Родина слонов - Калганов Андрей - Страница 25

«Ведь есть же у китайцев „Пьяное кунфу"...» — недодумал Степан. Недодумал потому, что фляга опустела и мысли совершенно спутались.

Облака мало-помалу превращались в тучи, набухали влагой. Белбородко улегся на травку и закрыл глаза.

«Ну что, сволочь, — сказал кто-то в Степановой голове хриплым голосом, — думаешь, твоя взяла?»

И Степан слился с тучами... Он чувствовал, как набухает влагой, его чрево становилось все тяжелее и тяжелее. Еще немного, и он не сможет удерживать мегатонны воды...

Вдруг Степана кто-то затряс за плечо. Он нехотя приоткрыл левый глаз:

— Чего надо?

Над Степаном склонился перепуганный Кудряш:

— Выручай, батька, буевищенские приперлись...

Буевище издавна славилось мужицкой вольницей. В самые лихие годы, когда еще Истома был в силе, княжьи мытари опасались в село наведываться без, по меньшей мере, сотни кметей. И было чего опасаться.

Село не то чтобы большое, да только уклад не тот, что в окрестных весях — не большак с большухой верховодят, а атаман — предводитель бойцовой артели. А верховодит он потому, что артель почитай всех селян кормит и поит. Издавна повелось, что с других весей в село съезжались богатые мужики или даже купцы и об заклад бились, что одолеют буевищенского кулачника. Часто вместо себя выставляли другого бойца — помоложе да поудалей. И с той и с другой стороны на священную дубовую колоду ложились гривны и драгоценные меха. А после сшибки все это доставалось буевищенским, потому как второго бойца хорошо если выводили под руки, а то и волоком тащили.

Поговаривали, что помимо боев кулачных буевищенские мужики еще кое-чем занимаются — по лесам промышляют. Так оно или нет, никто доподлинно не знал, однако слухи ходили. А слухи, как известно, на пустом месте не рождаются.

Умыкать бабу из Буевища, пусть и забредшую по своим бабьим надобностям в окрестный лесок, решился бы только повредившийся умом или вусмерть пьяный. Кудряш с Крапивой относились ко второй категории.

Отряд из полусотни мстителей возглавлял сам атаман по кличке Жердь — длинный и жилистый, с Колченогом на плече, он был зол, как сам Чернобог. Еще бы, только вернулся в артель, нет бы медовухи попить, в баньке попариться, за жизнь с мужиками погутарить, а тут такое...

Ватага была вооружена не абы чем — добрыми мечами, секирами, кистенями, боевыми ножами, крепкими рогатинами; имелись и самострелы. Воинскую утварь артельщики годами копили. Многие вшили в рубахи железные пластины, и вместо того чтобы пузыриться, как им положено, рубахи висели, словно паруса в штиль. Защита не бог весть, но от случайного удара вполне уберечь может.

Артельщики шагали гурьбой, не таясь. Издали слышались забористая брань, бряцанье оружия и жуткий вой, которому надлежало сломить противника еще до сшибки.

Когда мужики не выли, они возмущенно галдели о вероломстве поганых татей. Это ж виданное ли дело, средь бела дня честных девок умыкать! Да каких девок! Ладно бы клюквину перезрелую — так нет, взяли ягоду-малину, коей полакомиться одна душевная радость. Сеструха самого атамана — Купава! Многие зарились на Купаву, да Жердь кобелям охоту своевольничать отбил, многие уж ни на кого более не позарятся, потому — муди псам скормлены... Эх, кровь с молоком девка, вся в соку! Спасибо малому беспорточному — увязался за Купавой, верно, подглядеть хотел, как девка в озерце лесном плескаться будет. Да не струсил и проследил, куда девку уволокли, а потом примчал в село, сообщил, так, мол, и так... Артельщики мигом собрались да на татей и двинули. А как же, своих завсегда выручать надобно!

Вслух галдели артельщики одно, а думали совсем другое... Слаба Купава на передок, без малого со всеми буевищенскими переведалась. Про кого атаман прознавал, и впрямь нешуточно наказывал. Да только вовсе не за то, что сестру обесчестил, а за то, что женихаться молодец наотрез отказывался. Норов у Купавки был зловредный — только дай волю, мужика до смерти заездит. Да и страшна! Кто ж добровольно шею в петлю сунет?

