Короли Вероны - Бликст Дэвид - Страница 70

Напротив Пьетро облизывал губы Баилардино да Ногарола.

– Мне и в самых смелых кулинарных фантазиях не представлялось, что кости из рыбы можно удалить через спину. А какой в этом смысл?

Морсикато с видом мудреца почесал бороду.

– Видите ли, у некоторых жирных рыб – а надо вам сказать, что эта практика – вынимать кости через спину – используется исключительно при приготовлении молочных поросят и жирной рыбы, – так вот, у некоторых жирных рыб жир выделяется при непосредственном соприкосновении с огнем. Если готовить рыбу именно так, результат будет отличный еще и с точки зрения аромата.

Через стол послышался голос Нико да Лоццо:

– Никого не беспокоит, что врач так поднаторел в вопросах жарки, варки и прочих издевательств над живой плотью?

– Удивительно другое: как широта интересов доктора Морсикато уживается с его любовью заложить за воротник?

– Просто природа наделила меня необычайно тонким вкусом и обонянием, и где же, как не в дегустации вин, использовать мне эти качества? – ядовито заметил Морсикато.

– Лучшее вино – веронское вино, что тут дегустировать! – Баилардино стукнул кулаком по столу.

– Лично я, – вмешался Данте, – полностью согласен с Диогеном. Лучшее вино – то, которым тебя угощают.

Гости одобрительно загудели.

– Еще ни одна поэма не была написана трезвенником, – заметил Джакомо Гранде, поднимая кубок и кивая Данте.

– Мессэр Джакомо разбирается в поэзии. – Данте повторил жест Гранде. – Жаль, что он не разбирается в шитье мужского платья, а не то он бы велел высечь портного своего племянника.

Пьетро поперхнулся вином. Остальные гости кашлем пытались замаскировать смешки. Гранде скроил снисходительную улыбку, рукою удерживая Марцилио, который хотел вскочить с места.

– Что сталось с Мацирием Афинским – вино, говорил он, помогает находить друзей, согревает и соединяет сердца.

– In vino veritas, – пожал плечами Данте.

Кангранде щелкнул пальцами.

– Так должно быть! Сегодня здесь собрались лучшие и достойнейшие! Давненько у меня не пировало одновременно столько выдающихся людей. Синьор Алагьери, скажите, когда мы с вами последний раз здесь обедали?

Пьетро в этих словах послышалась попытка манипулировать отцом. Данте, ни разу не замеченный в подхалимстве, поджал тонкие губы. В глазах его заплясали искры.

– Вы оставили нас во время свадьбы вашего племянника, мой господин. Теперь дайте подумать. Выходит, мы не обедали вместе с тех самых пор, как ваш брат Бартоломео, упокой, Господи, его душу, получил власть, которая после перешла к вам.

Гости перекрестились при упоминании о первом покровителе Данте. Баилардино, нагнув голову, зашептал: «Царствие ему небесное».

Кангранде посторонился, чтобы слуга поставил перед ним очередное блюдо, и глаза его недобро сверкнули.

– Упокой, Господи, душу брата моего. Однако, по-моему, ты ошибаешься, поэт. Я помню, как красноречив ты был на похоронах Бартоломео. А потом, через несколько месяцев, уже при Альбоино, ты снова приехал в Верону. Конечно же, ты здесь обедал, прежде чем продолжить скитания.

– Ах да. Как же я забыл о костях.

Знаменитая allegria засияла на лице Кангранде.

– Верно. Было дело. – Он возвысил голос. – Синьоры, вы можете не верить, но в свое время я любил грубые шутки.

– Воля ваша, не верим, – послышалось со всех сторон.

Кангранде в знак подтверждения махнул рукой.

– Знаю, знаю, такое трудно себе представить. Однако когда синьор Алагьери в первый раз здесь гостил, я решил испытать его терпение. Альбоино давал пир. Я велел слугам собрать все кости со всех тарелок и сложить их под стулом мессэра Данте. В итоге их оказалась целая гора, и собаки, бедные, глядя на нее, слюной исходили. – Кангранде передернул плечами. – Я был чрезвычайно доволен своей шуткой. А все потому, что накануне обиделся на мессэра Данте.

– Быть не может, – пробормотал Пьетро. Поко хихикал в рукав, Данте застыл над тарелкой.

Кангранде не расслышал реплики Пьетро.

– Однако последнее слово все же осталось за нашим другом, пришедшим прямо из ада. Что вы тогда сказали, мессэр Данте?

Поэт уступил своей страсти порисоваться.

– Я сказал следующее: cani[49] гложут свои кости, я же, поскольку не являюсь ничьей сучкой, кости оставляю для них.

Пьетро, никогда не слыхавший этой истории, расхохотался вместе со всеми.

– Да, недаром люди превозносят остроумие синьора Алагьери, – заметил Баилардино.

– Хотя бы сегодня – синьор Алагьери в очередной раз подтвердил свою репутацию острослова, – произнес отец Марьотто, сидевший за соседним столом.

– Вот-вот, – подхватил Баилардино. – Как он прошелся насчет свежеиспеченных веронских аристократов. Вико, как тебя назвал мессэр Данте? Крошкой-капуанцем?

Людовико Капеселатро слегка покраснел. Впрочем, Данте сам ответил, прежде чем капуанец успел раскрыть рот.

– Я назвал его синьором Капуллетто.

– Да, точно! – Баилардино хлопнул себя по коленке. – Капуллетто – капуанец в миниатюре. Мне нравится!

Не в правилах Данте было смягчать собственные колкости, однако на сей раз он отступил от правил.

– Этот титул с глубоким смыслом, синьоры, – заверил он.

– Ну конечно, – подтвердил Кангранде, локтем толкая своего друга, взявшего менторский тон. – Вы ведь помните семейство Капеллетти?

– Еще бы не помнить! – воскликнул Баилардино. – Лет за десять до твоего рождения, везунчик, они мне всю плешь проели. А теперь никого в живых не осталось – либо убиты, либо сами повымерли. Когда бишь это случилось? Кажется, еще при старине Барто.

– Последние трое погибли в тот год, когда я впервые приехал в Верону, – сказал Данте.

– Верно! У них была кровная вражда с Монтекки – не в обиду вам будет сказано, мессэр Гаргано. Если не ошибаюсь, это ваш отец зарубил мечом последнего Капеллетти?

– Ошибаетесь, – нахмурился Гаргано Монтекки. – Это я его зарубил.

Повисло неловкое молчание, которое нарушил Марьотто.

– Туда им и дорога, этим ублюдкам.

Гаргано вздохнул.

– Они не ублюдки, сынок. Они были достойные люди. Из семьи Капеллетти в свое время вышло много консулов и подест. И об этом важно помнить.

– Зачем? – возмутился Марьотто.

– Затем, что они погибли. Самое худшее, что можно сделать с человеком, – уничтожить его имя. – Гаргано обращался теперь не только к своему сыну. – У имен особая сила. Спросите хоть Капитана. Люди живут и умирают, их дети тоже умирают. Поступки забываются – все до единого, будь то любовные приключения или военные подвиги. Единственное, что остается после человека, – имя. Я это понял после гибели последнего Капеллетти. Их больше нет, некому продолжить некогда славный род.

С дальнего конца стола раздался голос Антонио:

– Никогда не слыхал об их вражде. Из-за чего все началось?

Гаргано вскинул брови.

– Теперь уже никто и не помнит. Лет сто пятьдесят назад они что-то не поделили – не то женщину, не то клочок земли. Что бы это ни было, между семьями вспыхнула вражда. Однако до убийств дело не доходило, пока не началась борьба между гвельфами и гибеллинами.

– Ничего удивительного! – встрял Марцилио да Каррара. – Всем известно, что Капеллетти принадлежали к партии гвельфов.

Старший Каррара, поскольку не мог оспорить этого утверждения, попытался смягчить его.

– Капеллетти были достойным семейством, однако, если я правильно помню, их преданность Вероне не знала границ. Они сражались против Падуи бок о бок с Монтекки.

Гаргано кивнул.

– Мессэр Джакомо прав. В этом состояло главное противоречие. Капеллетти любили свой город, но ненавидели политику, проводимую властями. Однако молодой синьор Каррара, похоже, забыл, что Верона восемьдесят лет находилась под пятой императора. До того Монтекки были столь же преданы партии гвельфов, сколь и вы сами.

– Так из-за чего же все-таки началась вражда? – Антонио изо всех сил старался не довести беседу до ссоры.

49

Собаки (ит.).