Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андреев Андрей Юрьевич - Страница 34

Гадячский договор – единственный в законодательстве Речи Посполитой XVII в., где речь идет о присвоении киевскому училищу статуса академии-университета. Он создавал необходимую правовую базу для существования православного высшего училища, к которой стремился еще митрополит Петр Могила. Но, к сожалению, реализации договора помешала продолжавшаяся русско-польская война и плачевное состояние самой могилянской коллегии: в том же 1658 г. пожар уничтожил не только здания братского монастыря, но и все документы, закреплявшие собственность на принадлежавшие ей земли и фундуши, которые тут же попытались у нее отнять. В прежнее положение коллегию формально приводила грамота короля Михаила Вишневецкого (1670), указавшего «Киевскую Могилянскую коллегию на ее местах, грунтах и давних фундациях восстановить».[320] В реальности же учебная деятельность коллегии уже была к этому моменту восстановлена братским игуменом и ректором Варлаамом Ясинским (1666–1673), при котором Киев согласно условиям Андрусовского перемирия 1667 г. на два года перешел к Московскому царству, так что грамота короля Михаила имела значение в случае возможного возвращения Киева в состав Речи Посполитой, но этого не произошло: русские войска оставались в нем вплоть до заключения «вечного мира» с Польшей в 1686 г.

И все же, несмотря на названные недостатки в статусе и объеме преподавания, Киево-могилянскую коллегию современники уже в XVII в. сравнивали с «законными» университетами Восточной Европы.[321] Современные историки университетского образования, в том числе зарубежные, придерживаются схожего мнения, подчеркивая, что по отношению к России по своему образовательному воздействию, количественному и качественному составу студентов, из которых вышли многие представители церковной и государственной элиты XVII – начала XVIII в., Киевская коллегия рассматривалась «в качестве настоящего университета».[322] Таким образом, само существование этого учебного заведения в XVII в., восстанавливавшегося несмотря на религиозную борьбу и войны и добивавшегося новых прав, несло в себе идею православного университета, заложенную туда Петром Могилой. А последнее тем более важно, что из Киева эта идея распространялась дальше в православном мире. Именно Могила лично дал толчок к созданию академий на своей родине: в столице Молдавии Яссах (1640), а затем, опосредованно, и в столице Валахии Бухаресте (1694).[323] Именно влиянию могилянской коллегии обязаны мы и появлением проектов открытия академии в Москве, что будет разобрано в следующем параграфе.

Гадячский договор едва не послужил причиной открытия еще одной академии – во Львове, за которую развернулась острая борьба. Нет сомнения, что вторая из упоминаемых в договоре православных академий скорее всего открылась бы на базе училища львовского Успенского братства как старейшей и наиболее уважаемой из «греко-славянских» школ. Но дело в том, что иезуиты, прибывшие во Львов еще в конце XVI в. «для борьбы со схизмой», в 1608 г. основали здесь свою коллегию, которая теперь, согласно договору, должна была бы закрыться на том основании, чтоб в одном месте не было разных «иноверных школ». Но Львовская коллегия иезуитов, где преподавание велось до философского цикла и без богословия, пользовалась большой популярностью: так, в 1615 г. здесь насчитывалось около 600 учеников (и в их числе – Богдан Хмельницкий).[324] Если вспомнить, что в том же году находившаяся поблизости от Львова Замойская академия обладала лишь несколькими десятками студентов, то понятны трудности соперничества других училищ с налаженной учебной системой иезуитов.

Ясно, что последние не желали терять плоды своего успеха и были полны решимости не допустить укрепления статуса православного образования во Львове. Для этого нужно было «опередить русинов», т. е. прежде, чем львовское братство сделает шаги к преобразованию своей школы в православную академию, необходимо добиться открытия иезуитской академии на базе местной коллегии.[325]

Эти старания нашли поддержку польского двора. 20 января 1661 г. король Ян Казимир подписал диплом, который предоставлял Львовской иезуитской коллегии «достоинство академии и титул университета» с правом открытия всех высших университетских факультетов (богословия, права и медицины) и присвоения ученых степеней.[326] Этот диплом закрыл путь для основания во Львове православной академии. Однако развитие шляхетской демократии в Речи Посполитой к середине XVII в. достигло уже такой степени, что на такие решения короля требовалось получить одобрение сейма (подобно тому, как вытекающее из Гадячского договора решение о возвышении в правах Киево-могилянской коллегии было санкционировано сеймом в 1659 г.). Сейм же не пожелал утвердить новую Львовскую академию. Свою роль сыграло противодействие со стороны близлежащих академий, Краковской и Замойской, но помимо этого против расширения прав львовской иезуитской коллегии выступили все депутаты от Галиции, и даже все епископы и капитулы римо-католической церкви в Речи Посполитой, и львовский магистрат.[327] На сейме доказывалась нелегитимность королевского диплома, выданного по просьбе лишь части магистрата, вопреки мнению большинства членов. В итоге в 1662 г. сейм принял решение об отказе признать диплом Яна Казимира.[328]

Несмотря на это, иезуиты попытались добиться утверждения академии у римского папы Александра VII. Ими был послан в Ватикан мемориал с просьбой об этом, представленный как единодушное мнение всей страны. Но ему вслед отправился «контрмемориал» от Краковской академии и местной шляхты с объяснением нецелесообразности новой академии во Львове. В Риме назначили комиссию для исследования вопроса, запросили папского нунция в Польше, который подтвердил нелегитимность диплома короля Яна Казимира. В результате римский папа отказался подтвердить диплом.[329]

Таким образом, de jure львовская коллегия осталась в своем прежнем статусе, хотя de facto иезуиты начали преподавать там богословские предметы (Священное Писание, схоластическое, позитивное и опровергательное богословие) и именовать ее академией,[330] что в некотором смысле противоположно ситуации в Киеве, где могилянское училище по сеймовым конституциям получило права Академии, но до конца нахождения Киева в составе Речи Посполитой именовалось коллегией и не преподавало высшие науки. Интересно указать на тесную связь Львовской иезуитской и Киевской православной академий в конце XVII – начале XVIII в.: она была возможной благодаря тому, что иезуиты во Львове принимали православных и разрешали им по окончании класса риторики в течение одного года слушать философию (но для продолжения учебы заставляли переходить в унию). Так, во Львовской, затем в Киевской академии учился Феофилакт Лопатинский, будущий ректор Московской академии в начале XVIII в., а еще один ее ректор, а до того префект Харьковского коллегиума, Митрофан Слотвинский вначале учился в Киеве, затем во Львове, а по окончании учебы вернулся преподавать в Киевскую академию.[331]

Неудавшееся преобразование львовской иезуитской коллегии в полноправную академию явилось последней попыткой открыть университет на территории Речи Посполитой в XVII в. Возникшие проблемы хорошо показали, с какими трудностями сталкивалось в эту эпоху основание университетов в Восточной Европе. На то существовали и объективные причины: во второй половине XVII в. постепенно, но неуклонно иезуитская образовательная система двигалась к упадку, вызывая противодействие не только со стороны других конфессий, но и неприятие внутри самой католической церкви. Завершающей точкой истории этой системы на большинстве земель Восточной Европы стал роспуск ордена иезуитов в 1773 году. После этого все школы целиком перешли в руки местных государств: монархии Габсбургов (где развернулись широкие образовательные реформы, в ходе которых в 1784 г. была закрыта Замойская академия, зато по-настоящему основан Львовский университет) и вступившей в пору просвещенного абсолютизма Речи Посполитой, где деятельностью и имуществом бывших иезуитских коллегий и академий управляла государственная Эдукационная комиссия.