Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андреев Андрей Юрьевич - Страница 40

Но начиная с октября 1686 г. в документах Приказа книгопечатного дела обнаруживаются записи о выделении средств на «строение каменных школ» (затем – на «достроение каменных школ»), и адресованы они не Медведеву, а архимандриту Богоявленского монастыря Афанасию.[380] В ноябре же 1687 г. «по указу святейшего патриарха Богоявленского монастыря греколатинские школьные учители иеромонахи Иоанникий да Софроний с учениками с иеродиаконом Дионисием с товарищи переведены в Спасской монастырь, что за Иконным рядом, в новые каменные школы».[381]

Это означает, что за 1686—87 гг. Сильвестр Медведев потерял контроль над строительством Академии, а задуманное им здание досталось школе Лихудов. Объяснить это можно тем, что именно в 1686 г. между ним и патриархом Иоакимом началась открытая вражда: действительно, как раз в конце 1685 – начале 1686 г. Медведев издал трактат «Хлеб животный», с появления которого начался яростный богословский спор (его предметом было учение о времени пресуществления святых даров) между «латинствующими» и «грекофильствующими», где патриарх принял сторону последних.[382] В результате Иоаким решил полностью отказаться от поддержки планов Медведева, а значит, и от реализации «Привилегии на Академию».[383]

Тогда же закрылась и руководимая Медведевым Спасская школа, ученики которой были присоедены к ученикам Богоявленской школы Лихудов, а также приданным сюда же ученикам из Типографской школы иеромонаха Тимофея, и все вместе они поселились в здании «новых каменных школ». После слияния названных школ к концу 1687 г. под руководством Лихудов обучалось более 100 учеников. По историографической традиции эти события считают началом существования Славяно-греко-латинской академии в Москве, хотя в настоящее время Б. Л. Фонкич предложил отсчитывать ее открытие от поступления к Лихудам первых учеников Типографской школы, т. е. с 1 июля 1685 г.[384]

Однако зададимся вопросом – являлось ли славяно-греко-латинское училище Лихудов (пусть и переведенное в новое здание, которое Сильвестр Медведев выстроил для Академии) действительно той Московской Академией, основать которую планировал царь Федор Алексеевич по инициативе Симеона Полоцкого? Ответ на него, очевидно, отрицательный, прежде всего потому, что никакой «Привилегии» это училище так и не получило, а следовательно, его статус и права корпорации никак не закреплены, да и самой корпорации (академического совета) как таковой не существовало. Не было у училища и собственности – его финансирование осуществлялось напрямую из Патриаршего казенного приказа.[385] Можно также обратить внимание, что, несмотря на планы Лихудов перейти к преподаванию богословских наук, на деле за почти девять лет их деятельности ученики последних классов ограничивались слушанием логики и физики, т. е. не заканчивали даже полного круга философских наук, не говоря о богословии.[386] В 1692 г. один из лучших учеников Лихудов, Петр Васильевич Постников был направлен доучиваться (по пути своих учителей) в Падуанский университет и, что любопытно, завершил там образование на медицинском факультете.[387] Все это не позволяет назвать школу Лихудов полноценным высшим учебным заведением, тем более что и само название «Академия» по отношению к ней не зафиксировано в источниках того времени, где училище называли «греко-латинскими школами».

В 1694 г. братья Лихуды были отстранены от преподавания[388]. Руководство школы перешло к их старшим ученикам – Николаю Головину и Федору Поликарпову, при которых уровень преподавания сразу упал до гимназического, что также свидетельствовало о том, что процесс создания высшего училища еще не был завершен.

Несостоявшееся преподавание богословских наук в Москве в 1690-х гг. оказалось как бы скомпенсированным одновременными успехами Киево-могилянской коллегии. Восстановленная ректором Варлаамом Ясинским после разгромов в период казацкой и русско-польской войны, коллегия укрепляла свой состав, в особенности тем, что ее лучшие выпускники, не имея возможности учиться богословию дома, проходили этот курс в университетах Центральной и Восточной Европы, а потом возвращались в Киево-могилянскую коллегию, где быстро делали успешную преподавательскую карьеру.[389] Такие примеры, с одной стороны, объективно свидетельствовали о вхождении Киево-могилянской коллегии в образовательное пространство европейских университетов; с другой стороны, именно благодаря этому к концу 1680-х гг. в Киеве все было готово к открытию четырехлетнего богословского класса, что и произошло в 1689 г. Его первым преподавателем был Иоасаф Кроковский, которого в 1693 г. сменил Стефан Яворский – оба учились до этого в католических академиях.[390]

С началом преподавания богословских наук Киево-могилянская коллегия уже могла de facto называться Академией (как это делала Львовская иезуитская), но ей не хватало закрепления статуса de jure. Поскольку в 1686 г. Киев по Московскому миру «навечно» вошел в состав России, то искать требуемых указов нужно было при дворе московского царя. Успеху ходатайств значительно способствовало то обстоятельство, что восстановитель коллегии Варлаам Ясинский с 1690 г. стал киевским митрополитом и вскоре сумел добиться расположения по академическим делам у нового патриарха Адриана (в отличие от патриарха Иоакима, не любившего «малороссов»). Патриарх благосклонно принял делегацию киевских учителей и пообещал «замолвить слово» при дворе.[391] Заметим, что для митрополита Варлаама Ясинского закрепление статуса и прав автономии Киевской академии не было пустым звуком: он на личном опыте узнал, что такое «академическая свобода», когда учился в двух университетах – в Ольмюце и Кракове, причем в последнем получил степень доктора философии.[392]

В конце 1693 г. в Москву за искомой привилегией отправился сам ректор Киево-могилянской коллегии Иоасаф Кроковский (1693–1697), которому 11 января 1694 г. вручили царскую Жалованную грамоту. В ней утверждались следующие права: коллегия «через своих православных префектов и профессоров и учителей» могла обучать «детей российского народа всяких чинов и из иных стран приходящих благочестивой греко-российской веры ревнителей»; ей разрешалось иметь не только низшие классы до поэтики и риторики, но и высшие классы философии и богословия и преподавать на греческом и латинском языке. Судебный иммунитет училища был выражен в словах, что профессора и учителя обязаны «неспокойных и вражды творящих унимать и смирять и ни до какого своевольства их не допускать», а также, что все должностные лица военных чинов и мещан не могут «ректору, и учителям и ученикам, в школах будущим, обиды и утеснения чинить». На содержание коллегии выделялось постоянное «вспоможествование» из царской казны – 50 рублей и 50 четвертей ржи в год.[393]

Жалованная грамота 11 января 1694 г. явилась первым примером актов такого рода в России, представлявших собой подобие грамот, которыми от имени императоров в Европе, начиная с XII в., гарантировались привилегии университетов. Ее ближайшими по времени и месту создания аналогами были грамоты Стефана Батория на открытие Виленской академии и проект «Привилегии» Московской академии, хотя очевидно, что создатели Жалованной грамоты 1694 г. опирались не на эти образцы, а на свои собственные представления и требования к автономной университетской корпорации в России. С формальной точки зрения это означало появление, наконец, в России первого юридически правомочного университета.