Муж объелся груш - Веденская Татьяна - Страница 40

– Новый год дома, – произнес он, вслушиваясь в то, как это звучит. Голос был удивленным.

– А где ты его обычно проводишь? – удивилась я.

– В кабаках каких-то. Или у друзей, – пояснил он.

Он действительно общался с парочкой старых приятелей, то ли из института, то ли с какой-то старой работы. Но вообще-то Федор был не очень компанейским человеком. Меня так и подмывало спросить: а что же его жена – тоже не хотела отмечать Новый год дома? Все-таки семейный праздник. Но по негласному табу эти темы были строго запрещены. Так что я отправилась закупать украшения и продукты.

– Муся моя, зачем нам столько майонеза? Ведь ты же на диете? – удивился Федя, когда я набрала стандартный новогодний набор россиянина.

– Подумай только, сейчас по всей стране одновременно во всех магазинах нашей необъятной родины люди стоят в очередях и несут домой зеленый горошек, докторскую колбасу, три десятка яиц и майонез, – усмехнулась я, выкладывая вышеперечисленное на кассу.

– И красную икру.

– Ну, не у всех, это же дорого. Но в Москве, пожалуй, да. И непременно класть в половинки яиц. Желток идет на мимозу. Кстати, надо же сайру купить!

– Мусь, мне просто интересно, а кто все это будет есть? Я ночью есть не люблю, ты трясешься, если слопаешь лишний листок салата, бежишь потом на тренажеры, и неизвестно, сколько мужиков там на тебя пялятся.

– Сейчас речь не об этом, – усмехнулась я. – Есть будем все. Ты шампанское взял?

– Взял, взял. Не люблю я шампанское.

– Я тоже не люблю. Но если уж сто с лишним миллионов человек нарежут колбасу и морковь квадратиками, зальют все это майонезом, положат икру и колбасу, встанут и будут пить шампанское, не кажется ли тебе предательством Родины не сделать того же?

– Как патетично! – восхитился он. – Уговорила. И уж ради Родины тогда мы должны напиться по-настоящему, как напьется вся наша великая держава.

– То есть в зюзю? – уточнила я.

– В нее.

– Слушай, нам надо еще будет подложить под елку подарок Соньке, – вспомнила я. – Надеюсь, она, как и в прошлом году, отрубится в десять часов. Но если что, ты меня прикрой.

– В смысле? – не понял Федя.

– Надо будет ее отвлечь, чтобы я подложила эту ее куклищу под елку. Вообще я не уверена, что она туда влезет. Скажи, вот надо было понимать ее так буквально? Ну, купил бы ей просто эту хрень, которую надо пеленать и кормить кашей. Или у которой горшок. Так нет, купили самую большущую.

– Как заказывала, – отмахнулся от меня Федор.

Я скорчила недовольную рожицу, но на самом деле даже боялась думать о том, как хорошо он относится к Соне. Вернее, даже не так, Федор на редкость хорошо относился к детям вообще. Стоило ему увидеть какого-нибудь ревущего ребенка, он моментально склонялся к нему и начинал расспрашивать с невозможной серьезностью на лице, что случилось, какое горе. Он мог часами рисовать с Сонькой какой-нибудь кораблик, и ему не было скучно. Если она не хотела есть кашу, я, теряя последнее терпение, начинала на нее орать или мне хотелось надеть ей на голову эту тарелку с манкой. А он подходил и рассказывал ей какую-нибудь очередную сказку о принцессе, кушающей кашу.

– Как ты умудряешься не звереть? – удивлялась я. – Как ты терпишь, что она часами смотрит одни и те же мультики? Уже даже я не могу видеть этого Винни!

– Ну что ты, Муся, это же ребенок, – пожимал плечами он. Для него все это было легко и просто, как будто у него имелась какая-то природная степень в педагогике.

– Странно, что у тебя нет детей. Из тебя бы вышел прекрасный отец, – сказала ему я, когда он как-то умудрился уговорить Соньку добровольно выпить ужасно горькое лекарство от кашля.

– Может быть, – пожал плечами Федя, не отреагировав на эти слова особенно.

Иногда, глядя на то, как он возится с Сонькой, как нежен и заботлив бывает он, я признавалась себе, что не встречала лучшего человека для того, чтобы жить семьей. И в то же время он часто говорил мне о моем будущем, о том, какая я молодец, что мне надо делать карьеру, учиться, что мне надо найти какого-нибудь обалдуя, женить на себе и быть счастливой. Я понимала, что он имеет в виду не себя. К себе он относился как к некоторому временному явлению, передышке на линии моего жизненного марафона. Возможности встать на ноги.

– А может, я не хочу стоять на ногах? Может, я хочу лежать в твоей постели? – спросила я его как-то.

– Ну, это пройдет.

– А если не пройдет? Если ты – это и есть тот самый обалдуй, о котором я мечтала всю жизнь?

– Это вряд ли. У всех проходит.

– Но почему? – разозлилась я. – Мне хорошо с тобой, тебе – со мной. Ведь хорошо? Мы живем так, как я никогда не жила с мужем. Почему бы у нас не могла получиться семья? Не сейчас, не в эту секунду, но в будущем. Пусть отдаленном, пусть чисто теоретически.

– Семья – это точно не для меня, – твердо заявил он.

– Да что ты! – возмущенно воскликнула я. – Ты только не говори это мне. Ты обожаешь сидеть дома и рисовать цветочки с Сонькой. Ты снеговика лепил, и тебе это нравилось. Я видела. Ты любишь тапки, газету и меня под боком. Кашу на завтрак, разговоры о последних новостях. Что ж тогда? Может быть, ты бабник? Скажи, ты бабник?

– Определенно, я бабник. Какие еще варианты, – со смехом поддразнил меня он.

– Ни черта ты не бабник. Ты ревнивец и домосед. Как ты будешь тут сидеть, если я уйду? Один в пустом доме? Зачем ты хочешь, чтобы я куда-то там ушла? Разве тебе плохо с нами?

– Давай отложим этот разговор, – устало отмахнулся он. – Со временем все само встанет на свои места.

– Это точно, – кивнула я и больше не возвращалась к этой теме. Но где-то в глубине души я чувствовала, что совершенно не желаю никуда уходить. Ни в этом году, ни в следующем, никогда. Хочу остаться с ним, в его доме, нарожать ему кучу ребятишек, печь им всем пироги, на Новые года делать оливье и заливные, постареть и кряхтеть вместе, в окружении кучи внуков. Странные фантазии, да? Что делать, мысли неподвластны нам. И поверьте, я очень бы хотела, чтобы это было по-другому, чтобы я не придавала происходящему такого большого значения. Но, кажется, я полюбила своего любовника, не той детской испуганной любовью ребенка, который боится, что он не будет никому нужен, и больше всего на свете не хочет остаться один. Я любила мужчину, лежащего рядом со мной, храпящего, если заложен нос, разбрасывающего носки, живущего в доме без занавесок. Я любила молчать, смотреть телевизор или, положив голову к нему на колени, глядеть на него снизу, как он листает журналы, те самые журналы, по которым я в свое время проходила курс молодого бойца автомобильного фронта. Теперь я уже могла считаться заправским автодилером. И залихватски бросаться фразами типа «движок тут не самый мощный, но зато вариатор покрывает провалы в мощности, очень экономичная штука. И бензина жрет меньше». Да, много воды утекло. Я подумывала пойти на курсы управления, чтобы, как выражается Федор, было куда развиваться. А пока… пока наступал Новый год.

К празднику я потратилась и купила-таки три комплекта занавесок, недорогих, но очень милых, на три окна. Тонкий тюль не мешал видеть город и летящие облака, а яркие шторы моментально оживили комнаты, сделали их уютными. Я самолично подвешивала их к крючкам карниза, стоя на шаткой конструкции из столика, стула и табуретки, а Федор взволнованно бегал вокруг меня и ругался:

– Зачем же это? Я бы сам. И вообще, это же дорого. Я не столько тебе плачу, чтобы ты тут швырялась деньгами. Ой, ты пошатнулась.

– Лучше бы подержал табуретку. А то и вправду упаду. Что-то у меня голова кружится, – пожаловалась я. – Нельзя стоять столько, задрав голову.

– Так слезай!

– Ага, щазззз! – фыркнула я. – Я уж их все развешу.

– Только я тебе отдам за них деньги. Сколько это стоило?

– Три с половиной шекеля. И четыре тугрика.

– Насмехаешься? – разозлился он. – Ну-ка, слезай!

– Слезаю, – вздохнула я. – Закончила. Ну, скажи, как тебе? Каково? Хорошо?