Найти человека - Барто Агния Львовна - Страница 41

Через двадцать шесть лет под другой фамилией Николай вернулся к родным братьям и сестре. Мы всегда были жизнерадостны и здоровы, только сосало под ложечкой, где же Николай, жив или нет, что с ним..»

Из письма Александра Петровича Белевцева

«У нас большая радость. Нашелся наш родной брат Велевцев Николай Петрович.

24 февраля в шесть часов вечера собрались родные братья и сестра Николая. Сели за круглый стол по росту, как стояли возле печки в 1942 году 18 марта, в момент смерти родной матери… Также за столом сидели все родные и близкие. Более ста человек. Все они приняли участие, можно сказать, в историческом событии, которое произошло в маленьком заснеженном хуторе.

Мы спросили Николая: «Что тебе не хватало, ведь у тебя есть хорошие отец и мать, хорошая жена, первое счастье в доме — это дети, у тебя высокое образование…» — «Да, — радостно улыбаясь, сказал Николай, — мне не хватало только вас, родные мои. —..»

В ту суровую войну нам пришлось перенести и принять на свои плечи и холод и голод. Несмотря на трудные годы и все те шероховатости, которые мы встречали на пути, все пять братьев и одна сестра с помощью Коммунистической партии и Советского государства получили образование, специальности и в настоящее время работаем:

Александр Петрович — механизатор,

Василий Петрович — педагог,

Владимир Петрович — техник-строитель,

Федор Петрович — животновод,

Нюра Петровна — торговый работник,

Николай — старший преподаватель Оренбургского сельхозинститута.

Из шести человек — четыре коммуниста».

Из письма Федора Петровича Велевцева

«…Двадцать шесть лет мы, четверо братьев и сестра, с разных концов нашей страны съезжались на Родину к празднику и вспоминали, что нет с нами пятого брата, Коли. Все мы родились и выросли здесь, в маленьком хуторе, где работали отец и мать в колхозе, куда пришла война и хотела разрушить все живое, но любовь к Родине не выжжешь и огнем.

Когда Колю взяли из детдома Заводчиковы, они очень хорошо его воспитали и не заглушили в нем любовь к родным братьям и сестре… Братским советом мы решили, чтобы отец и мать Коли Заводчикова приняли нас в свою семью и стали нам всем отцом и матерью. Дали папе и маме телеграмму с таким содержанием: «Папа, мама, примите нас в свою семью. Саша, Вася, Володя, Федя, Нюра, Коля».

Они нам сразу ответили: «Радуемся вашей встрече, принимаем вас в кашу семью».

Получила я и письмо от приемных родителей Николая, в котором они сообщали, что у них появились сразу дочь, четыре сына, четыре невестки и пятнадцать внуков. С удовольствием я поздравила их по радио с таким мощным прибавлением семейства.

От сестры писем не было, и я грешным делом подумала, что она отнеслась к появлению брата не так горячо. Но я ошиблась. На майские праздники приехал из Оренбурга в Москву Николай с женой и маленьким Сашкой. И хотя всего два месяца прошло со дня встречи в Устимовке, Анна Петровна (Нюня), воспользовавшись днями отгула, тоже примчалась в Москву, чтобы еще раз повидаться с братом.

— Я и в космос готова лететь, чтобы с ним побыть, — шутила она, когда мы сидели в Москве все вместе за праздничным столом.

О чем бы ни заходил разговор, Анна Петровна неизменно возвращалась к рассказу о том, как съехались на родину все братья и она со своим мужем, которого братья называют «наш один зять», как колхозники двух сел— Устимовки и Морозовки — приняли участие в их семейном торжестве.

Интересные подробности рассказал сам Николай: — Еще из окна вагона я увидел Василия, он мне сразу показался таким знакомым и родным, что я моментально выскочил на платформу. Подбегаю к нему, а он на меня не смотрит. Я ему говорю: «Неужели не узнаешь?» А он отвечает: «Нет, вы ошиблись», — и отходит в сторону. Я увидел еще трех братьев, подхожу к ним — они тоже смотрят куда-то мимо меня. Это было просто ужасно! Я не выдержал и говорю упавшим голосом: «Неужели и вы меня не узнаете, братья?»

Тут все они бросились ко мне. Оказывается, братья заранее договорились — пусть я первый узнаю их. А Василий, который особенно волновался, потому и отошел от меня, что боялся разрыдаться…

«У нас огромная радость, а вы совершили еще одно чудо», — пишет Л. Сергеенко.

И не она одна. Слово «чудо» то и дело мелькает в строчках.

И вот вчера я долго и обстоятельно объясняла по радио, что мы не волшебники, что никаких чудес мы не совершаем, что люди находятся по фактам, приметам и воспоминаниям детства и сцепление обстоятельств естественно приводит к успешному поиску.

А дома меня ждало письмо: человек, не знающий своей настоящей фамилии, нашел родного брата, потому что помнил, что в детстве укусил его в руку.

— Брат нашелся? Ну, это просто чудо! — неожиданно для себя воскликнула я.

Снова получила детские деньги. На этот раз уже не три, а целых пять рублей. Все-таки досадно, что ребята упрямо шлют деньги мне, а не московским детям. Не вдохновила я их пока на детское движение.

Моя дочь Татьяна в отпуске, и каждое утро я слы-лу, как она внушает своей трехлетней Наташе:

— Ты — Наталья Игоревна Борзенко. Поняла? — Я — Наташа, — уверенно отвечает девочка.

— Нет, ты не только Наташа, ты Наталья Игоревна Борзенко. Запомни, повтори…

— Что ты взялась ее мучить? — спрашиваю я. Ответ неожиданный:

— Из-за тебя. Боюсь, вдруг Наташа потеряется и не будет знать, как ее фамилия.

Мы обе понимающе смеемся, — какое счастье, что наши маленькие растут в мирные дни.

Честное слово, я теперь вполне подкована, чтобы вступить в теоретический спор с учеными-психологами. Английский писатель Комптом Маккензи в статье «Искусство памяти» пишет: «Многие психологи утверждают, что память всегда ненадежна, так как то, что мы, как нам кажется, помним о самих себе, нам рассказывали, и что часто те воспоминания, на которые мы ссылаемся, на самом деле чистое воображение».

Я уверена, если бы эти уважаемые психологи взялись заниматься поисками детей, они бы усомнились в придуманной им теории. После трех с половиной лет розысков, в которых я все строю на воспоминаниях детства, могу утверждать: воспоминания ребенка вовсе не плод воображения, тем детям, что потерялись в дни войны и были подобраны совершенно чужими людьми, никто не мог ничего рассказать об их детстве. Их воспоминания подлинны и принадлежат только им.

Во многих случаях, когда человек не знает своего настоящего имени и фамилии, он хватается за подлинность воспоминаний, как утопающий за соломинку. И «соломинка», действительно, спасает.

Михаил Кольцов больше тридцати лет назад сказал мне в Мадриде:

— Чтоб иметь представление о войне, недостаточно побывать на фронте.

— А где же еще? — спросила я.

— Вот завтра пойдем, — ответил Кольцов. Наутро мы вошли в вестибюль большого здания. Но только в первую минуту там было пусто и тихо. Вдруг по широкой лестнице одна за другой побежали, словно посыпались, девушки в белых халатах и мужчины с носилками. Еще не успели спуститься последние, как первые уже вносили в вестибюль раненых. Их несли, несли, лежащих навзничь, с бескровными лицами, — прибыла новая партия.

— Вот она, война, — невольно прошептала я.

— В том-то и дело, — кивнул головой Кольцов.

Через четыре года, когда я входила в наши госпитали или встречала эшелоны раненых, я снова повторяла про себя: «Вот она, война».

А теперь мне кажется, что для более полного представления о войне я должна была еще и окунуться в поиски.

Пришло еще одно радостное письмо от Николая Заводчикова.

Впрочем, последние письма всегда бывают радостными, если поиск закончился успешно.

Между первым, печальным, письмом и последним, радостным, в сущности, и заключается весь путь розыска.

Для меня эти письма часто и впрямь бывают последними, потому что я далеко не всегда знаю, как складывается потом жизнь тех, с кем меня свели поиски. С последними радостными письмами они уходят от меня. Они уходят, но они остаются в памяти…