одиночестве. Там, под замком, вдали от назойливо любопытных глаз чиновников он хранил свои потайные конторские книги, в которых фиксировалось подлинное положение его дел.

В дверь постучал слуга.

– Мадам Бетюн внизу, – доложил он.

Жан в глубине сердца застонал. “Как я могу видеть ее, – подумал он, – вот так – наедине? Каждый раз, когда я вижу ее, все мое тело трепещет от воспоминаний. Думаю, иногда и она почти припоминает все – меня поражает выражение ее лица, похожее на нежность. Впрочем, наверное, это просто мое воображение…”

Он встал из-за, стола, поправил прическу и спустился вниз.

Николь протянула ему свою маленькую ручку.

– Флоретты нет дома? – спросила она.

Жан медленно покачал головой.

– Тогда я должна уйти, – нервно сказала Николь.

– Почему? – насмешливо спросил Жан. – Вы боитесь меня?

Николь разглядывала его смуглое, изувеченное лицо.

– Да, – прошептала она.

– Почему? Из-за моего лица?

– Нет. Я… я не знаю почему. Позвоните, чтобы принесли кофе, месье Марен, и я попытаюсь объяснить…

Жан открыл дверь в маленькую гостиную.

– Прошу, мадам, – предложил он.

Николь села на краешек кресла, глядя на него. Жан не проронил ни слова, пока слуга подавал кофе. Затем он печально улыбнулся.

– Вы собирались рассказать, почему вы боитесь меня, – сказал он.

– Должна ли я? – прошептала она. – Это, я думаю, нечто постыдное.

– Как хотите, – серьезно произнес он. – Я никогда не буду настаивать…

Николь напряглась, и глаза ее вспыхнули синим огнем.

– Я вам скажу. Наверное, я не права. Во всяком случае, я больна от этого, – от того, как я себя чувствую. Я люблю своего мужа. Он самый добрый, самый лучший. Но прошлое мое неизвестно. Я должна спросить вас об одном: была ли я в моей прошлой жизни замужем за вами?

– Нет, – ответил Жан.

– Значит, я сумасшедшая, – в ужасе прошептала Николь.

– Почему вы так думаете? – спросил Жан.

– Потому что… потому что… о, Жан, я не могу сказать этого!

– Вы назвали меня Жаном, – заметил он. – Вы никогда раньше так ко мне не обращались…

– К вам не обращалась. Но бесчисленное количество раз к себе самой, когда я одна. Я вынуждена останавливать себя, чтобы не назвать своего мужа “Жан”. Вы спрашиваете меня, почему я боюсь вас, ответ заключается в том, что я боюсь не вас – я боюсь себя! Я смотрю на вас, и мои руки изнывают от желания погладить ваше лицо, как когда-то давно, как будто они гладили вас – сколько раз это бывало прежде? – как будто они привыкли к этому ощущению. Я смотрю на ваш рот, ваш ужасный рот, вечно улыбающийся, словно вы насмехаетесь над Богом и сатаной, и знаю, я точно знаю, как ощущаются ваши поцелуи…

Она опустила голову и дала волю беззвучным рыданиям.

Жан сидел, не двигаясь.

– Я люблю своего мужа. Я люблю его всем своим телом, как должна любить хорошая жена. Но, Жан, скажите мне, у вас есть шрам от старой раны – думаю, от пистолетной пули – на спине слева, под самыми ребрами?

– Да, – мрачно отозвался Жан, – у меня есть такой шрам.

– Откуда я могу знать это? Объясните мне. Откуда я могу знать ваше тело так, как свое собственное? Я приличная женщина, но я знаю, что у вас бронзовая кожа, шелковистая, с небольшим пушком на груди. Знаю, что ваши руки как стальные обручи, а ваш рот…

Она резко встала.

– Позвольте мне уйти, – всхлипнула она, – выпустите меня отсюда!

– Я вас не удерживаю, – сказал он, но уже в следующую секунду она оказалась в его объятиях.

Он ощущал ее рот, сладкий и соленый от слез, неистово жаждущий, дикий, нежный, шепчущий приглушенные слова:

– Жан, мой Жан, мой! Как, когда и где – не знаю, но мой! Я зверь, самка, я не стою и ноготка бедной Флоретты, и все равно, Жан, Жан…

Дверь тихо открылась.

– Простите меня за вторжение, – спокойно произнес Ренуар Жерад, – но это действительно очень важно, Жан…

Они отскочили друг от друга. Краска стыда залила лицо Жан Поля от подбородка и до корней волос.

– Ладно вам, Жан, – засмеялся Ренуар. – Я не блюститель нравственности. Кроме того, у меня нет времени. Уверен, мадемуазель простит нас…

Николь схватила свою шляпку с маленького столика и выбежала из комнаты.

– У вас бесспорно хороший вкус, – заметил Жерад со сдержанным удивлением.

– Послушайте, Ренуар, – захлебываясь, начал Жан, – я не… я не думал…

– А я думал, – пошутил Ренуар. – Кроме того, вы оба одеты, вы в маленькой гостиной, что же тут особенного? Конечно, это в вашем собственном доме, когда ваша жена может в любой момент вернуться – боюсь, должен осудить вашу неосмотрительность. Судить же вашу нравственность я не имею никакого права – уровень моей нравственности еще ниже!

– По какому поводу вы пришли? – проворчал Жан.

– Толпа ворвалась в Тюильри. Они держат короля и королеву пленниками, стараются, думаю, спровоцировать их на какие-то действия, которые дадут этим исчадиям ада повод убить их. На охрану полагаться нельзя, разве только на швейцарцев. Мы должны отправиться во дворец и попытаться уговорить толпу уйти оттуда, и таким образом сорвать замысел якобинцев и жирондистов. Если нам это не удастся, мы должны умереть, если понадобится, защищая их…

Жан вышел из гостиной и взбежал по лестнице. Через две минуты он вернулся со шляпой, пистолетом и тростью.