Опасное наследство - Кобербёль Лине - Страница 34

Скайарк, озаренный послеполуденным солнцем, внушал искреннее почтение. От одного горного склона до другого тянулась городская стена, громадная и серокаменная, что твоя гора, а на башнях реяло знамя Скайа – синее сверху, черное снизу и с золоченым орлом посредине.

Я бросил беспокойный взгляд на наш небольшой отряд. Шестнадцать запыленных, запотелых высокогорцев, собравшихся в путь второпях посреди ночи и с тех пор не слезавших в суровой скачке с коней. Шестнадцать запыленных высокогорцев да еще я.

Наша толпа не внушала почтения, а я, глядя на здешние крепостные стены, думал, что, заедь мы сперва сюда, Скайа щелкнул бы нас, как щипцы щелкают орехи. И значит, пролить кровь можно, если Скайа и вправду грабил наши земли и проливал кровь.

– Кто там? – окликнул привратный стражник.

– Люди из Кенси-клана! – воскликнул в ответ Каллан, и, даже чувствуй он себя орехом, зажатым щипцами, этого заметно не было. – У нас дело к Астору Скайа.

– А какое дело, Кенси?

– Права клана! – только и ответил Каллан, но голос его был тверд как железо.

Ворота отворились.

– Тогда входите, Кенси! – решил страж. – Во имя прав клана!

Астор Скайа принял нас в Сокольем дворе. Облаченный в кожу и с толстой сокольей перчаткой на руке, он, видно, собирался на охоту. Оседланный, начищенный, сверкающий, блестящий конь стоял наготове. Рядом на коньке помельче сидел необычный всадник: то был орел, привязанный сокольим ремнем и с украшенным перьями клобучком на голове.

– Какое у вас ко мне дело, Кенси? – нетерпеливо спросил Астор, косясь на солнце. – У меня не много времени.

Орлиная охота возможна лишь при дневном свете, из-за этого он так и торопился.

– Ночью напали на Эвина Кенси! – сообщил Каллан. – Застрелили его собаку и похитили его овец. Лиходеи были в плащах клана Скайа, и след их привел прямо сюда. Мы нашли овец на землях клана Скайа, овец уже дохлых. Астор Скайа! Это недостойное деяние, это – преступление! Оно требует ответа.

Астор Скайа, подняв подбородок, поглядел на Каллана так, будто от него дурно пахло:

– Он что, обвиняет нас в краже овец?

– Я требую ответа!

– Вот тебе ответ… Клан Скайа вовсе не овцекрады и никогда ими не был. Прощай!

Повернувшись спиной к Каллану, он подошел к поджидавшему его коню.

– Так дело не пойдет, Скайа!

Сначала я подумал, что это сказал Каллан. Но голос был другой – более хриплый и злобный. Их произнес всадник, въехавший на Соколий двор, старик, что мог быть только Эвином. Его длинные седые волосы торчали во все стороны, борода по-прежнему была в крови, а на одной стороне лица, там, где кровь из раны на лбу не была как следует смыта, виднелась ржаво-алая полоса. Его конь был мокрый от пота и спереди и сзади и, похоже, плохо держался на ногах. Но он по-прежнему слушался хозяина и сделал несколько неверных шагов вперед, чтобы Эвин мог взглянуть прямо вниз на Астора.

– Эвин! – воскликнул Каллан и протянул руку, желая остановить старика.

Но Эвин глядел сверху вниз только на Астора. Из свернутого шерстяного одеяла за седлом он вытащил меч – меч такой старый, что он вовсе почернел от времени.

– Глянь-ка хорошенько на этот меч, Астор! – произнес старик. – Это меч моего отца и моего деда. И прежде он уже не раз отведал кровь Скайа. И он снова вернется к этому, коли я найду того лиходея, что убил мою Молли. – И он плюнул Астору Скайа прямо в лицо.

На миг все мы, кроме Эвина, будто окаменели. Эвин же повернул своего усталого коня и поскакал прочь, не сказав больше ни слова.

Астор Скайа коснулся своего лица, словно не в силах поверить тому, что случилось.

– Молли? – спросил он. Голос его звучал скорее растерянно, нежели злобно. – Кто такая Молли?

Каллан откашлялся:

– Собака! Та, что они застрелили.

Астор Скайа уставился на Каллана, и видно было, что теперь ярость охватила его.