Атаман шел молча, копил ярость. В руках Жердь сжимал внушительных размеров топор, на черене которого красовались зарубки — по одной на умерщвленного недруга. Таковых зарубок насчитывалось десятка два, а то и поболе. Время от времени атаман смачно плевал себе под ноги. Артельщики вторили предводителю, сопровождая плевки угрозами и проклятиями.

Один из артельщиков выделялся плечистостью, ростом и блаженной улыбкой, не покидающей лица. Это был не кто иной, как Бык. Железа Бык не признавал, вместо людского оружия пользовался здоровенной дубиной длиной в четыре локтя. Дубины у Быка не задерживались — в каждой сшибке находилась башка, о которую оружие разлеталось. Бык беспрестанно бубнил себе под нос: «Скоро вломит Бык, скоро Бык вломит, ну скоро?» При этом лицо парня лучилось от счастья.

За Быком приглядывали четверо опытных бойцов, которые к тому же были родными братьями дитяти. Время от времени великан путал своих с чужими. На этот случай у родичей имелись крепкие веревки. Возникни такая надобность — и пестуны враз скрутят хлопца. Один спутывал ноги, другой накидывал веревку на шею, а когда великан падал, остальные ловили руки и ноги. Обычно Бык начинал дурить под конец сшибки, когда у буевищенских уже врагов почти не оставалось, а до тех пор действовал заодно с артелью и один стоил многих. Потому Быка и брали на ратоборье.

Артельщики знали себе цену. В сече мужики мало чем уступали кметям, а иных превосходили. Многие помимо кулачных сшибок не брезговали набегами на соседей, в основном древлян. Артельщики не засиживались в избах, постоянно находилось лихое дело, требующее и ума, и сноровки.

Когда уже почти добрались до Ведьминой гати, Жердь дал знак, и артельщики остановились. Долгое время он осматривал окрестности и, найдя, что искал, кликнул остальных.

Искал Жердь дерево, расщепленное грозой, почти в каждом лесу или подлеске есть такое. К пущей радости атамана, от грозы претерпел дуб — дерево священное, богами чтимое.

Жердь подошел к исполину, обнял и коснулся лбом шершавой коры.

— Дело наше священное, за обиду мстим, — прошептал атаман. — Дай нам удачу, Перун, дай нам силу...

Жердь вытащил нож и, полоснув по руке, измазал кору кровью. Колченог, цепляясь коготками за рукав, сбежал к ладони и принялся лизать не успевшую запечься алую ленту.

Артельщики один за другим принялись подходить к дубу и приносить жертву Перуну. Раны, которые наносили себе мужики, были неглубокими, быстро затягивались.

— Аида покажем, как буевищенские татей учат!

Артельщики взвыли и бросились на врага. Но... Когда уже сквозь ветви проглядывали недруги, Жердь вдруг взревел вепрем, и отряд остановился. На березах, кленах, осинах, на кустах бузины висели лягухи, привязанные за лапки. И не просто висели, квакали так, что с души воротило. Видать, не хотят боги сшибки, если отряду знак такой по пути попался!

С поляны вышел чернобородый мужик, ростом не уступающий Быку, за спиной пришельца толпилось с десяток кметей. Мужик воздел руки к небу и пробасил:

— Почто явились, скудоумные? Али страху божьего не имеете? Али дел у вас нет? Вот как напущу порчу, небось опамятуетесь. Или смерти ищете лютой, неминучей? Мож-жно!

Жердь смерил чернобородого взглядом и перехватил топор поудобнее:

— Не пужай, пуганные уже.

Однако артельщики оказались не столь смелы, как атаман. Многие с опаской поглядывали на ведуна — а как и впрямь пакость учинит, с него станется, ишь глазюки таращит. Долго ли попортить посевы или наслать мор на сельцо, а то можно и нечисть из лесов да полей окрестных пригнать. Да и было бы чего ради рисковать. Смешно сказать, ради Купавки. Ей с мужиком переведаться, что яблоко надкусить. Надкусил да бросил и за следующим тянись.

Лишь Бык ничего не боялся. Дитятя с беззлобной ухмылкой поигрывал дубиной, пуская слюни. И еще Бык то и дело крутил башкой, справляясь у артельщиков: