Точка падения - Бурносов Юрий Николаевич - Страница 50

Я мрачно двинул его кулаком, да так, что Аспирин выронил клетку. Клетка хрястнулась об пол, но, по счастью, не развалилась. Бюреры внутри жалобно захныкали. Скучали, поди, по своему уютному поезду.

И тут у меня перестало ломить кости. Потому что началось.

Но начался вовсе не выброс, а ливень. Самый банальный ливень. И кости у меня ломило, видать, к перемене погоды.

— Это и есть выброс? — спросила Вероника Сергеевна.

— Это дождь, — угрюмо ответил я. — Очень сильный, правда. Выброса пока нет, я малость ошибся.

Картина была маслом — за стенкой хныкала и плаксиво бормотала псевдоплоть, в клетке столь же безутешно ныли бюреры. Мы стояли втроем и пялились друг на друга, как идиоты.

— На самом деле никуда бы они не исчезли, — сказал Аспирин крайне обиженным голосом. — Они же в клетке. А ты меня, гад, кулаком.

— А если бы уперли?

— Кто?! Зомби?! Излом?!! Пошел ты на хрен, чува-ак, — еще сильнее обиделся Аспирин и ушел, расстроенный, досыпать. На счет кулака я не особо горевал — пусть считает, что мы поквитались с ним за стычку у самолета.

Я выглянул сквозь щель в дверном заграждении, но ничего толком не увидел, только в лицо пахнуло дождем и сыростью. Судя по звуку, ливень был проливнющий и теплый: под таким хорошо бегать с голой задницей, напившись водки, где-нибудь за городом, на травке, возле речки…

По крыше барабанило, но нигде не текло — щели между перекрытиями строители заделали на славу. Подкрался Петраков-Доброголовин, хотел, видимо, поблагодарить за то, что я не выкинул на мороз его родимых карликов, но не решился и убрел.

Остальные преимущественно спали. Бернштейн громко стонал — то ли притворялся, то ли в самом деле мучался от ожогов. Поделом ему, собаке. В свете корытного костра блестели злобные глазки гнусной капитанши, видать, сон к ней не шел, выдумывала, как бы отомстить. Ох, нажил я себе неприятностей на старости лет… Ведь в самом деле — куда ее теперь? Воскобойников, тот ладно, рапорт свой напишет, да еще и напишет ли. А эта не уймется. Тут же устроит истерику, если, дай бог, вернемся. И поведут меня вместе с братанами под белые руки. Пришьют, в самом деле, терроризм, захват заложников, а это значительно неприятнее обычных статей за сталкерство. За сталкерство только вояки в Зоне могут шлепнуть без суда и следствия, и то если откупиться нечем или насолил им изрядно, а за Периметром все чин по чину. Адвоката предоставят, если нету (у меня, само собой, есть, в Киеве живет). Всякие снисхождения и амнистии.

— Иди ты спи, — неловко пробормотал подошедший ко мне Пауль. — Хватило уж тебе разного за день, а я вроде как прокололся, я на стреме постою.

— Действительно, — согласился я, протирая глаза. — Устанешь — Аспирина разбуди, он тоже прокололся с тобой за компанию.

— Хорошо, — сказал Пауль. — Спи иди, не мороси.

Я лег у стенки на свободное место. К сожалению, спать не хотелось, пусть я и чувствовал себя вконец измотанным. Так случается: организм переходит некую грань, когда усталость тела ощущается полностью, а мозгу уже по хрен. Глядя в невидимый потолок, я думал о том, что в лучшие времена, когда я разбогатею и когда мне надоест лазить через Периметр в Зону, я открою в Севастополе писчебумажный магазин. Нет в жизни более спокойного и размеренного занятия, чем владеть писчебумажным магазином. Я представлял полки со стопками тетрадей, разноцветными авторучками, фломастерами и карандашами, линейками и транспортирами. Запах ластиков, чернил и свежей типографской краски. Детишки, приходящие вместе с мамашами накануне первого сентября затариться расходными материалами на учебный год… Нет, определенно хозяин писчебумажного магазина просто не может не быть счастливым человеком…

Дождь все так же барабанил по крыше: то размеренно, то словно кто-то наверху спохватывался и выливал дополнительное ведро. Завтра все развезет, подумал я, идти будет тяжело. Лишь бы прекратился… тепло-то оно, конечно, тепло, но переход под дождем всегда вгоняет в уныние.

