Тайна похищенного пса - Бонзон Поль-Жак - Страница 4

В больницу?..

И чем скорее, тем лучше.

Мама пришла в ужас. Она еще так плохо знала город! И как быть с Жео?.. Доктор оказался добрым человеком и сразу понял ее опасения.

— Ну что ж, — сказал он, — я так и так собирался сегодня вечером зайти в больницу, посмотреть одного больного. Чуть раньше, чуть позже — какая разница!

Он посадил нас в свою машину. Мой младший брат мигом успокоился и пришел в полный восторг: он ведь так любил кататься на машине! Я же всю дорогу не отрываясь смотрел на повязку. Мне было очень плохо, но я старался держаться ради мамы.

К счастью, все произошло очень быстро, так быстро, что уже через десять минут мы сидели в маленькой приемной и ждали доктора, который пообещал отвезти нас обратно в Круа-Русс. Было уже очень поздно, и мама снова начала волноваться, но на этот раз не из-за меня, а из-за папы — он мог вернуться и не застать нас дома.

Доктор появился в восьмом часу. Через пятнадцать минут мы уже возвратились на улицу Птит-Люн.

Папа ждал наверху, на лестничной площадке. Он был встревожен. Увидев, что дома никого нет, а на полу капли крови, он решил, что произошел несчастный случай, и побежал вниз к консьержке, но та ничего не знала. Тогда папа вернулся на пятый этаж и стал ждать нас там.

— Ничего страшного, — сказала мама.

Она обо всем рассказала сама, опустив подробности. Получилось у что меня слегка цапнула собака, которую я хотел погладить, проходя по улице. Убедившись, что ничего страшного не произошло, папа успокоился и лишь слегка кивнул головой. Однако за ужином, когда выяснилось, что пришлось бежать в аптеку, а потом и к врачу, он совершенно вышел из себя.

— В твоем-то возрасте! Ты что, Тиду, до сих пор не знаешь, что нельзя гладить незнакомых собак? Честное слово, по-моему, ты это сделал нарочно! У нас сейчас и так сплошные неприятности… этот переезд… Это, конечно, из-за Кафи!

Он стучал кулаком по столу, кричал, что это смешно» и что если даже консьержка в конце концов передумает, он все равно не позволит держать в доме собаку.

Я молчал, опустив голову. Этим вечером я долго не мог уснуть, но не из-за руки. Я никогда больше не увижу моего дорогого Кафи — что могло быть хуже?

КРЫША ТКАЧЕЙ

Из-за больной руки мне пришлось два дня не ходить в школу. Я стеснялся этой огромной повязки, вылезающей из-под левого рукава. Что сказать товарищам, если они спросят? Не хотелось признаваться, что меня укусила собака: это выглядело слишком глупо.

Но я ошибся, думая, что ко мне станут приставать с вопросами. Когда я вошел во двор, почти все ребята обратили внимание на мою руку, но никто ничего не сказал, только учитель заявил спокойным голосом:

— Вот еще один бестолковый — ударил себя молотком по руке, вместо того чтобы по-человечески забить гвоздь. Хорошо еще, что это левая рука — по крайней мере сможешь писать.

И я пошел к своему теплому месту у батареи, которое казалось мне сейчас таким холодным! Неужели так будет всегда? О, как же я ненавидел этот сырой, мрачный и недружелюбный город! Он закрывался от меня, как дикие растения от прикосновения — мне попадались такие в Реянетте.

Но тут я заметил, что сосед с большим любопытством поглядывает на мою повязку.

Учитель объяснял задачу, а когда мы открыли тетради, Корже спросил:

— Как это случилось? Ты действительно задел руку молотком?

Я хотел сказать «да», но что-то меня остановило. И в конце концов, почему я должен стесняться?

— Нет, не молотком. Меня укусила собака.

Тогда Корже, который до этого еле смотрел в мою сторону, вдруг резко повернулся ко мне.

— Собака? А что ты ей сделал?

— Ничего, я просто хотел до нее дотронуться.

Я не думал, что она злая.

Корже ничего не добавил. Впрочем, в этот момент учитель посмотрел в нашу сторону. До конца урока мы сидели молча. Однако после перемены Корже продолжил прерванный разговор:

— Ты что же, не любишь собак?

Вопрос показался мне странным, особенно от мальчика, которого я совершенно не интересовал.

Почему ты об этом спрашиваешь?

Потому что собаки не кусают тех, кто их любит, об этом все знают.

Я не ответил, так как Корже, забывшись, говорил почти вслух и учитель снова посмотрел на нас. Через некоторое время я продолжил:

— Правильно, но эта охраняла машину, вот почему.

Мой сосед удовлетворился ответом и, вздохнув с облегчением, спросил:

А что это была за собака?

Немецкая овчарка. Я хотел ее погладить — она так была похожа на мою, которая осталась в Реянетте…

Где-где?

В Реянетте, это деревня недалеко от Авиньона.

У тебя была овчарка?

Ее зовут Кафи. Я так люблю эту собаку! Но наша консьержка не разрешает держать в доме животных, и Кафи пришлось оставить в деревне.

Больше я ничего не сказал, потому что учитель открыл книгу и начал диктовать.

Какое счастье! Корже все-таки со мной заговорил! Я уже чувствовал себя не совсем чужим, и сегодняшний день не показался мне таким длинным, как предыдущие. После уроков, когда я молча собирал портфель, Корже наклонился ко мне и прошептал:

— Подожди меня у выхода…

Чудеса! Неужели он хочет поболтать? Я быстро застегнул портфель и вышел. В коридорах поднялась обычная кутерьма; Корже исчез, захваченный общим водоворотом. Я ждал его на улице у выхода; ребята беседовали между собой, а потом расходились… Может, он забыл?

Наконец Корже отделился от той компании, с которой я хотел познакомиться в первый день.

— Пошли! — сказал он.

Мы шли молча. Он насвистывал, а я не мог понять, что ему от меня надо.

Значит, ты любишь собак? — спросил он наконец.

Да.

Я тоже. У меня раньше была собака, четыре или пять лет назад… не такая большая, как у тебя— такие едят слишком много, — а маленькая собачка, но умная… Я ее научил разным штукам — стоять на задних лапах, прыгать через обруч… Но она погибла… так глупо получилось… ее раздавило мешком с углем, который свалился с грузовика на повороте с улицы Пилат. Я ее так долго оплакивал… и даже сейчас плачу, когда вспоминаю…

Рассказывая, он все дальше и дальше уводил меня от дома по узким незнакомым улицам. Я решил выяснить:

А куда мы идем?

Ты не знаешь Крышу Ткачей?

Нет…

Это маленькая площадь, скорее площадка. С нее потрясающий вид на город. Говорят, что раньше, когда ткачам не разрешалось курить в мастерских, они время от времени приходили сюда, раскуривали трубку и смотрели на город. С тех пор эта площадка и называется «Крыша Ткачей».

Я смотрел на Корже; в течение недели он не сказал со мной и двух слов, а сейчас говорил не умолкая, и его равнодушное лицо стало улыбчивым и приветливым.

Наконец мы оказались на небольшой горке. Ее вершина представляла собой площадку, огороженную невысоким заборчиком.

— Это здесь, — сказал Корже. — Смотри! Стемнело. У наших ног простирался огромный,

сверкающий огнями город. Мой товарищ показал, где протекают Рона и Сона, они казались темными пространствами между рядами фонарей; он все говорил и говорил, показывая рукой вдаль, но все эти названия были мне незнакомы.

— Правда, красиво?.. Получше, чем те места, откуда ты приехал!

Я продолжал смотреть, удивляясь той радости, с которой Корже открывал мне свой город. Может, он за этим меня сюда привел? Увы! Я не мог разделить его восторга. Вид с вершины холма, возвышавшегося над рекой, там, в Реянетте, с его серебристыми оливковыми деревьями и черными кипарисами, казался мне в тысячу раз прекраснее, чем этот бесконечный пейзаж с крышами и трубами, и даже вечернее освещение, на мой взгляд, не оживляло его. Но я не хотел огорчать своего нового товарища и согласился:

— Да, город огромный, гораздо больше нашей деревни.

Корже уселся на ограду, свесив ноги, я последовал ?го примеру. Он снова заговорил о разных улицах, указывая рукой на скопления фонарей. Вдруг мой товарищ опустил голову и замолчал. Наконец он тихо сказал: