Не учите меня жить! - Кайз Мэриан - Страница 101

72

Рождество было ужасным. Я не могла пойти ни на одну из вечеринок. Пока все остальные наряжались в блестящие короткие черные платья (включая мужчин), я тряслась в электричке домой, в Эксбридж. Пока другие веселились, целовались, трахались, упивались, объедались, я умоляла папу лечь спать, уверяя его, что совершенно неважно, намочит ли он снова постель.

Видно, моя личная фея-крестная ослышалась, когда ей объясняли, что мне пожелать, ибо вместо: «Ты пойдешь веселиться на бал» сказала: «Ты пойдешь убирать бальную залу».

Даже если б за папой было кому присмотреть, я все равно никуда не пошла бы, потому что в моем нынешнем финансовом положении ни разу не могла выставить угощение всей компании.

Во время предпраздничной лихорадки папа стал пить еще больше. Не знаю, почему: повод для пьянства ему теперь не был нужен.

И, чтобы окончательно растравить себя, добавлю: я получила всего две поздравительные открытки. Одну от Дэниэла, вторую — от Адриана из видеопроката.

Самый день Рождества прошел омерзительно. Крис с Питером не пришли к нам с папой в гости.

— Не хочу, чтобы думали, будто я на чьей-либо стороне, — оправдался Крис.

— Не хочу огорчать мамулю, — заявил Питер.

Да, день выдался гнусный. Единственная радость — то, что уже к одиннадцати часам утра папа набрался до бесчувствия и отрубился.

Мне так отчаянно хотелось с кем-нибудь поговорить, чем-то разбавить постоянную возню с папой, что я почти с нетерпением ждала выхода на работу.

73

Поскольку Рождество прошло из рук вон плохо, я по глупости возлагала максимум надежд на начало нового года.

Но четвертого января папа ушел в грандиозный запой. Скорее всего, запой был плановый: когда я по пути на работу хотела купить в автомате на станции метро пакетик жевательного мармелада, то обнаружилось, что вся моя наличность куда-то исчезла из кошелька. Можно было бы побежать домой и попытаться пресечь начинающийся разгул, но почему-то я решила не беспокоиться.

Добравшись до центра города, я сделала попытку получить деньги в банкомате, но он проглотил мою карточку, а на экране загорелась красная надпись: «Кредит существенно превышен, свяжитесь с вашим банком». Вот еще, подумала я. Если я им нужна, пусть приходят и сами берут (только живой я им не дамся)!

Пришлось одолжить у Меган десятку.

Придя вечером домой, я увидела подсунутое под входную дверь письмо устрашающе официального вида. Оно оказалось из банка с требованием сдать чековую книжку.

Ситуация выходила из-под контроля. Я старалась подавить леденящий страх.

Я направилась в кухню, но тут у меня под ногой что-то хрустнуло. Я посмотрела вниз: весь ковер прихожей был усыпан битым стеклом. И пол в кухне тоже. На столе толстым слоем лежали черепки тарелок, блюдец и салатников. Кофейный столик дымчатого стекла — украшение гостиной — был разбит вдребезги, на полу валялись книги и кассеты. Весь первый этаж лежал в руинах.

Папина работа!

Он и раньше, бывало, бил и ломал вещи, когда напивался, но до такой степени вдохновения все же не доходил.

Разумеется, его самого и след простыл.

Я бродила из кухни в гостиную, из гостиной в кухню, не в состоянии полностью оценить размеры нанесенного ущерба. Все, что можно было разбить, он разбил. Или попытался разбить, если оно не поддавалось. В кухне на полу валялся желтый пластмассовый таз, из которого он явно хотел вышибить дух, судя по количеству вмятин. В гостиной была целая полка омерзительных фарфоровых статуэток — мальчиков, собачек, колокольчиков (мамина страсть): он смел их одним взмахом руки. У меня вдруг тоскливо защемило сердце из-за мамы. Он знал, что значила для нее эта дребедень.

Я даже не заплакала. Просто принялась за уборку.

Пока я ползала на коленках, собирая с ковра обломки разбитого фарфорового мальчика, зазвонил телефон. Звонили из полиции; как выяснилось, папу арестовали. Меня по-дружески пригласили зайти в участок и забрать его, предварительно заплатив штраф.

Денег у меня не было, сил тоже.

