Жить надо! - Калинаускас Игорь Николаевич - Страница 46

И еще один момент. Чем больше человек сам в себе изучает типическое, тем больше развивается и закаляется действующее лицо – Тот, который изучает. Чем больше человек занят поиском в самом себе уникального, тем больше развивается То, что это ищет, то есть типическое. Вот такой парадокс.

Если вы помните диапазон высказываний от «Храм Божий внутри тебя» до «Тот, кто в вас ищет, и есть то, что вы ищете», то поймете: сложность ситуации здесь прежде всего в том, что обязательно нужен Другой. Чтобы встретиться с собой, нужен Другой. Который поможет вам познать все типическое, все механизмы, которые вам даны.

И чем больше вы будете это познавать, тем больше будет развиваться то, что является вашим существом, и тем меньше у вас будет желания убежать из тела, из этого мира. И тем сильнее будет ваше желание оказаться не в пустоте, а в абсолютно заполненном психологическом пространстве, то есть быть абсолютно проницаемым, и в этом обрести силу, покой и уверенность.

Что значит быть проницаемым? Это значит, что на входе нет ограничений, ограничения есть только на выходе. Ограничения на входе – это те правила восприятия и взаимодействия с окружающей реальностью, которые человек принимает для себя с целью ограничить себя от вредных воздействий. «Что ты ешь – такой ты есть». Ограничения на выходе – это те правила взаимодействия с окружающей реальностью, которые человек принимает как самоограничение, они и будут его моралью, его представлениями о том, что он должен или не должен, что надо делать, а что – нет. То есть эти ограничения определяются смыслом, порожденным самим человеком. А если все неосознаваемые автоматически механические правила взаимодействия ставятся как ограничения на входе, никаких усилий по порождению смысла не требуются. Но эти ограничения на входе ограничивают также ваше взаимодействие с реальностью. Никакого труда души не нужно.

Человек выполняет правила и тем повышает самооценку. Но правила эти механические, они же на входе. Чем последовательнее вы их выполняете, тем больше им соответствуете. Ибо все, что не соответствует правилам, в вас просто не входит. Эти правила используются как стена, как капсула или, как говорил Гурджиев, – камера тюремная. И все ваше «самопознание» состоит в том, что вы из одной камеры прорыли ход в другую и говорите: «Все, я на свободе».

Значит, мы должны не просто осознавать себя. Мы должны эту свою часть сделать квалифицированной. Мне очень нравится это слово, я благодарен В. М. Ершову и П. В. Симонову за то, что они очень четко это назвали: квалификация по отношению к жизни. Квалификация по отношению к самому себе состоит в том, что я стремлюсь познать в себе не уникальное, ибо это невозможно. Кто будет во мне познавать мою уникальность? Моя типичность, мои неосознаваемые психические функции, мои автоматизмы. А что могут автоматизмы по отношению к уникальности? Они могут только испугаться, потому что любой механизм действует по принципу максимальной предсказуемости.

Квалификация состоит в том, чтобы познать свою типичность – свою машину, для того чтобы в ней появился хозяин, рулевой, который будет в ней ехать туда, куда ему нужно, и будет ею владеть: уметь ее ремонтировать, совершенствовать и т.д.

Система, которая предлагает вам такой вариант, – это, с моей точки зрения, система реального действия, система активного развития активного субъекта. И особенно это обнаруживается в экстремальной ситуации.

Я работал в клинике с участниками ликвидации чернобыльской аварии. Там сразу было видно: те, кто в силу каких-то причин опирался на принцип активности, они действовали. И к лечению относились активно, собирали информацию о том, что нужно делать, чтобы травму нейтрализовать, предупредить развитие каких-то последствий. Они были заняты. Самое интересное, что психологически самыми полноценными клиентами клиники были люди, имевшие точный диагноз: ОЛБ (острая лучевая болезнь). Они уже не занимались ничем, кроме поиска средств, чтобы вырвать хоть кусочек жизни, сделать массу дел. Нужно было отстоять социальную справедливость, обеспечить родных… Они активно действовали, хотя физически были поражены.

