Пираты Короля-Солнца - Алексеева Марина Никандровна - Страница 52

— Что вы себе позволяете, сударь? — зашипела я на виконта.

— Взгляните, — сказал он насмешливо, — Вы способны съесть это, маленький Вандом?

Боже мой! Ужас! Добрая половина перечницы была высыпана в проклятый рис, а я его, кстати, не очень-то и люблю.

— Вот жадный пажик, — сказал кто-то из моряков.

— Поменяемся? — предложил виконт.

— А вы способны съесть это, сударь?

— Почему бы и нет? Я на все способен.

Вы на его месте сказали бы: "Я на все готов ради вас", да, Шевалье? Но, увы! Я пишу о том, как все было, и не могу писать так, как мне хотелось бы, чтобы было. Мы поменялись тарелками, и виконт преспокойно уплел этот ужасный рис и, разумеется, курятину. Мне захотелось как-то отблагодарить своего соседа, и я с самыми добрыми намерениями шепнула ему:

— Старайтесь больше не опаздывать, сударь. По-моему, капитан недоволен.

— Я заметил, — сказал виконт, / вот притворщик!/ — Постараюсь. Я…читал.

Я с самого начала заметила, что мой сосед явился не то чтобы пьяный, но слегка навеселе, и глаза блестят явно не трезвым блеском.

— Ликер или коньяк? — спросила я. Он усмехнулся и ничего не ответил.

А потом я уже не помню, что ело все общество, мясо, салаты, спаржу, но мне хватило курятины! Серж де Фуа уже писал на своей салфетке какие-то стихи. Видимо, салфетки с 'Короной' - эмблемой нашего корабля вошли в моду, и я, вспомнив свои изыскания об иезуитах, написала на своей салфетке маленьким свинцовым карандашом: A.M.D.G. — Ad Majorem Dei Gloriam-К Вящей Славе Бога, — пока обслуживающий персонал убирал посуду и подносили новые блюда. Вот тут и началась наша словесная война. С иезуитов.

— Как? — спросила я, подвинув салфетку.

— Дерьмо, — сказал виконт.

— Иезуиты дерьмо? — я вытаращила глаза.

— А вы восхищаетесь иезуитами?

— Разве вы не знаете, что… — и тут я обрушила на своего собеседника все, что знала об Ордене иезуитов. Мой собеседник слушал меня, склонив голову, смакуя ликер, с видом ленивым, блаженным, отдыхающим, но внимал мне с каким-то снисхождением, словно я вещала ему азбучные истины, что и выяснилось впоследствии — вся информация, обрушенная мною на голову г-на де Бражелона, давно была ему известна. То ли он из учтивости не перебивал меня, но думал он, по всей вероятности, о чем-то своем, нахмурился, поджал губы, и я испугалась — может, он рисом отравился?

— Вам плохо, сударь? — спросила я.

— С чего вы взяли?

— Воды, не угодно ли? Может, вы рисом отравились?

— А! Вот вы о чем! Не бойтесь, дорогой Анри, у меня железный желудок. Вот только сердце, к сожалению, не железное, — заметил виконт, продолжая цедить ликерчик.

— А вы хотели бы иметь железное сердце? — спросила я.

— Еще бы! — сказал виконт и залпом выпил весь свой ликер. Это высказывание г-на де Бражелона еще более утвердило меня в том, что я очень грубо ошиблась, найдя в нем отдаленное сходство с вами, дорогой Шевалье. Вы бы так никогда не сказали! Помнится, вы нежно сжимали мою руку и шептали: 'У вас очень горячая рука, мадемуазель де Бофор". — 'Такая же, как сердце, рыцарь' , -ответила я. Тогда вы вздохнули, — а я опять спросила: 'Разве это плохо?" — "Это прекрасно, мадемуазель де Бофор, но люди с горячими сердцами редко бывают счастливы в эпоху Людовика XIV".

И мы дружно стали ругать наш Семнадцатый Век.

— Но почему, виконт, вы так ненавидите иезуитов? Что они вам сделали? Разве дон Игнасио Лойола не был достойным человеком?

— Все, что вы говорили об основателе 'Общества Иисуса' , шевалье де Вандом, давно всем известно. Да, дон Игнасио был боевым офицером, участвовал во многих сражениях, был тяжело ранен и на всю жизнь остался…э…хромым…

— Игнасио Лойола! — повторила я настойчиво, — Мы говорим о Лойоле.

Мне показалось, виконт опять впадает в задумчивость и начинает уноситься мыслями к своей ХРОМУЛЕ Лавальер. Виконт налил себе ликерчику, и я, осмелев, подставила рюмку, попросив самую малость — донышко закрыть.