Прислушиваясь к стуку капель, я незаметно для себя уснул. Размышления о тихом и спокойном будущем переползли в сны о нем же, и я очень разозлился, когда меня всё-таки разбудили. Мне как раз привезли по выгодной цене большую партию бумаги для ксерокса, и крик поставщика: «Вставай! Вставай, чува-ак!», пришелся совсем некстати.

— Вставай! — злобно тряс меня Аспирин. — Подъём, чува-ак! Они ушли!

— Кто? — Я вскочил. — Кто ушел?!

Снаружи было еще темно — я увидел это через открытый дверной проем. Дождь по-прежнему лил и нисколько не унялся.

— Пассажиры твои хреновы. И Пауля вроде увели.

Стряхнув с себя остатки приятного сна, я обнаружил, что Соболь стоит посередине помещения с ружьем в руках. Ни в кого конкретно он не целился, но все сидели, боясь пошелохнуться. Не хватало Бернштейна, злобной капитанши, одной из стюардесс (не Марины) и еще двух баб, имена которых я до сих пор даже не озаботился узнать. И Пауля.

— Почему меня не разбудили?! — заорал я.

— Я сам только проснулся. Мне Пауль говорит: «Спи, чува-ак, я тебя разбужу на смену». Я давай спать, — принялся объяснять Аспирин. — Спал-спал, чувствую, не будит меня Пауль. Проснулся сам, смотрю — дверь открыта, Пауля нет…

— Кто-то что-то видел?! — повернулся я к остальным. — Марина?! Офицер?!

— Я спала… — развела руками Марина. — Оля мне ничего не говорила…

— Я тоже спал. Хотя, если бы не спал, ушел бы с ними. Но меня не позвали. Видимо, теперь не доверяют, — мрачно пробормотал Воскобойников.

— Они, по ходу, Пауля взяли в проводники, — предположил Соболь, не опуская ружья. — Хорошо, что не перемочили всех нас спящими. Побоялись, наверное, что не осилят, если вскинемся.

Логично. Тихонько сговорились, взяли тех, кто изъявил желание, непонятно как скрутили Пауля и забрали с собой в качестве живой карты. Неужели у них имелось еще оружие? Хотя кто их обыскивал… Повелись, твою мать: гражданские, мирное население…

Я взял фонарь и молча вышел наружу. В мокрую и теплую темноту с недостроенного крыльца метнулась тень, но я не испугался, потому что опознал корявенькую псевдоплоть Скарлатину. Скарлатиной я ее решил назвать в память о героическом генерале — это был его термин: «скотина-Скарлатина». Да и обзывалась сама она именно так.

Луч света выхватывал лоснящийся от воды борт бульдозера с облупившейся краской, полусгнивший вагончик, косые струи ливня. Неподалеку лежал полусъеденный труп Толика, над ним хорошо поработала псевдоплоть, оттащив подальше от здания.

— Скарлотина! — приветливо, но с опаской вякнула Скарлатина. Она выглянула из-за «КамАЗа»-бетономешалки. Я показал псевдоплоти кулак, и скотинка тут же спряталась. Поводил лучом по жидкой грязи — ни о каких следах не шло и речи… Эх, Пауль, старина Пауль… «Спи иди, не мороси…». Вот и не поморосил. Ладно, еще не все пропало, в конце концов.

Я спустился с крыльца, поднял отгрызенную по колено ногу Толика и вернулся в укрытие. Все смотрели на меня с ужасом, я буркнул:

— Чего уставились?

И сунул мясо под брезент. Бюреры, видать, потому и суетились, что жрать захотели. «Тещу», поди, уже переварили давно… Из-под брезента отчетливо пахнуло дерьмом, подтверждая, что с пищеварением у карликов все в порядке. Ногу сильно дернули, втащили внутрь, и помещение огласилось клацаньем зубов и чавканьем.

Все вытаращились с еще большим ужасом, кроме Аспирина с Соболем и профессора. Еще Скунса, который спал, свернувшись клубочком у самого корыта, где было теплее всего.

— Их кормить надо, — пояснил я зачем-то, махнул рукой и принялся загораживать дверной проем шифером и досками, которые отодрала компания Бернштейна и Заяц.

— Мы что, остаемся? — уточнил Петраков-Доброголовин.

— А куда идти в темноте, да еще под дождем? Следов не видно, направление мы даже приблизительно не знаем, догнать их, стало быть, не можем. Утро вечера мудренее…

— Тогда я, пожалуй, посторожу, — предложил профессор.

— Милости прошу. И господин Аспирин с вами, — сказал я.