Пани царица - Арсеньева Елена - Страница 67

Делагарди надеялся только, что время и пышная встреча, устроенная в Москве, исцелят его друга.

А Москва ликовала впервые за несколько лет унижения и тесноты! [76] Начались пиры. Царь Василий со слезами на глазах благодарил, величал, обнимал Скопина-Шуйского, называя его избавителем, освободителем, гордостью и красой русского воинства.

Немало почестей перепало и шведам. Царь Василий угощал их, дарил им лошадей, сосуды, ожерелья. Все москвичи наперебой приглашали их к себе в дома и старались показать им расположение и признательность.

Вдобавок пришло радостное известие о взятии Можайска, несколько месяцев находившегося под властью поляков. Можайск, можно сказать, сам свалился в руки русским, потому что воевода, поляк Михайло Вильчек, сдал город без боя и уехал в Москву, за что получил от Шуйского сто рублей.

Глядя на счастливое, благодушное лицо царя Василия, никто и заподозрить не мог, какая черная зависть и злоба терзают его денно и нощно.

Разумеется, он узнал о станице из Рязани от Прокопия Ляпунова, узнал об отказе Скопина-Шуйского даже разговаривать с выборными, однако не поверил его скромности и чистоте намерений. Первое дело, Василий Иванович вообще никому не верил, даже себе, отсюда и проистекала его привычка клясться по поводу и без повода, когда надо и не надо. Второе – он в отличие от Делагарди многое знал о своем удалом родственнике, видел его всяким, во всяких положениях и понимал, на что способен князь Михаил, когда речь идет о его выгодах. От него чего угодно можно было ожидать: как самозабвенного служения, так и откровенного предательства. Если Скопин-Шуйский сейчас не подыскивается под своего государя, это вовсе не означает, что он мысленно не примеряет на себя Мономахову шапку.

Василий Иванович давно уже ревновал к славе своего родственника, да его еще подзуживал брат Димитрий Иванович, завидующий доблести и удачливости Скопина-Шуйского как полководца. Димитрий беспрестанно ныл, что князь Михаил самовольно отдал шведскому королю Корелу с областью, как бы забывая, что без этого шведские войска не вошли бы в Россию, хотя были ей жизненно необходимы. Да и не нужны были подзуживания царю Василию – Скопин-Шуйский и без них стал костью в горле. Торжественные встречи, беспрерывные знаки народного расположения показывали, что народ с каждым днем все более хочет видеть царем именно Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, а это могло быть только с низвержением государя Василия Ивановича.

Шуйский призвал к себе князя Михаила и изъявил ему свои опасения. Полководец принялся уверять, что ему и в голову не могло прийти ничего подобного, что он и не помышлял о государственном перевороте. Василий Иванович только головой качал, вспоминая, сколько раз он сам на голубом глазу уверял Бориса Годунова и Димитрия в своей безусловной преданности! И где они теперь, Годунов и Димитрий?

А эти упорно ходившие меж боярами слухи, Скопин-де Шуйский втайне доброжелательствует польскому королю, и, если войско Сигизмунда поспешит к столице, оно найдет в князе Михаиле верного союзника?..

Во князе Михаиле !

Царю никак не давало покоя имя Скопина-Шуйского: Михаил.

Михаил, Михаил...

«На смену тебе придет царь Михаил!» – изрекла пророчица Олена.

Говорят, против судьбы не попрешь. Но у Василия Ивановича возникло неодолимое желание обмануть свою судьбу.

Делагарди, человек непростой и прозорливый, чуял недоброе и пытался уговорить товарища уйти из Москвы. Однако не успел.

23 апреля Михаила Васильевича Скопина-Шуйского позвали крестить к князю Ивану Воротынскому. Кумой была Екатерина Григорьевна – жена Димитрия Шуйского. Сестра покойной Марьи Григорьевны Годуновой. Меньшая дочь Малюты Скуратова...

Посреди пира Скопину-Шуйскому сделалось дурно, открылось кровотечение из носа, которое никак не могли унять.

Князя Михаила отвезли домой; немедля извещенный о болезни друга, Делагарди прислал к нему своего медика, не доверяя царскому архиятеру. Но ничто не помогло. Прибавилось и внутреннее кровотечение. Через несколько дней изнемогший от потери крови князь Михаил скончался.

Говорили, перед смертью, уже в полузабытьи, он настойчиво просил у кого-то прощения, клялся, что не мог поступить иначе, что не со зла содеял такое, а во имя родимой страны...

Перед кем клялся? В чем каялся?

Сие осталось неведомо: исповедовавший его священник не открыл последней тайны умирающего, только видели, каким угрюмым, почерневшим вышел он с исповеди.

А впрочем, немудрено почернеть, видя смерть народного героя и великого полководца!

Всеобщая молва тотчас разнесла, что Скопина-Шуйского отравила кума – Екатерина Григорьевна. Народ взволновался до того, что чуть не разнес дом Димитрия Шуйского по бревнышку и не убил всех его обитателей. Пришлось царю прибегнуть к военной силе, чтобы охранить своего брата!

Делагарди и все шведы также были убеждены, что Скопин-Шуйский оказался отравлен. Когда тело Михаила Васильевича лежало приготовленное к погребению, в дом прибыл Делагарди. Пытались не дозволить ему приблизиться ко гробу, поскольку он-де не православный, однако Яков Понтус заявил, что имеет на это право, как друг покойного и боевой товарищ, не раз глядевший вместе с ним в глаза смерти.

Подойдя ко гробу, Делагарди не смог сдержать слез, пока стоял, преклонив пред мертвым колено. Потом поднялся, сказав:

– Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в королевских землях государя моего не видать мне больше такого человека!

Толпа народа провожала гроб Скопина-Шуйского. Его несли сослуживцы князя и пели ему надгробные песни. Их окружала толпа женщин. Это были дочери и вдовы убитых в бою служилых – и начальных, и рядовых воинов. Жену и мать усопшего то вели под руки, то несли, ибо они лишались чувств от слез и горя.

Царь Василий Иванович слезами разливался и вопил, чуть не волосы на себе последние рвал, но никто не верил искренности его горя. И даже в том, что гроб Скопина-Шуйского поставили в Архангельском соборе, меж гробами великих князей Московского государства, многие увидели не знак почтения, а злую усмешку судьбы.

Делагарди верил в виновность Екатерины Шуй-ской, но, по его мнению, истинной погубительницей князя Михаила была другая женщина... Яков Понтус готов был сейчас душу дьяволу прозакладывать, только бы сойтись когда-нибудь с ней на узенькой дорожке. Небось не поглядел бы, что пред ним дама!

Но враг рода человеческого, очевидно, на сей раз не испытывал недостатка в душах добрых людей, а потому на призыв Делагарди не откликнулся. С Мариной Яков Понтус так и не встретился, что не мешало ему призывать на ее голову проклятия до конца жизни.

Кто знает, может быть, они в конце концов и возымели какое-то воздействие, потому что удача отвернула от Марины свой солнечный лик.

76

Здесь: неудобств, лишений (старин. ).