— Залечив раны, Лойола обратился на служение богу с тем же фанатизмом, с каким он привык сражаться с врагами. В тридцатилетнем возрасте он надел нищенское рубище и стал монахом-отшельником, он жил в пещере на обрывистом берегу реки и там писал свою первую книгу.

— Вот и молодец!

— Я не вижу смысла в том, чтобы книгу писать именно в пещере и носить нищенское рубище. Что он, не мог заниматься этим у себя дома, черт его подери?

— А может, он был очень бедный, и ему не на что было купить бумагу и одежду?

— Совсем бедный! На мой взгляд, это крайность.

Я тоже считала, что это крайность, но стала спорить из вредности.

— В книге этой, — продолжал виконт, — Иисус Христос был представлен благородным рыцарем, а апостолы выглядели как оруженосцы.

— Разве это плохо? Я почел бы за величайшую честь быть при Иисусе вроде пажа. А вы сами, что, не хотели бы быть его вооруженным Апостолом? Оруженосцем?

— Мне кажется, дону Игнасио изменило чувство меры. Все уже сказали евангелисты. Тут нечего добавить, Вандом.

— Я слышал, что дон Игнасио, не владея латынью, уже взрослым человеком, сел за парту с малыми детьми, потому что для духовной войны латынь ему была необходима.

— Ne puero gladium dederis![26] - пробормотал виконт, — Я не собираюсь нападать на дона Игнасио, мир праху его. Но нынешние иезуиты — неужели вам нравится эта отвратительная публика? Вы только что пили за Генриха IV, а ведь иезуиты устроили на него 19 покушений.

— Что вы говорите? — я так и подскочила, / аббатиса мне таких гадостей не рассказывала / — Быть того не может!

— Девятнадцать раз, — повторил виконт, — Если не больше. И кинжалы и пули. И добились-таки своего, сукины дети.

— Равальяка натравили Кончини и его Элеонора. Не без участия Марии Медичи. Разве вы не знаете?

— Есть много версий. В этом и испанский двор был замешан и те же иезуиты.

— Испанский двор, возможно, но с иезуитами Генрих жил в мире и дружбе. Отец Коттон был его духовником.

— В мире — возможно, но не в дружбе. А вы слышали о таком Жаке Шателе?

— Нет, сударь, впервые слышу от вас это имя.

— Так вот. Для вашего общего развития, милый паж. 27 декабря 1585 года к королю Генриху, принимавшему придворных, подбежал неизвестный и попытался сразить ударом ножа в грудь. Убийца промахнулся — Генрих как раз в эту минуту наклонился, лезвие скользнуло по лицу и выбило королю зуб. Покушавшийся Жан Шатель был орудием иезуитов — отцов Гишера и Гере. Преступника казнили, иезуитов выгнали из Франции. Через восемь лет они вернулись. А зуб Жана Шателя иезуиты берегли как реликвию.

— Вы издеваетесь, виконт, скажите, что это неправда, и вы это выдумали? Это невероятно!

— Я говорю то, что было.

— Зуб? А может, это был все-таки зуб Генриха?

— Спросите у иезуитов. На Генриха у них был зуб, так вернее.

— Вы сказали, что королю выбил зуб убийца, подосланный иезуитами, и я подумал…Слушайте! Но покушение было ДО Нантского эдикта! Эдикт был принят в 1598 году, верно?

Тут виконт посмотрел на меня не с насмешкой, а, как мне показалось, с уважением и кивнул головой.

— Но злодейство свое они все же осуществили. Разве убийство Генриха — к вящей славе божьей?

— Я ничего не знал об этом.

— Из Равальяка сделали козла отпущения, но за его отвратительной фигурой прячутся, как и вы, Анри, справедливо заметили, более важные персоны. Ну, то, что на каждой кухне и в каждой гостиной судачат о том, что в этом замешана Мария Медичи и ее приближенные, ясно как день. Плюс иезуиты.

— Но это было очень давно, сейчас они уже не такие. Я знавал одну аббатису.

— И я знавал одну аббатису.

— Вы о ком?

Оказалось, мы говорили об одной и той же аббатисе, которая для меня была строгой наставницей, а виконт обозвал ее фанатичкой и "черной монахиней".

— Аббатиса как раз и утверждала то, что она и ее сподвижники — "белые иезуиты' ! Что их сфера — образование и духовная жизнь! Жизнь души!

26

Ne puero gladium dederis! /лат./ Нэ пуэро гладиум дэдэрис — Не давай ребенку меч.