Коридор - Каледин Сергей - Страница 29

– Ты чего? – удивилась Липа.

– Принесу, – как будто с кем-то споря, категориче­ски махнул рукой дед и вышел комнаты. Через не­сколько секунд он вошел, держа в руке ополовиненную четвертинку.

Липа укорненно пожала плечами, но промолчала, чтобы не портить Асе «именины».

– Наливай, – приказал дед, внимательно проследив, как Ася наполнила стопки. Ася налила, выровняла уро­вень, подлив туда-сюда, и дед продолжил начатую тему, тыкая пальцем внуку в стриженую голову:-Мать доводит. Дово-о-одит. Не учится ни хрена. Иной раз при­шиб бы…

Ромка, поняв, что речь снова о нем, стал жевать ти­ше, чтобы не пропустить интересного.

– …Люська не велит. А то как бы хорошо: тюк мо­лоточком по темечку – и все! Люська бы три дня попла­кала, а зато потом какая бы жнь. А то – один нос у бабенки остался!.. Нет, Ась, ты скажи, можно?! Можно? А мне все равно где помирать, что здесь, что в тюрьме… Вон сейчас мать в больнице… Каково это женщине?..

– Георгий! – запоздало, потому что тоже с интере­сом слушала мужа, взметнулась Липа.

– Пускай, бабуль. Дедуля ведь в шутку. Да, де­дуль? А мама не в больнице, она в родильном доме бо­леет. У нее ребеночек умер маленький.

– Береги мать-то, Ромочка, – всхлипнула Ася. – Мать-то у тебя золото, не то что отец…

– Ася! – одернула Липа соседку. – Такие слова!.. Лева очень хороший отец. Просто он живет у родителей в связи… с у-у-у…

– Ты знаешь, какой ты должен быть человек?.. Ведь ты ж не на мать, не на отца, ты же на Анечку похож! Лип! Поди-ка с этого бока посмотри.

– Ох, Георгий, Георгий, – покачала головой Липа, но пошла поглядеть на внука, откуда велел дед.

– Вылитая Анечка, – умиленно пронес дед. – И глазки, и носик, и реснички…

Липа поглядела на внука, на фотографию Ани, опять на внука, опять на Аню…

– Действительно. Ты, Жоржик, только Люсе не говори. Люсе это может и не понравиться.

– Лип, а ты знаешь, чего может статься? Вот он вырастет – и характером тоже на нее будет похож, а? Может, тогда и пришибать не надо. Да не-е-ет. – Дед вдруг разом помрачнел и обреченно махнул рукой: – Аня с первого класса отличница была… Не-е, наверняка сволочной характер будет, как у Люськи! А-а! И у Тань­ки весь норов Люськин, и этот вырастет – туда же!.. Вот у Ани были бы детки!..

– Бабуль, я пойду погуляю, а?

– А немецкий? Ася, уходи, ребенку надо учить уроки.

– Сидите, тетя Ася! – закричал Ромка. – Бабуль, я все выучил.

– Иди, Ась, иди, – строго повторила Липа, убирая стол для уроков.

Ася ушла. Дед лег на кровать, положив под ноги га­зету, чтобы не развязывать шнурков. Шнурки он при­шивал к заднику тапочек и завязывал их на щиколотке.

– Дедуль, ты, если спать хочешь, ложись совсем, я тебе шнурки развяжу.

– Рома, не отвлекайся. Где твой портфель?

Липа нацепила очки, проверила домашнее задание. Домашнее задание было выполнено без единой ошибки. Ромка, скромно потупив глаза, сидел рядом, мусоля па­лец во рту.

– Не грызи ногти, – не глядя на внука, сказала Липа. – Странно. Ни одной ошибки. Странно.

Ромка вздохнул, великодушно прощая бабушке ее недоверчивость. Он и без нее знал, что домашнее зада­ние выполнено без единой ошибки, потому что он очень аккуратно и внимательно списал его у Лены Шаровой.

– Теперь слова, – сказала Липа.

– Ну, бабу-уль, – заканючил Ромка. – Меня уже Таня проверяла…

– Когда? – насторожилась Липа.

– Вчера… – с безнадежностью в голосе промямлил Ромка.

– Ой, врешь! Доставай.

Ромка достал мятый словарик, сделанный тет­радки.

– Там в конце.

– Ди швестер? – прочитала Липа и подняла на внука глаза в очках.

– Сестра, – наобум ляпнул Ромка.

– Правильно, – кивнула Липа. – Молодец. Дер шранк?

– Брат, – не задумываясь, гаркнул Ромка, уверен­ный, что счастье улыбнется ему и второй раз.