Люди же, которые ничего не знали о степени поражения, чаще всего впадали в пассивное состояние под названием: сделайте со мной что-нибудь. «Вы мало сделали, вы не то сделали! Мне все равно плохо… Еще что-нибудь сделайте, дайте больше таблеток, иностранных таблеток, по блату таблеток. Пошлите меня в тот санаторий, в санаторий Четвертого управления». И постепенно они превращались в профессиональных неврастеников, в профессиональных больных.

Я иногда захожу в клинику и вижу массу знакомых лиц – это профессиональные больные. Они будут болеть долго, может быть, всегда. В этой позиции ничего другого им уже не остается.

Мы можем привести примеры разных политических режимов (не только на нашей территории), которые доводили людей до автоматического подчинения. Все эти режимы построены на одном – на желании человека исчезнуть. Я помню, в армии впервые поразился этому.

Есть люди, которые не являются профессиональными военными, специалистами, но в армии чувствуют себя совершенно великолепно, и из армии их не выгонишь. Я с ними много разговаривал, пытался проникнуть во внутреннюю мотивацию. Потом выяснил. В армии, оказывается, все очень хорошо. Ни о чем думать не надо. В смысле заботы о себе и о жизни. Накормят по расписанию, оденут как положено, зарплату дадут. Все с утра до вечера расписано.

А потом прочел в литературе, что субъективно человек себя максимально свободно чувствует тогда, когда объективно, с точки зрения внешнего наблюдателя, он – раб. Люди с пассивной установкой «сделайте со мной что-нибудь» максимально хорошо чувствуют себя тогда, когда за них все решено. Когда все будущее тоже расписано. Столько-то лет пройдет – получишь еще звезду, еще звезду… Зарплата повысится на столько-то, и все хорошо.

Но такие люди, попадая в ситуацию, где нарушена предсказуемость, где нет стабильности, то есть в ситуацию катастрофическую, оказываются абсолютно беспомощными.

Почему же мы боимся уникальности? Не только в себе. Мы ее боимся и в других. С одной стороны, восхищаемся: «Ах! Уникальность!» – человек с уникальными способностями, или уникальной внешностью, или талантом. Но, с другой стороны, мы их отодвигаем от себя как можно дальше. Пусть они там между собой объединятся и выдают нам продукцию. Мы эту продукцию с удовольствием будем потреблять, но жить с ними невозможно. Ничего нельзя знать наверняка. Сегодня одно настроение, завтра другое. «Рисуй там свои картины, пиши свою музыку, показывай свои пьесы, свои фильмы, но не показывай себя. Потому что жить с тобой невозможно».

Это бы ладно. Но что мы делаем, когда живем со своими любимыми, родными и близкими? Что мы друг с другом делаем? То же самое.

– Ты перестань выкаблучиваться, ты должен быть вот такой. «Если я тебя придумала, стань таким, как я хочу».

– А если я тебя полюбил, то ты тоже стань вот такой, как я хочу.

– И что же это за семья, если я сегодня пришел домой, а у нее озарение? Пустое мне ее озарение, мне обед нужен.

– А что это за мужик такой, если он говорит: «Я ушел с работы, потому что она меня духовно отягощает. Я буду медитировать»?

Ну, ладно еще так любовник скажет. И то трудно. А тут муж.

И это естественно. Ну, как же жить вместе? Мы же должны «притираться». И мы притираемся по закону конвенции, то есть по закону договорных норм, которые как бы над нами. Мы все знаем, какими должны быть. Как в мировой литературе – миллион коллизий между чувством и долгом. Потому что долг – это что-то другое, не во мне находящееся. И сколько бы нам ни объясняли, что истинный долг – это то, что ты делаешь даже тогда, когда этого никто не видит, – мы можем с этим согласиться на том же уровне конвенций, но пережить это как субъективное переживание неспособны. Потому что никакого отношения к нашей субъективности это не имеет.