Поп и работник - Каледин Сергей - Страница 11

– Этот без ручки, – просипела Груша, отодвигая стакан. Она высмотрела на столе детскую чашку, клейменную «Елочкой», выскребла нее присохшие опивки.

– Груш, а у Толяна Маранцева отца-то вовсе не было?

– Почему? Было. Тут военные до войны стояли. Наши девки им давали. Толян-то от военного. Арина Маранцева потом еще девочку родила, а потом чего-то он ей не понравился, военный, она его прогнала. Очень уж мужик толстый был. Как Петров. Куда такой… К тебе милиция приходила?

Хромов перестал жевать.

– Делать нечего, вот и шастают, людей теребят! Если убег, разве он по деревням пойдет себе на погибель? Он в кустах сидит, волосья ростит, их же налысо броют. – Вера Ивановна налила Груше чаю.

– Крепкий больно, спать не буду.

– Спать она не будет! – хмыкнула Вера Ивановна, подливая кипятку. – Лишний раз Богу помолишься! Внучка-то вышла замуж?

– Не берет никто, – дуя в чашку, прошелестела Груша, – в очках, может, брезгуют. Программу «Время» надо не упустить.

– иди тогда, опоздаешь. – Вера Ивановна выбрала корзины две буханки черствого хлеба. – На вон корки – козу поморочишь. Расшеперивай фартук…

– «Геркулесу» козляткам надо, – просипела Груша.

– А манны небесной им не надо?

Не успела Груша уйти, дальней комнаты снова выползла Шура.

– Нет чтобы картошек сварить с огурцами… щей с грыбами… Ходят, обедают… Будто столовая… Вы надолго к нам или поедете? – жмурясь в улыбке, как китаец, спросила она Хромова.

Вера Ивановна покачала головой.

– Куда ж ты, Шура, на ночь глядя гостя гонишь? Уйди, от тебя человек кушать не может.

Хромов проводил нищенку виноватым взглядом.

– Чего же, пускай…

– Нечего ей тут… Кто знает, может, и не глухая вовсе, зла придуривается. Теперь так: завтра служба. Могут рано приехать.

– Во сколько?

– Батюшка, бывает, и с утра прибежит, если с кем договорился. Он мне не докладывает.

– Утром уйду, – глухо сказал Хромов.

– Утром тебе, Саша, что прогулка, что тюрьма! Понял?

«Так, – устало подумал Хромов, – все знает».

Вера Ивановна прикрыла дверь в прихожую.

– Люди тебя, Саша, видели: Груша, Шура, кочегар наш… Ты мне одно скажи: за что посадили?

– Ни за что. – Хромов вяло махнул рукой. – Таракан один стрельнул. С перепугу. В спину. А на суде сказали: я с топором напал, а мент мне в грудь стрелял. Как при нападении…

– Так по дыркам же видно, куда влетел, откуда вылетел! У меня муж покойник весь пробитый: куда залетела пуля – поменьше дырка, откуда выскочила – побольше.

– Вот они и сделали побольше, – сквозь зубы сказал Хромов, откусывая сломавшийся ноготь, – Расковыряли на операции…

– Ну-ка покажи.

Хромов расстегнул рубашку и показал шрамы: на груди под соском и на спине под лопаткой – здоровенный, с выбоиной, жомканый. Вера Ивановна покачала головой.

– Умники…

– Я им говорю на суде: разрежьте меня еще раз – внутри-то видно… Я ж до суда не знал толком, думал, разбираются. Очнулся в Склифосовском. Лежу в палате. Домой надо, жена ждет. Приподнялся, а рука к койке прикована, и мент сидит. Думал, пока следствие, потом отцепят… А они уж все придумали…

Вера Ивановна налила ему еще рюмку.

– Коммунистов, Саша, не пересудишь. Навидалась я ихней справедливости.

– А поп у вас как?

– Батя-то? – усмехнулась Вера Ивановна. – Батюшка у нас шустрый: в храм войдет – лампадки тухнут.

– Валить надо, – пробормотал Хромов, глядя в стол, – заложит.

– Не заложит! Какой же он тогда священник? Оставайся. Тебе обогреться нужно…

– В Москву надо… Там мужик один… Академик Сахаров…

– Врач?

Хромов помотал головой.

– Не-е… Бомбу выдумал.

– На кой он тебе? Тебе бы спрятаться… Или в газету сказать… А военный хуже нет. Сдаст властям.

– Да нет, свой это. За права борется. Тоже сидел…

Вошел Бабкин. Вера Ивановна, подводя черту под разговором, встала – за стола.

– Ты, Саша, слушайся меня. Говорю – оставайся, значит – оставайся. Вовка! Погляди переодежу ему. Мокроту сменить. И спать положи в котельной. Чего смотришь? Потеплее там. Простыл человек. Что-то я совсем с вами задурилась, болтаю больше, чем молюсь.

И, выдворив Бабкина с лихоманом, Вера Ивановна стала молиться с возможным тщанием. Отмолившись, она крикнула Шуре:

– За людьми не надзирай! Здесь я начальница! Спала и спи, а то в богадельню сдам!

И, засыпая, Вера Ивановна с удивлением отметила уплывающим сознанием, что страх за спрятанную черную кассу впервые, как перепрятала деньги, прошел. Как будто больной лихоман котельной присматривал за ними и оберегал.

7

На следующий день Петров по случаю предстоящей завтра Казанской Божьей Матери надел новые шерстяные перчатки и каракулевый пирожок. У калитки он замешкался, какой стороной повесить фанерку: «Я дома» или «Я на работе». Ни та, ни другая его не устраивала. Он раздраженно швырнул фанерку в кусты.

– Генералам! – козырнул ему с крыльца напротив Толян.

– Из Можайки побег… К тебе заходили… А ты – в отрубах на полу валялся.

– Было дело, – засмеялся Толян. – Отдыхал.

– Не знаю, не знаю, мое дело передать. Я за хлебом иду.

В трапезной старухи в ожидании хлебовозки обсуждали Буку.

Чувствуя себя в центре внимания, пес важно прохаживался по комнате. Подошел к окну и от безделья, как муху, куснул красную закорючку жгучего перца, который матушка выращивала на всех трех подоконниках вместо цветов. И затряс башкой.

– Пожуй-пожуй, голубок! – вытирая с кителя разлетевшиеся Букины слюни, засмеялась Вера Ивановна. – Доокусывался!..

– Воды подай псу! – приказал Петров. – Забавы строите!

Арина налила воды. Бука жадно рыпнулся к миске, чуть не сшибив старуху.

– Страхота бесполезная!

– Сама ты бесполезная! – рявкнул на Арину Петров. – У ней мертвая схватка!

– Садись посиди. – Вера Ивановна придвинула Петрову стул. – Больно строгий стал. Молодой был, иначе пел. У тебя внутрии-то живут? Забирай им корки.

– Чего ты ему все отдаешь? Я для козочки возьму. – Груша потянулась к корзине.

– Я те дам козочку! – замахнулся на нее Петров. – Сядь на место!.. Воровка!.. Опять я одной нутрии не вижу.

От волнения Петров широко раскрыл рот, верхняя челюсть выпала и покатилась под стол. Притихший было Бука с ликованием кинулся за ней. Петров клюкой гнал пса трапезной, Вера Ивановна на корячках полезла под стол спасать Петрову челюсть.

– А мой Толян после первой тюрьмы заказал себе зубы, потом гадость выпил, они и растаяли у него прям во рте, – похвасталась Арина Маранцева.

– Он любое питье спичкой пробует: что горит, то и жрет.

– Ох, ох, не надо баловать… – запричитала очнувшаяся Шура. – Все батюшке рассказать…

Она недобормотала, в прихожую вошел Женя-сумасшедший, перегруженный огромной охапкой дров.

– Хлеб привезли, – радостно сообщил он, сваливая дрова возле котла.

– Вера Ивановна, будьте добры, дайте покушать.

– Чего расселись! – шикнул на старух Петров. – А ну кыш!

– А почему ты, Женя, без носок-то? – покачала головой Вера Ивановна.

– Разве тяжко носки обуть?

– Вы знаете, Вера Ивановна, – рассудительно сказал Женя, – практически невозможно. Я, прежде чем что-нибудь предпринять, должен выпить лекарство. А я порой забываю это сделать. Создается парадокс.

Вера Ивановна, пока разогревалась каша для Жени, нашла в шифоньере старые, дырявые носки.

– Ну-ка давай.

– Сыновье вам спасибо, Вера Ивановна, – поблагодарил Женя, взял носки и задумался.

– Ну что ты замер? Обувай.

Женя вертел носки со страдальческим лицом, не понимая, как с ними поступить.

– Пилюлю прими, – посоветовала Вера Ивановна.

– А где мое лекарство? – Женя отложил носки и нашел в кармане пузырек с таблетками, – Если не трудно, Вера Ивановна, немножко воды, запить.

– Горе ты мое, горе… – Вера Ивановна налила ему остывшего чаю. – Таблетки-то тебе тоже не в помощь. А если, не дай Бог, захвораешь, кто за тобой ходить будет?