– При чем здесь «брат»? Шкаф, а не брат. Ну-ка, ну-ка…

Ромка понял, что вляпался.

Целый час он долбил слова под мерный храп деда. Радио пикало два раза, потом три. Ромка даже вспотел от напряжения. Наконец Липа проверила его и осталась Довольна.

– Знать язык – очень полезно, – наставляла она внука, пока тот стремительно убирал учебники и тетради в портфель. – Нас, студентов, после февральской революции…

– Октябрьской.

– После февральской, – с нажимом на «февраль­ской» сказала Липа. – Ты разве не знаешь, что в семна­дцатом году было две революции: сначала февральская, а потом уж – Октябрьская.

– Зачем две?

– Так было нужно. Сначала царя сместили, а по­том– диктатура пролетариата. Не перебивай, а то я собьюсь с мысли… Ну, вот уже сбилась. О чем я гово­рила?

– Вас, студентов, после февральской революции…

– Да-да, нас посылали объяснить неграмотным лю­дям, что такое, например, демократия. Мне очень помог­ло, что я кончила гимназию и знала латынь. Я объясня­ла; демос – народ, крафт – сила. Советская власть. По­няла? Понял?

– Поняла, бабуль, понял, – уже на бегу крикнул Ромка.

– Чулки не забудь получить, квитанция у тебя в нагрудном кармане.

Отмерной во дворе давно кончился, шла игра в до­мино. Вовки не было.

Подвальное окно Синяков лишь до пояса вылезало земли, но даже сквозь замызганную его половину было видно и слышно, что делается внутри.

Внутри Вовкина мать Татьяна Ивановна, душно ше­велясь от тяжелого жира, гоняла сына по комнате ши­роким офицерским ремнем Вовкиного отца, который, как клялся Вовка, погиб на фронте в сорок первом в Сталин­граде. Татьяна Ивановна работала сегодня во вторую смену и воспитывала сына перед работой на всякий слу­чай, на завтрашний учебный день, потому что завтра до вечера сына не увидит. Вовка метался по комнате с ре­вом, превосходящим количество ударов, приходящихся на него. Татьяна Ивановна медленно загоняла его в угол. На столе Ромка заметил раскрытый дневник, кото­рый Вовка неосмотрительно не спрятал перед отмер-ным. Вну страницы была красная надпись. Ромка знал, чго это за надпись, потому что в его дневнике бы­ла точно такая же: родителей срочно вызывали в школу. Значит, Татьяна Ивановна не впрок лупила сына, как де­лала это время от времени, а за дело. Ромка свой днев­ник пока «потерял»: мама в больнице, зачем ее волно­вать? А Вовка не догадался или не успел.

Чтобы не видеть расправы над другом, Ромка отлип от окна и побрел в дательство, где раньше работала^ тетя Оля, а теперь почему-то иногда брала работу на дом.

Дядя Юра сидел в персональной клетушке, отвоеван­ной у соседней редакции с помощью своего военного ра­нения, и размашисто черкал рукопись.

– Здрасьте, дядя Юр!

– Привет, – редактор ковырнул карандашом строч­ку и потянулся за сигаретами. Курить в клетушке ему разрешалось тоже.

– Дядя Юр, разок курнуть, а? Невзатяжку?

– Травись, – дядя Юра своих пальцев дал Ромке подымить. – Не обсопливь, деятель. Олька узнает – мне башку оторвет.

– Не узнает. – Ромка заглотнул невкусный дым и закашлялся.

– Ну вот, теперь умрешь – с меня спросят.

В дверь постучали.

Дядя Юра развел руками:

– Вот так. А Иди на третьем этаже стенгазету посмотри, поищи родных и блких… Проходите, пожа­луйста… Потом зайди.

Мимо Ромки прошел недовольный чем-то толстый человек в черном костюме, в тюбетейке, с красивым значком-флажком на лацкане пиджака. Кого-то «автор» Ромке очень напоминал.

Ромка спустился на третий этаж, где перед входом в зал висела стенгазета дательства. Ромка стал ее разглядывать. Стенгазета была веселая.

– Тетя Оля! – взвгнул он.

Действительно это была Ольга Александровна. Вер­нее, маленькое, вырезанное какой-то пожелтевшей молодой фотографии, ее лицо, остальное – тело, руки, ноги были подрисованы от руки красками. Тетю Олю на­рисовали в виде французской булочки за семь копеек. Она везла детскую коляску, в коляске вместо ребенка – толстая книга с нерусской фамилией автора на облож­ке. Обложке художник придал вид детского личика, в середину которого была воткнута пустышка.