Гонимые - Калашников Исай Калистратович - Страница 103

– Во-от ты что-о?! Режь, руби! – Сача-беки выгнул грудь, двинулся на него. – На, лей кровь своего рода, и да падет она проклятием на твою рыжую голову!

Нукеры оттолкнули Сача-беки. Тайчу, кажется, только сейчас понял, что ему угрожает, лицо стало белее китайской бумаги, с тоской огляделся по сторонам.

Наступила тишина. Холод страха коснулся сердца Тэмуджина. Ему предстояло переступить незримую черту в самом себе. За ней было неведомое.

Зато он знал, что будет, если не сделает последнего шага, если повернет назад. Его сила утечет, как кумыс из ветхого бурдюка. Преодолевая страх, нетвердым, севшим голосом сказал:

– Твое проклятье не падет на мою голову. Я не пролью и капли родственной крови. – Это звучало оправданием, озлился на себя, крикнул: Но вы должны умереть! И вы умрете! Нукеры, закатайте их в войлок.

Люди ужаснулись его приговору, дрогнули. Он стоял с окаменевшим лицом и мысленно подгонял нукеров – скорей, скорей! Невыносимо медленно они расстилали на траве два больших серых войлока. Долго возились с Сача-беки.

Он бил их ногами, плевался, изрыгал проклятия. Тайчу сам лег на войлок, повернулся лицом к небу. Серые щеки были мокрыми от слез.

Наконец войлоки закатали. Они лежали на земле, подобно двум безобразно толстым обрубкам змей, содрогаясь изнутри. К нему подбежала мать, вцепилась в воротник халата.

– Не надо, сынок! Спаси их!

Он убрал ее руки и на одеревенелых, непослушных ногах пошел к юртам куреня.

А через три дня в сопровождении двух нукеров приехал Бури-Бухэ.

Узнав, какая участь постигла Сача-беки и Тайчу, он вместе с нукерами повернул коней. Их настигли, привели в юрту Тэмуджина, поставили на колени. Один из нукеров был пожилой, но еще крепкий человек, другой – худенький подросток с узкими смелыми глазами.

– Хан Тэмуджин, – сказал пожилой, – Бури-Бухэ был моим господином, и я верно служил ему. Ты меня убьешь, но сохрани жизнь моему сыну Мухали. Он будет служить тебе так же верно и преданно, как я Бури-Бухэ.

– За преданность хотя бы и врагу я не наказываю. Вы можете идти. А что скажешь ты, Бури-Бухэ, предавший меня, своего хана?

– Смилуйся надо мной, хан Тэмуджин! Голодный, с пересохшим горлом бродил я по склонам Бурхан-Халдуна. Ты лишил меня семьи, нукеров, скота что я без всего этого? Я пришел к тебе сам. Покаяться в своей неправоте.

Ты не должен поступить со мной как с Тайчу и Сача-беки.

Обнаженная голова Бури-Бухэ с покатым лбом и маленькими, будто вдавленными в затылочные кости, ушами покачивалась то вниз, то вверх, бугрились могучие, мускулистые плечи, короткопалые руки упирались в войлок. Столько силы – и такое ничтожество!

– Я с тобой поступлю иначе. Ты большой любитель бороться. Мой брат Бэлгутэй – тоже. Хочу узнать, кто из вас сильнее.

Боролись перед юртой. По всем правилам прошли по кругу, размахивая руками. Бури-Бухэ был крупнее, мощнее Бэлгутэя. Но в его движениях не было живости, стремительности. Он и не пробовал нападать, только защищался, но и то вяло, с неохотой. Спокойного Бэлгутэя это вывело из себя. По-бычьи нагнув круглую голову, он кидался на Бури-Бухэ, дергал его за руки, за рукава халата. С треском рвалась ткань. Скоро халат был изорван в клочья, лохмотьями висел на Бури-Бухэ, и от этого его тело казалось еще более могучим. Бэлгутэй поймал за волосы, подставил ногу, Бури-Бухэ упал на живот, уткнулся лицом в траву. Оседлав его, Бэлгутэй поднял голову.

Тэмуджин прищурил глаз, закусив губу. Бэлгутэй все понял. Захватил обеими руками воротник халата Бури-Бухэ, уперся коленом в поясницу, резко изо всех сил рванул. Сухо хрустнул позвонок, Бури-Бухэ приподнялся на локтях, повернул к Тэмуджину искореженное болью лицо. Налитые мукой глаза его стали вдруг большими-большими.

– Эх, ты…

Это был не укор, не упрек, а что-то совсем другое. Тэмуджину показалось, что его ударили ребром ладони по горлу, остановив дыхание.

Подошел к коновязи, сел на чью-то лошадь и помчался в степь. Открытым ртом ловил ветер. За ним поскакали нукеры. Обернулся, яростным взмахом руки заставил вернуться.

Он поднялся на сопку, слез с коня, распустил пояс и снял шапку.

Вечное синее небо, помоги мне, вразуми меня…

Два журавля летели высоко над землей, тоскливо курлыкая. Молитва не складывалась. В ушах неотвязно звучало: «Эх, ты…» Ни убийство Сача-беки, ни покорность Тайчу не ударила с такой силой по его душе. «Эх, ты…» недалекого увальня Бури-Бухэ вдруг заставило его усомниться в справедливости содеянного. Но незримая черта осталась позади. Он уже не в силах возвратиться, так же, как и вернуть жизнь Сача-беки, Тайчу, Бури-Бухэ…

За спиной под копытами коня зашуршали камни. Он резко обернулся. На сопку поднималась Борте.

– Что тебе надо?!

– Меня послала твоя мать…

Она слезла с седла, захлестнув повод на передней ноге коня, подошла к Тэмуджину. Невысокая, ему по плечо, плотная, она твердо, уверенно стояла на земле. Она сейчас была сильнее его. И, видимо, понимала это, взяла его руку, сжала в горячих ладонях.

– Я должен был это сделать, Борте!

– Может быть, может быть… Садись. – Они сели, Борте притянула его голову к себе, положила на колени, принялась переплетать его косички. Может быть… Но… Всем нам дарует жизнь вечное небо. И только оно вправе отнять ее, Тэмуджин. Сердце твоей матери полно скорби. И мое тоже.

– Вы ничего не понимаете! Лучше молчи.

– Давай помолчим…

Ее руки мягко теребили волосы. Перед глазами покачивалась выбеленная солнцем метелка дэрисуна. От тишины звенело в ушах. Но ома не умиротворяла душу, в ней, как в темноте ночи, таилась непонятная угроза.