Я решила поплакать, а потом — позвонить Дэниэлу.

Каким-то чудом он оказался дома — не знаю, что бы я стала делать, не возьми он трубку.

Я так плакала, что он просто не мог понять, что я говорю.

— Папа, папа, — рыдала я.

— Кто умер?

— Никто не умер.

— Люси, умер или нет, но я никак не могу понять — кто. Говори яснее.

— Ради всего святого, приезжай скорее. Приедешь?

— Уже выезжаю, — заверил он.

— Захвати побольше денег, — добавила я.

— Извини, Люси, — начал он, не успела я открыть дверь. — Я уже догадался. Значит, папа?

Он потянулся ко мне, чтобы обнять, но я ловко увильнула. Ко всей моей сложной гамме чувств мне сейчас не хватало только полового влечения.

— Да, — заливаясь слезами, ответила я, — но он не…

— Умер, — закончил он. — Да, и это я тоже понял. Прости, по телефону было не очень хорошо слышно… Господи, тут что, землетрясение было?

— Нет, это…

— Тебя ограбили! Ничего не трогай руками.

— Нет, нас не ограбили, — зарыдала я. — Все это учинил мой пьяный кретин-папочка.

— Люси, я тебе не верю.

Вид у него был по-настоящему напуганный, отчего мне стало еще горше.

— Но почему? — взъерошив себе волосы, спросил Дэниэл.

— Не знаю. Но чем дальше, тем хуже. Его арестовали.

— С каких это пор людей арестовывают за битье посуды в своем собственном доме? Боже мой, куда только катится наша страна? Скоро докатимся до того, что нельзя будет сжечь яичницу на сковородке или съесть мороженое прямо из коробки, и…

— Заткнись, либерал сердобольный. Небось «Гардиан» начитался, — несмотря на свое настроение, рассмеялась я. — Его арестовали не за то, что он крушил собственную утварь. Я вообще не знаю, за что, и думать боюсь.

— Так за него надо заплатить штраф?

— Надо.

— Ладно, Люси, карета ждет. Поехали его спасать!

Папе предъявили миллион обвинений: пьянство, неповиновение представителям власти, возбуждение беспорядков в общественном месте, нанесение ущерба собственности, попытка нанесения телесных повреждений, непристойное поведение и тому подобное. Это было ужасно. Мне бы и в страшном сне не привиделось, что настанет день, когда придется выкупать родного отца из-под ареста.

Когда папу привели из камеры, он был кроток, как овечка. Весь пар он уже выпустил. Мы с Дэниэл ом отвезли его домой и уложили спать.

Потом я поила Дэниэла чаем.

— Ну, Люси, и что мы будем с этим делать? — спросил он.

— Кто это «мы»? — ощетинилась я.

— Ты и я.

— А ты тут при чем?

— Люси, ты могла бы раз — один только раз! — попробовать не ругаться со мной? Я ведь только пытаюсь помочь.

— Не нужно мне твоей помощи.

— Нужно, — возразил он. — Не было бы нужно, ты мне не позвонила бы. И ничего стыдного в этом нет, — добавил он. — Люси, ну с чего ты все время заводишься?

— Заведешься тут, если у тебя отец алкоголик, — всхлипнула я, и по моим щекам ручьями потекли слезы. — Ну, может, он и не алкоголик…

— Алкоголик, — помрачнел Дэниэл. — Это факт.

— Черт с тобой, называй его как хочешь, — заплакала я. — Мне плевать, алкоголик он или нет. Важно одно: он пьяница, и он ломает мне жизнь.

Я наревелась всласть: со слезами выливалось бремя долгих месяцев тревоги и напряжения.

— Ты знал? Ну, ты знал, что мой папа…

— Гм… да.

— Но откуда?

— От Криса.

— Почему же мне никто не сказал?

— Тебе говорили.

— Ладно, а почему никто мне не помог?

— Пытались. Ты сама не давала.

— Что же мне теперь делать?

— Как насчет того, чтобы уехать отсюда и поручить заботу о нем кому-нибудь другому?

— Ой нет, — испугалась я.

— Хорошо, не хочешь уезжать — не уезжай, но есть много людей, которые могут помочь тебе. Кроме твоих братьев, есть помощники по хозяйству, сиделки, социальные работники и другие. Никто не помешает тебе заботиться о папе, но ты не должна будешь делать это одна.