Поплачь о нем, пока он живой - Батршина Лилия Валинуровна - Страница 3

От этой мысли, только сейчас почему-то возникшей в её уме, она разревелась пуще прежнего. Свобода, честь, гордость — да, но жить с Бьёрном, жить! Женой ему быть! Любава перестала себя сдерживать, разревелась в голос, бросилась на грудь отцу.

— Батюшка, родненький, не губи! По сердцу бы пришелся, слова бы не сказала, но не выдавай за него, батюшка, пощади!

— Ох, да как же ж так?.. — всплеснул руками князь. — Меня под позор поставить хочешь, да родину под удар? Ох, Любава, была б моя воля, ни за что б не отдал тебя за страхолюду эдакую, да видишь, нужда заставляет…

— В пасть льву меня бросаешь… Съест и не подавится… — прошептала, но уже совсем безнадежно девушка.

— Ох, лукавишь, Любава, — князь отстранился и погрозил ей пальцем. — Тебя да съест? Али ты не дочь моя? Али не тебя боги так норовом одарили, что никому не сладить? Так что ж ты перед ним-то без боя склоняешься?

Любава выпрямилась, всхлипнула в последний раз и вытерла слезы. Личико её посветлело, и у князя отлегло от сердца.

— Ну что ж, — тихо сказала Любава. — Слезами горю не поможешь. Чему быть — того не миновать…

Наутро княжну разбудили не мамки да няньки, а звон стали под окном. Бьёрн, держа меч в покалеченной правой руке, с трудом защищался от своего спутника, со смехом, шутками вполне искусно обращавшегося с мечом. Сам Бьёрн был предельно серьезен, несмотря на явно дружескую обстановку. Но потом ему всё же надоело постоянно только защищаться, да и рука, видимо, устала. Он перекинул меч в левую руку, и тут уж пошла потеха! Все зрители расступились, а сопернику Бьёрна стало не до шуток. В толпе взгляд девушки обнаружил и её младшего брата, жадно и с восхищением наблюдавшего за женихом сестры. "Ну вот, — мрачно подумала Любава. — Теперь и братцу стал кумиром. Всем хорошо, одна я рыжая". Девушка посмотрела на свои свесившиеся вниз волосы и прыснула со смеху: она-то и впрямь была рыжая! "Похоже, на роду-то мне и написано себе на уме быть!" Любава после вчерашних треволнений как будто смешинку проглотила: хохотала и никак не могла остановиться, заливисто, весело, до слез. И это не прошло даром: заливистый хохот услышали внизу, схватка приостановилась и все посмотрели наверх, на окна царских покоев.

— Ай и хохотушка девица! — весело крикнул спутник Бьёрна. — Ай да красна и величава! Не солнышка ли ясного али Огня-Сварожича дочь родная?

Бьёрн что-то сказал ему на своем языке, тот перевел на него гневный взгляд и покрутил пальцем у виска. Бьёрн одарил его кривой усмешкой и, вложив меч в ножны, пошел прочь со двора. Его спутник и, очевидно, друг, с досадой махнул ему вслед рукой и вновь обратился к Любаве:

— А не хочешь с гостями окрестности обойти, дом свой родной показать?

— Можно, — улыбнулась Любава. Тряхнула огненно-рыжими, сверкающими медью на солнце волосами. — Если не убоитесь конной прогулки в незнакомых лесах, то пожалуйте.

— В доблести нашей сомневаешься? — парень лукаво прищурился и упер руку в бок. — Слышишь, Бьёрн? Возможно ли после такой подначки отказаться? Трусом обзовут!

Угрюмый обернулся и одарил друга тяжелым взглядом, но ответил вполне ровным голосом:

— Ты прав. Мы ждем у конюшни, княжна.

Развернулся и пошел в указанном направлении. Его друг подмигнул Любаве и побежал за ним.

"Нда, — озадаченно подумала Любава. — Не было печали, так подали. Вести их в чащу или так, по широким тропкам поводить? — Любава отошла от окна, подошла к зеркалу и стала задумчиво расчесывать волосы. Посмотрела в глаза отражению. Азартная искорка сверкнула внутри их малахитовой зелени. — Поведу в чащу. Чтобы тоже трусихой не посчитали, а то с Бьёрна да с сопутников его станется. По всем заветным местам проведу, всю красу покажу, чтобы рот открыли да запомнили навсегда край мой родной!" Любава даже подскочила на месте, рассмеялась и начала быстро переодеваться.

Через десять минут она уже выводила своего красавца Грома из конюшни, держа его под узду. Конь как будто чувствовал ответственность момента, вышагивал рядом с ней особенно четко, гордо, слушался малейшего её движения. Любава подвела коня к ожидающим её Бьёрну сотоварищи и остановилась.

— Как решите, гости дорогие: в чащу поедем али просто прогуляемся, на дорожках безопасных, на тропках расхоженных? — девушка говорила кротко, но с едва уловимой язвинкой, вызов дрожал на кончиках опущенных ресниц.

Бьёрн, по обыкновению, проигнорировал ее, почесывая морду благодарно щурившейся совершенно черной, без единого белого пятнышка кобылице, очевидно, с норовом, дающейся только хозяину, но уж его слушающейся как бога. Его спутник, тот, что говорил с Любавой, хитро улыбнулся:

— А ты, девица? Коли не боишься с незнакомым людом в чащу пускаться, так и добро!

Второй спутник Угрюмого улыбнулся в густую бороду и покачал головой, мол, вот сорванец…

Глаза Любавы сверкнули. Она прищурилась и глянула на шутника-задиру из-под ресниц — словно иголкой кольнула.

— Кабы боялась, не спросила бы, — хитро ответила она. — Мне бояться нечего, мой это край. Меня здесь каждое деревце скроет, каждый ручеек спрячет, трава моих следов не выдаст. Я дома.

С этими словами Любава вставила ногу в стремя и поднялась в седло, гордо выпрямившись и вскинув голову. Мужчины вслед за ней вскочили на лошадей и поскакали со двора.

Бьёрн все время держался позади. Его не трогала ни красота леса, ни пение птиц, словно ему было все равно. Он поехал сюда только из-за слов друга и не собирался этого скрывать. Ему на самом деле было все равно. Его друг, Гилрэд, ехал рядом с Любавой, слева, постоянно расспрашивая ее, интересуясь чем-то, а второй спутник, Дунгром, справа от девушки, иногда вставляя свое слово.

Надо сказать, Любаве эти расспросы порядком поднадоели. Её все время жгло присутствие Бьёрна сзади, неслышного и невидимого, но ясно ощущаемого ею. Она устала от бесконечной болтовни Гилрэда и напряжения, исходящего от Бьёрна, а главное — от медленной езды в неудобной и непривычной позе. Она решила, недолго думая, немного поразвлечься сама и попробовать расшевелить Бьёрна: она уже поняла, что на некоторые подначки он реагирует и на этом можно сыграть. Любава остановила коня и произнесла:

— А теперь, гости дорогие, — она чуть обернулась и глянула на Бьёрна. — Не гоже, я думаю, нам ехать нога за ногу. Вижу, лошади ваши рвутся вскачь, да и мой конь застоялся. Давайте же дадим им волю.

По лицу Бьёрна пробежала тень досады, видимо, ему хотелось вернуться в терем, но он промолчал, сильной рукой одернув кобылу за узду, подошедшую и потянувшуюся к Любавиному Грому.

— А почему бы нет? — усмехнулся Гилрэд. — Коли хозяйка желает, гостям не гоже отказываться.

— Ну уж вы без меня, — Дунгром похлопал коня по холке. — Мой Серко уже стар для таких гонок.

Любава проследила за тем, с какой заинтересованностью проводил взглядом Гром кобылу Бьёрна, улыбнулась и наклонилась вперед, к уху коня: "Вижу, вижу, понравилась кобылка. Но не сейчас, ладно? В конюшне в соседние стойла поставлю, — конь на это всхрапнул и заплясал. Любава ласково погладила его по шее. — А сейчас покажи ей, какой ты у меня. Неужто дашь ей себя обогнать?" Конь снова захрапел, встал на дыбы. Любава удержалась на нем, рассмеялась и похлопала по гладкому боку.

— Ну что ж, — звонко крикнула она, весело глянув на Бьёрна. — Начнем? Дунгром, дай знак, когда вскачь пускаться!

Дунгром быстро взглянул на Бьёрна. Тот кивнул.

— Как скажешь, княжна…

…Замелькали в бешеном темпе кусты, растущие у обочины дороги, да нижние ветки деревьев, только успевай уворачиваться! Бьёрн один раз не успел — тонкая ветка хлестнула его по здоровой половине лица, оставив кровавую отметину. Он процедил что-то явно бранное сквозь зубы, но не остановился. Его лошадь шла корпус в корпус с конем Любавы, а вот Гилрэд поотстал.

"Молодец, молодец, Гром… — шептала Любава, крепко прижавшись к шее коня и зорко наблюдая за дорогой впереди. Гром отлично знал местность, знал, куда и как бежать, знал, как рассчитать силы — ведь они чуть ли не каждый день носились здесь как угорелые. Любава правила к роднику, бившему недалеко от её любимого места в лесу — Скалы Предков. Уж увидев ее, Бьёрн точно не останется равнодушен. — Молодец, Гром… Ты у меня самый лучший…"