Мобильные связи (сборник) - Арбатова Мария Ивановна - Страница 34

34

Когда появился Анатолий, первый муж запретендовал на квартиру, хотя уходил гордым: «Мне ничего не надо, но и от меня денег на детей не жди». Второе исполнил честно. А Анатолий устроился в коммерческую фирму экспертом и получил беспроцентный заем, обеспечив выселение предшественника в однокомнатную хрущевку.

Переводя галиматью, Лина присматривалась к тому, кто, когда и зачем ее издает. Научилась отслеживать выгодные варианты и пришла к мысли, что потянет маленькое издательство, печатающее хорошую литературу. Она набрала денег в долг, нашла партнера, сняла помещение и запустила два замечательных издания. Это была смелость невежества. Лина пролетела, как фанера над Парижем. Партнер кинул ее так да с таким бандитским наездом, что она еле осталась живой и отдавала долги, по шестнадцать часов в день редактируя мутотень.

Она была одна на всем белом свете против ломового бесстыдства законов российского бизнеса; и если бы не крупный кагэбэшник, друг покойного отца, братва аккуратно уничтожила бы ее, потому что фактом существования Лина мешала бывшему партнеру, захапавшему все, что она сделала за два года. Но Лину нельзя было злить, и, зализав раны, она бросилась в издательскую кутерьму по новой, тщательней просчитав ходы и выходы. И получилось. А потом завертелась и закрутилась так, что и вовсе забыла о стихах. Последние строчки написала, ожидая приема того самого друга отца, невмешательство которого гарантировало ее детям сиротство. Они были такие:

Изящный, как скрипач, и хмурый, как биндюжник,Король богемных драк и дорогих халяв,Он приходил сюда, и этот домик душныйРаспахивался вмиг, как том или халат.Он приходил сюда. Его обнявший свитерБыл полон светлых дыр, как небо дальних звезд.И аура его для тех, кто это видит,Стояла, шелестя, как над павлином хвост.Он следовал во всем безумью, как обету,Он мусорил в душе и прибирал в быту.Его широкий жест доказывал победу,А мутные глаза пророчили беду…

Как все стихи последних лет, это было посвящено солисту группы «Иные» Володе Черновому, глубоко перетряхнувшему Линины душу и тело в начале девяностых.

…Все это она подробно перебирала в памяти, подъезжая к городу Одессе в двухместном люксе с неистовым кондиционером, поборовшим сорок градусов за окном до гусиной кожи на плечах. Было начало августа, и Лину пригласили принять участие в Пушкинском проекте и Одесской книжной ярмарке. По тону приглашателей было ясно, что кто-то отмывает деньги. А это сулит экзистенциальное мероприятие, скрашенное морем и городом, которые она видела тридцать лет тому назад.

Дорога была насыщенной. Сначала глухонемой мужик принес газеты. И Лина купила. После фильма «Страна глухих» покупала у них все. Потом глухонемая женщина принесла глянцевые книги – издательский хлам «из жизни писек и преступников». Лина брезгливо купила что-то, чтоб забыть тут же в купе. Потом иконописный парень положил невнятный брелок с отксеренной бумажкой: «Извините меня! Я человек глухой. Жить в мире звуков – счастье. У меня его нет. Что такое музыка и голоса родных и любимых, я не знаю. У меня нет слуха, нет голоса, нет речи. Вы благородный человек, купите этот сувенир за 3 гривны».

Лина чуть не заплакала, прочитав. И, как всякая поэтесса, забубнила про себя что-то типа: «Глухонемой со светлыми глазами ходил по поездам, где ездили слепые… Нет, лучше – ходил по поездам, где ездили нагие…» Парень вернулся, и Лина протянула ему три тысячи. Он замотал руками, достал украинскую гривну и показал Лине. Она не знала курса, протянула пять долларов. Парень кивнул, взял доллары и положил на стол еще девять брелков с бумажками.

Говорящие торговцы на станциях сначала втюхивали тяжелый хрусталь, которым в их краях выдавали зарплату. Потом такой же фарфор. Ближе к Брянску – детские игрушки чудовищных цветов и размеров, словно специально сделанные для разрушения детской психики. Среди них бегали персонажи с водой, пивом, антисанитарными «картошечкой горяченькой, огурчиками солененькими». А также жирная баба в черном с обувной коробкой, обклеенной религиозными иллюстрациями из глянцевых журналов. Она скороговоркой всхлипывала: «Чуть-чуть, немножечко… Рублик или гривенку на восстановление храма. Храни вас Господь!»

Два соседних люкса занимала новорусская семья: коротко стриженный бычара, его пьяная игривая жена и два расторможенных ребенка. Жена с трудом спустилась на платформу, подозвала мороженщицу и, сделав пальцы веером перед ее носом, строго сказала:

– Мне мороженое типа пломбир.

Получив мороженое «типа пломбир», она ссыпала сдачу в коробку «на восстановление храма» и на мошенническое «храни вас Господь!» ответила сытое «все, бабка, по понятиям!». Тут на Лину налетел школьник с хорошим рюкзаком и в новых джинсах.

– Тетенька, купите водички, – попросил он плаксиво.

– Спасибо, мне не надо, – ответила Лина.

– Тетенька, купите, пожалуйста. Хоть бы на хлеб заработать. Три дня не ел, – сказал мальчик заученно.

Лине стало ужасно неловко. Перед ней стоял нормально кормленный, ухоженный, хорошо одетый ребенок.

– Мне не нужна вода, – удивилась Лина своей твердости.

– Купите водички, три дня не пил, не ел. Отец бросил, мамка-пьяница, бабка-инвалид, – сказал мальчик, уже деловито разглядывая толпу перед соседним вагоном.

– Слушай, ты разберись – ты торгуешь или попрошайничаешь? – предложила Лина.

– Ага, – ответил мальчик и, потеряв интерес, побежал к соседнему вагону.

Как всякая интеллигентка, Лина подумала, что надо его догнать и объяснить, что совершенно не жалко денег на воду, но что вот его личность… Но тут на нее обрушились два точно таких же мальчика с точно таким же текстом.

Потом Лина лежала в своем «СВ» и горько думала о том, что в этой жизни никому не смогла помочь своими стихами, никого ничему не научила изданными своим издательством книжками. И что на самом деле ничем не может помочь своей перелопаченной, медленно и болезненно бредущей в новую жизнь стране. В отличие от западного человека надрывно ощущает все это «своими проблемами». И, пробравшись на уровень, на котором не считают деньги на продукты и потребности первой необходимости, страдает, сталкиваясь с непробравшимися.

– Если перед тобой не инвалид и не старик, то давать деньги аморально, – объяснял Анатолий. – Можно накормить человека, если он голоден. И нужно обучить зарабатывать деньги, если он готов. Остальное не твоя компетенция, конечно, если у тебя нет мании величия.

Это было абсолютно верно, но Лина при каждом удобном случае ломалась на персонажах типа «тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что ночевать негде». Она тащила в свой бизнес неудачливых подруг, горела из-за них финансово, клялась, что «больше никогда», и тут же тащила снова.

– Каждый человек решает для себя проблему взаимоотношений с просящими. И он должен дать себе трезвый ответ: «Готов я, отнимая деньги у своей семьи, у своей свободы, финансировать чужую свободу от зарабатывания денег?» – говорил Анатолий.

И Лина соглашалась. Если б, например, она заказала иллюстрации последней книги серьезному оформителю, а не брошенной мужем подруге, то тираж был бы уже продан и Лина бы не думала, как купить новую шубу. Подруга сделала работу левой ногой за хорошие деньги и уехала за загаром и мужскими гормонами в Турцию. А Лина будет зимовать в старой шубе. А шуба для нее, между прочим, не одежда, а униформа. И по статусу она должна появляться на переговорах в произведении из целых норок хорошей фирмы, а не кускового самострога средиземноморской Европы. Лина понимала все это, но по базовой модели еще частично оставалась поэтессой, а не бизнесменкой. И точно знала про себя, что когда подруга вернется, приобретя турецкий загар в одном флаконе с венерологией или, не дай бог, беременностью… из-за этого инфантилизма совковых баб «мне неловко было сказать ему про презерватив», идущим не от скромности, а от разрушенного инстинкта самосохранения… она предложит ей оформить новую книжку.