– Собака? – произнес он голосом, дрожащим от гнева. – Он оскорбляет меня, он угрожает мне, он плюет на меня… и все это из-за собаки?

– Он очень любил ее, – впервые неуверенно объяснил Каллан.

Это посещение Скайа-клана прошло вовсе не так, как он задумал.

Застенчивый мальчик-конюх протянул Астору Скайа тряпицу, и тот тщательно вытер лицо.

– Блестяще! Ну, ты изложил свое дело, Каллан Кенси. Скачи теперь домой! И скачи быстрее! Потому что завтра после захода солнца ни один Кенси не будет желанным гостем на землях Скайа.

Мы догнали Эвина неподалеку от Скайарка. Его замученная лошадь шагала так медленно, что он быстрее дошел бы пешком.

– Эвин! – сказал Каллан. – Это было глупо! Лицо Эвина было замкнутым и оцепенелым.

– Я был в моем праве! – только и ответил он. Каллан проворчал:

– Коли только и вправду за всем этим стоит какой-то Скайа. И даже тогда… Эвин, ты и в самом деле желаешь, чтобы Скайа и Кенси-кланы сражались, чтоб мужи убивали друг друга насмерть… из-за собаки?

– Да, – только и вымолвил Эвин и поскакал дальше.

То был долгий, тяжкий путь назад. Кони и люди валились с ног. Мы делали краткие передышки-привалы, чтобы лошади смогли добраться до дома, но никто даже не предложил разбить лагерь на земле Скайа-клана. Нам пришлось оставить лошадь Эвина, а не то бы нам никогда не поспеть в земли Кенси до восхода солнца. Эвин же поехал сзади на коне Пороховой Гузки – самого маленького и самого легкого из нас.

Стояла холодная и ясная звездная ночь, когда мы достигли каменистой осыпи, и многие из нас чуть не падали с лошадей от жуткой, непомерной усталости. Однако же было куда легче продолжить путь к усадьбе Киллиана, нежели разбить лагерь в ночной тьме. Так что только на сене в сарае Киллиана я наконец повалился такой усталый, что с трудом поднимал голову. А потом, уже лежа там, заснуть я все-таки не мог. Мне мерещилось гневное лицо Астора Скайа и лицо Эвина, окровавленное и ненавидящее…

– Пороховая Гузка, ты спишь?

– Не особо, – невнятно ответил он. – А что?

– Ты и вправду думаешь, что меж Кенси– и Скайа-кланами начнется война?

– Не знаю.

Сено зашуршало, и Пороховая Гузка повернулся ко мне.

– Но надеюсь, что так… Сдается мне, Скайа это заслужил.

Внезапно я разозлился на Пороховую Гузку. Ведь он не знал, что болтает. Война – это когда народ помирает. Война – это когда возвращаешься на пепелище и к дохлой скотине вместо дома. Как это было с нашим Домом Под Липами. Мы это уже однажды испытали. Если нам придется еще раз пережить все сначала, мне такое не вынести. А теперь еще и без Дины…

– Не знаешь, что несешь! – возмутился я. Но, по-моему, он не услышал, так как не ответил и вскоре захрапел.

Я ожидал, что мама будет гневаться или хотя бы печалиться из-за этого, во всяком случае печалиться из-за меня. Я-то хорошо знал: вместо того чтобы взвалить на Розу эту грязную работу, мне надо было самому сказать ей, что поеду с Калла-ном и Пороховой Гузкой. Но матушка распахнула дверь, лишь только услыхала стук копыт Кречета, а я едва успел спешиться, как она уже обняла меня.

– Давин! – молвила она, смеясь и плача. – Смотри! Смотри, что прислала мне Вдова!

Она поднесла что-то к моим глазам… да, оловянную пластинку на кожаном плетеном шнуре. То был Знак Пробуждающей Совесть, принадлежавший Дине!

ДАВИН

Надежда, страх и овсяная каша

Все мысли о войне и смерти, о дохлых овцах тут же вылетели у меня из головы.

– Как он к ней попал? – спросил я.

– Один человек продал его женщине, которая… нет, лучше сам прочитай грамоту Вдовы.

Матушка дала мне маленький листок тонкого пергамента. Сразу бросалось в глаза, что он был плотно исписан мелкими буковками и был обернут вокруг Знака Пробуждающей Совесть.

«Дорогая Мелуссина! – так начиналась грамота. – У меня для тебя новости, и скорее хорошие. Думаю, Дина жива, и думаю, мы знаем, где она…»